Александр Грачев - Первая просека
Аниканов посвятил в свои планы Кланьку и получил полное одобрение.
В субботний вечер молодая чета (они теперь жили в двухкомнатной квартире со всеми удобствами в поселке инженерно-технических работников) отправилась к старикам.
— Надо бы спирта взясти папаше. Поди, он уже в баньке попарился, — сказала Андрею жена, когда они проходили мимо «закрытого ларька». Так назывался магазин, снабжавший только «прикрепленных» к нему ответственных работников, в том числе, разумеется, и Аниканова.
— Взясти? Ну что ж, давай возьмем, — пробурчал Андрей. — Только, Клавдия, когда ты отвыкнешь говорить по-деревенски? Ты же меня компрометируешь.
— Не ругайся, Андрюша. — Кланька с собачьей покорностью заглянула ему в глаза. — Выпиши их мне, эти слова, на листке, чтобы я знала, какие они, деревенские, а я их выучу, как стишок.
Кланька угадала: отец только что вернулся из баньки-курнушки и теперь сидел под образами, красный, потный, и пил крепко настоянный чай, закусывая соленой кетой. Увидя заиндевелую бутылку, довольно крякнул, поставил блюдце на стол.
— И, скажи на милость, до чего же смышленые дети! — Погладил бороду-лопату, посмотрел бутылку на свет. — Христова слеза! А ну, мать, поворачивайся-ка поживей! Дочка, и ты тоже помоги матери!
И вот все сидят за столом, уставленным тарелками с солеными огурцами, кетовой икрой, нарезанным салом. Безбедно жилось Кузнецову — возчику столовой ИТР: на отходах столовой у него постоянно откармливалось три-четыре добрых кабана да две дойные коровы.
Аниканов начал с того, что прочитал вслух отцовское письмо.
— И вот, папаша и мамаша, я так решил…
Он в самых красочных выражениях изложил свой замысел: получить участок в Силинском поселке, срубить хорошие дома, настоящие курени, какие были у них на Дону, обзавестись животиной, развести огороды, даже фруктовые деревья посадить, и можно, ой, как славно зажить!
— А ведь дело говорит! — воскликнул захмелевший Терентий Кузьмич. — Я и сам об этом подумываю. Шибко хорошая голова у тебя, паря!
В тот же вечер произошло знакомство Ставорского с новым заместителем начальника Дальпромстроя Гайдуком.
Еще до его приезда на стройку Ставорский прослышал, что Гордей Нилыч — страстный любитель преферанса, а его жена — заядлая модница. И вот Уланская зачастила в дом, где в самой большой квартире поселилась семья Гайдука. И каждый раз в новом платье, одно другого моднее. Цель была достигнута: жена Гайдука обратила на нее внимание и пригласила к себе. Знакомство перешло в дружбу. Вскоре невзначай выяснилось, что друг Ларочки Ставорский — страстный преферансист, и в субботний вечер они собрались за «пулькой».
Перед тем как разойтись, распили последнюю бутылку коньяка. Гайдук, коротышка с круглым, как тарелка, лицом, был неиссякаем в остроумии. Чувствовалась в нем компанейская душа, способность быстро привязываться к людям.
— Дуже давно я не играл с такими гарными хлопцами. Особливо ты, Харитон Иванович, гарно маракуешь. И рыск маешь.
— Простите, Гордей Нилыч, — скромно спросил Ставорский, — вы, конечно, украинец?
— Ни, кубаньский казак, ажник из Темрюка. А шо?
— Да я как будто видел вас… В гражданскую вы где воевали?
— В Таманьской армии, у Ковтюха. Мабудь, и ты там був?
— Нет, я у Котовского в бригаде командиром эскадрона служил.
— Орденок виттыль? — Гайдук кивнул на орден в пунцовом ободке, с которым Ставорский никогда не расставался.
— Да, за взятие Одессы.
— А послухай, Харитон Иванович, — горячо заговорил Гайдук. — А шо, если бы тебя передвинуть опять на военное дело? Якое? А ось якое: по указанию звыше мы должны создать сильную охрану усих промышленных объектов. Треба сорганизовать сильный отряд военизированный. Отряду тому нужен хороший боевой командир. Чем просиживать тебе штанци у сему отдили снабжения, мабуть, пошел бы ты командиром?
— Надо подумать, Гордей Нилыч, — скромно сказал Ставорский, стараясь ничем не выдать своего радостного волнения. Ведь из-за того и заводил он знакомство с Гайдуком, чтобы произвести на него впечатление.
— А шо думать? С боевым опытом командира эскадрона в отдили снабжения тебе робить нечего. Кстати, ты коммунист, Харитон Иванович?
— Вступал в партию на фронте, да не успел получить партийный билет — был ранен и потерял связь с частью, — с горечью ответил Ставорский. — Потом как-то затянул с этим делом, а теперь вот и вовсе прием прекращен.
— Ну, это не беда! — старался утешить его Гайдук. — Як тильки откроется прием, первый дам тоби свое поручительство. Ну так шо, решим?
— Хорошо, Гордей Нилыч, согласен. — Ставорский легонько хлопнул себя ладонями по коленям.
Вскоре был отдан приказ о назначении Ставорского Харитона Ивановича командиром отряда военизированной охраны. Вторым пунктом приказа командиру ВОХРа предлагалось в месячный срок произвести комплектование отряда и список представить на утверждение.
Одной из первых в списке оказалась фамилия Рогульника Архипа.
Штаб ВОХРа обосновался в одинокой избушке, стоявшей на отшибе, в нижнем конце Пермского, старенькой, покосившейся, с подслеповатыми маленькими окнами. Ставорский сам подбирал помещение, сам же руководил его ремонтом и оборудованием. Все делалось так, как требовали его интересы.
Но не все пошло гладко у Ставорского. Вскоре после того, как он окончательно переселился в избушку со своей немудреной канцелярией, произошло событие, чуть не закончившееся крахом для самого Ставорского.
Случилось это утром. Ставорский и Рогульник вдвоем находились в штабе. Они уже получили обмундирование и оружие, и теперь Рогульник, только что привезший ящики с винтовками, носил их в избушку. Сам Ставорский, поскрипывая новенькими ремнями, ладно облегавшими его литую фигуру, ставил винтовки в пирамиду, сверяя по акту номера оружия.
Когда винтовки были расставлены и Рогульник отпустил подводу, Ставорский сказал ему:
— Ну, теперь выбирай себе, какая нравится.
Пока Рогульник перебирал винтовки, в дверь вошел плюгавенький, но шустрый мужичонка в рваном ватнике, клочкастой шапке-ушанке, в стоптанных сапогах. Увидев командира, мужичонка ловко откозырял.
— Разрешите обратиться? Я слышал, что вам требуются бойцы военизированной охраны.
Ставорский уселся за огромный письменный стол, важно кивнул на табурет:
— Садись. Давай документы.
— Документов при мне нет, товарищ командир. Я только что приехал с запада по вербовке. Если нужно, можно взять их в отделе кадров. Вот справка. — Он протянул бумажку.
— Семейный?
— Здесь — одинокий. Семья пока там осталась.
Прочитав справку, Ставорский поднял голову. Его словно что-то толкнуло: мужичонка во все глаза смотрел на него.
— Постой, постой… Да ты… ты же белый офицер, сволочь, палач! — истошным голосом заорал мужичонка. — Слушай, братишка, — бросился он к Рогульнику, — это душегуб, он матросов вешал!
И кинулся к пирамиде с винтовками.
— Рогульник! — крикнул Ставорский.
Но тот уже понял все. Ударом приклада в затылок он сбил человека с ног.
— Бей по голове! Бей насмерть! — приглушенно кричал Ставорский.
Мужичонка оказался на редкость живучим, он вновь и вновь пытался подняться, и только после четвертого или пятого удара вытянулся, судорожно распростер руки, да так и остался лежать.
Ставорский кинулся к наружной двери, запер ее, открыл подполье.
— Скорее сюда! Я сам спущу, сам! Быстро воды! Тряпку. Смой кровь… Дверь никому не открывай!
Когда управились, Ставорский опять сел за стол и, вытирая со лба пот, долго не мог прийти в себя.
— Вот сволочь! — бормотал он. — И откуда черт принес? Завтра получишь тысячу рублей, — сказал он Рогульнику, отупело сидевшему на подоконнике. — А сегодня ночью оставлю тебя охранять штаб, так ты до утра поруби его и потаскай в мешке в прорубь. Туда, ближе к рассвету…
— Так кровь же на нем, Харитон Иванович…
— К ночи застынет. Ох, подлец, и как это он опознал меня?
— А вы отпустите усы и бороду, Харитон Иванович.
— В том-то и дело, что я тогда носил усы. Вот что, Архип, без моего ведома ничего такого делать не смей! Есть директива — прекратить на время всякую деятельность. То же передай Пригницыну. И пускай не уходит никуда с конного парка.
Это случилось в тот год, когда был убит Киров.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В июне у Рудневых играли свадьбу — Любаша выходила за Пригницына.
Гостей — полная изба. Тут и вся семья Кузнецовых, и Кланька с Андреем, и Андреев отец с матерью, недавно переехавшие в Комсомольск. Тут же и Рогульник с какой-то девицей, басовитый хохот которой заглушал мужские голоса. Тут и Савка Бормотов со своей забитой, бессловесной Гликерией.
