Анатолий Злобин - Дом среди сосен
Прибежала с кухни Анна. Она увидела меня и подвинула к столу плетеное кресло.
— Я наказываю вас, и вы будете сидеть рядом со мной, — сказала она строго.
По другую сторону Анны сидел Эрик. Он рассказывал ей что-то умное и все время подливал вино в ее бокал. Анна пила вино и улыбалась.
Раскрасневшийся Борис Иванович наискосок от меня в чем-то убеждал Лилию, горячо жестикулируя над тарелками. Лилия громко смеялась и часто чокалась с ним.
Такой уж был этот праздничный обед. Мы много ели, много пили, пели песни. Потом сдвинули стол в угол террасы, и девушки стали танцевать народные танцы. Когда все окончательно устали от шума, еды, танцев, оказалось, что надо идти на берег моря, потому что праздник только начинается.
Эрик торжественно вручил мужчинам стебли камыша, и мы пошли на берег. Весь пляж, от сосен до моря, был запружен народом. Вдалеке играл духовой оркестр.
Эрик выстроил нас в три шеренги по шесть человек, и мы пошли вдоль берега, продираясь сквозь толпу. Я попал в шеренгу, где были Борис Иванович, Лилия и сестры Марта и Галина. Анна и Эрик шагали позади.
— Я буду охранять свою даму, — объявил Эрик, кладя руку на плечо Анны, он был сильно навеселе.
В толпе крутились смуглые мальчишки. Они ловко и больно хлестали камышом по ногам девушек и убегали. Мы перестроились, пустив девушек в середину, а сами пошли по краям.
— Это очень древний обычай, — важничал за моей спиной Эрик. — Никто уже не может теперь объяснить его истоки и значение, но тем не менее он сохраняется в народе, и с ним надо считаться.
Я почувствовал чьи-то руки на своих руках и сразу узнал их. Анна разъединила меня с Мартой и взяла мою руку.
— Аника, почему ты ушла? — спросил Эрик.
— Здесь интереснее, — сказала Анна, не оборачиваясь.
— Марта, идите к нам, — сказал Эрик. — Вам не будет скучно с нами. Я буду охранять вас. Никто вас ни разу не ударит.
Марта отстала и перешла в заднюю шеренгу. Я шел у самой воды рядом с Анной, крепко держал ее запястье и чувствовал, как бьется жилка на ее руке.
Вдоль всего берега, вкопанные в песок, стояли столбы, а на них были насажены пузатые бочки, набитые сучьями, щепой, старыми газетами. Наш дом тоже приготовил одну такую бочку, еще вчера мы укрепили ее на высоком столбе и закопали столб в песок.
Солнце опускалось за соснами, и пора было поджигать бочки. Мы вернулись к своему столбу и, смеясь и подпрыгивая вокруг него, стали бросать в бочку зажженные спички, но они гасли на лету и падали на песок.
Нам никак не удавалось зажечь свою бочку, а многие дальние бочки уже горели, и столбы дыма косо поднимались от них в сторону моря.
— Едет, едет! — закричала Лилия. — Борис Иванович, скажите ему, чтобы он ехал скорей.
Вдоль берега, раздвигая толпу, двигался грузовик. В его кузове было сооружено нечто вроде вышки, на вершине которой стоял пожарник в медной каске, с худым прокопченным лицом. Грузовик подъехал наконец к нашему столбу, пожарник плеснул в бочку керосин из бутылки и бросил туда спичку. Внутри бочки раздался слабый треск, сквозь доски просочились тонкие молочные струйки, и молодой розовый огонь перелился через край, выбрасывая вверх густой смолистый столб дыма. А пожарник уже поджигал следующую бочку. Я впервые видел пожарника, занятого поджиганием, и сказал Анне об этом. Она тихо засмеялась и схватила меня за руку.
— В круг! — закричал Эрик. — Теперь все должны встать в круг.
Он подошел к Анне с другой стороны и взял ее руку. Мы стали кружиться вокруг огня. Горящие сучья, капли смолы падали на песок, тлели и дымились.
Десятки бочек, сколько хватало глаз, горели и все ярче разгорались на берегу, а дым от них стлался над морем.
Часть нашей бочки отвалилась и упала на песок, рассыпая на лету искры. В огонь подбросили сучьев, и костер говорливо затрещал у столба. Молодые люди сняли пиджаки и с боевым кличем прыгали через огонь. Мы с Анной стояли в тени и смотрели на костер.
— Посмотрим другие костры, — сказала вдруг Анна.
Мы взялись за руки и, не сговариваясь, пошли в сторону от берега, поднимаясь на дюны. Мы шли так довольно долго и молча. У толстой шершавой сосны Анна остановилась и прижалась спиной и затылком к коре. Лицо ее слабо белело в темноте, но все равно было видно, что она улыбается. Темнота вокруг нас сгущалась, и огни на берегу становились от этого ярче. Цепочка огней расходилась в обе стороны. Все море в этот вечер было опоясано огнями.
Я молча смотрел на Анну и ждал, когда она скажет, что ей холодно, и тогда я дам ей свой пиджак и обниму ее. Анна молчала и все еще загадочно улыбалась.
— Какой теплый вечер, — сказала она и, резко оттолкнувшись всем телом от сосны, пошла вперед. Я молча шагал за ней, она не оборачивалась и ничего не говорила. Огибая кусты, мы вышли к прибрежной стороне дюн, откуда были видны костры. Я хотел окликнуть ее, но она круто свернула и снова углубилась в сосны. Нам часто попадались парочки, прижавшиеся к соснам, Анна обходила их, и наш путь получался сложным и извилистым.
Стало совсем темно, костров не было видно, и я боялся, что потеряю Анну — ее платье то и дело сливалось с темнотой. Она быстро шла вперед, и я просто не представлял себе, где мы находимся, пока вдруг не услышал, как скрипнула калитка. Я узнал наш сад. Анна быстро шла по дорожке. Я догнал ее и взял за руку. Она сжала мои пальцы, ускорила шаги и неожиданно повернула в сторону от террасы к заднему крыльцу. Это было так неожиданно, что у меня перехватило дыхание. Она неслышно поднялась на крыльцо и повернулась ко мне, приложив палец к моим губам. Мы быстро прошли по темному коридору, и она первой вошла в мою комнату. Я задел плечом за косяк, и что-то деревянное шлепнулось на пол.
Анна пропустила меня в дверь, и я услышал, как негромко повернулся ключ. Она стояла у двери, прижавшись к ней спиной и затылком, как там, у сосны, и улыбалась. Я подошел к ней и сжал ладонями ее запрокинутое лицо. Губы ее были мягкие и сухие, а зубы гладкие и совсем холодные.
У самого моего уха послышался резкий стук. Мы замерли. Стук в дверь повторился.
— Можно к вам? — спросил Борис Иванович. Не дожидаясь ответа, он дернул дверь, но она была заперта.
Анна закрыла мой рот ладонью. Рука ее чуть дрожала и пахла морем.
— Я ждал вас, — сказал Борис Иванович за дверью, — и слышал, как вы прошли. Разве вы уже легли?
Анна убрала руку и отодвинулась от меня.
— Сейчас, — сказал я. — Одну минуту.
— Не закрывай окно, — быстро шепнула Анна, касаясь губами моей щеки. — Я приду к тебе. Не будь с ним долго.
Ее длинное тело изогнулось в квадрате окна и неслышно исчезло в темноте. Я зажег спичку и открыл дверь.
— Что-то случилось с лампочкой, — сказал я, чтобы сказать что-нибудь.
Борис Иванович пошарил по стене и повернул выключатель.
— Все в порядке, — сказал он, глядя на лампочку.
Только теперь я заметил, какой у него усталый, надломленный голос.
— Я уезжаю, — сказал он без всякого выражения, садясь на мою постель.
— Счастливого пути, — сказал я; стоило из-за такого пустяка вламываться в мою комнату.
Подбородок Бориса Ивановича мелко задрожал. Он едва не плакал. Этого только не хватало мне сейчас.
— Что с вами? — спросил я.
— Проклятый дом, — сказал он, стукнув кулаком по одеялу. — Сумасшедший дом, где только гогочут, пляшут и влюбляются. Нормальный человек не может существовать в таком сумасшедшем доме, где никто ничего не делает.
Я услышал, как на террасе заиграло радио, и подумал, что это может задержать Анну.
— Вот полюбуйтесь, — Борис Иванович усмехнулся. — Опять они начинают свою вакханалию.
— Аника, где ты? — прокричал мужской голос. Кто-то вышел в сад и звал Анну. Значит, ее не было там, на террасе.
Голос еще раз позвал Анну. Потом хлопнула дверь, и музыка на террасе стала глуше. Я подошел к окну и сел на подоконник.
— Почему же? — сказал я. — По-моему, мы живем в очень милом доме. Мне казалось, что вам здесь тоже нравится. Не так ли? — я чувствовал, что говорю что-то ужасное, но я ничего не мог с собой поделать.
Он виновато заулыбался и сразу постарел. Густые тени от лампочки лежали на его постаревшем лице.
— Да, да, вы правы, — бормотал он. — Нечего было хорохориться и надеяться. Ни к чему сваливать свои беды на других, вы правы. Виноват прежде всего я сам, — кулак его разжался, и рука свесилась к полу.
Я услышал под окном в кустах хрупкий шорох и громко сказал:
— Не горюйте, Борис Иванович. Вы прекрасно провели отпуск, поправились, загорели. Время прошло очень весело. Я рад, что познакомился с вами. — Мне было ужасно жаль его, но в эту минуту я просто ничего не мог поделать с собой.
— Да, да, до свидания, — виновато говорил Борис Иванович. Он с трудом поднялся и вышел, не сразу найдя ручку двери. Я подошел к двери и закрыл ее на ключ.
