Владимир Корчагин - Путь к перевалу
И хотя сегодня там было тихо, Бенецианов поспешил быстрее миновать злополучную дверь. Но в это время с противоположной стороны коридора, оттуда, где размещалась кафедра Грекова, послышались гулкие удары, потом что-то зашипело и запахло жженой резиной.
— Боже мой! И тут начинается!.. — Он почти бегом пустился по лестнице, но тут же вынужден был отступить к перилам: навстречу ему два дюжих парня тащили огромный газовый баллон.
На площадке у доски с ключами перед ним вытянулся швейцар Егорыч:
— Поздненько вы нынче, Модест Петрович…
— Дела, Егорыч, — невольно вздохнул Бенецианов. — А кто это на кафедре Грекова до сих пор сидит?
— Аспиранты. Все аспиранты, Модест Петрович. Работящие ребята. Ишь как стараются. Без техники, говорят, теперь никуды…
— Прими ключ! — оборвал его Бенецианов и, даже не простившись, пошел к выходу.
***Стих уличный шум. Погасли огни в окнах. Ночь опустилась на город. Только в одном окне большого дома сквозь легкую занавеску просвечивает зеленый абажур настольной лампы и виден профиль девушки, склонившейся над столом. Она пишет письмо в далекие Саяны.
«Здравствуй, папа!
Задание твое мы с мамой выполнили. Новые гранки откорректировали по рукописи и отнесли в издательство. Так что к твоему приезду книга выйдет из печати. И будет в ней для тебя сюрприз. Издательство все-таки согласилось на иллюстрации. Целых двенадцать штук! Мама сама договорилась обо всем с художником, и вчера он уже показывал первые наброски. И еще одна новость: книгу твою о вечной мерзлоте будут переиздавать.
И в остальном все у нас хорошо. Мама здорова — это главное. Зимнюю сессию я сдала на пятерки. Хочу попробовать силы в научной работе. Правда, трушу. Но самое чуть-чуть. В общем, ты о нас не беспокойся.
А теперь я хочу посоветоваться с тобой об одном очень важном деле. Таком, о котором нельзя поговорить ни с кем. Даже с мамой. Но мне нужно, очень нужно рассказать об этом. Только не знаю, получится ли.
Представь, папа, есть человек — большой ученый и, вообще, такой человек, что хочется написать это слово с большой буквы. Ты только не подумай, что я о внешности. Это само собой. На него все наши девочки готовы молиться, как на бога. Но я совсем не об этом. Для всех, папа, он только бог. А я чувствую, понимаешь, чувствую, что этот бог несчастен. Может так быть, а, папа?
Но не это главное. Главнее… Как бы это тебе сказать?.. Главное — мне кажется, нет не кажется, а я чувствую, когда он смотрит на меня, ну, хоть на лекции или вот сегодня, когда я попросила у него тему для научной работы, то грусть у него в глазах пропадает и появляется что-то очень хорошее, светлое, доброе… И я так рада этому. Ведь для такого человека… Нет, он никогда не узнает, что я догадываюсь о чем-то. Но я…»
— Что я? Что же я?! — Она прижимает руки к горящим щекам. — Нет, я ничего не понимаю. И разве можно писать об этом! Даже отцу. — Она быстро комкает исписанный лист, потом рвет его.
Зеленый свет в окне гаснет. Теперь лишь редкие уличные фонари лениво перемигиваются с низким небом. Но на востоке оно уже бледнеет, становится выше, гасит звезды. Близится рассвет…
26. РАДИ ЧЕГО СТОИТ ЖИТЬ
Саша встал из-за стола. Голова кружилась — то ли от усталости, то ли от невеселых дум, которые все чаще одолевали его в последнее время.
— А, хватит ныть! — Он крепко потер лоб и вернулся к столу, за которым они с Костей готовились к очередной контрольной.
Костя, решительно захлопнув книгу, с хрустом потянулся.
— Хватит, Сашка! Ничего больше в голову не лезет.
— Нет, постой! Решили же кончить этот раздел. Остальное — вечером, в общежитии, вместе с Иваном и Колькой.
Костя со вздохом потянул к себе учебник.
В читальный зал вошла Ирина Павловна, секретарь:
— Степанов, вас Модест Петрович вызывает. Зайдите к нему в кабинет.
Саша молча собрал тетради, сложил учебники:
— В случае чего, сдашь.
Вопреки ожиданиям Бенецианов встретил его весьма приветливо.
— А-а, Степанове Проходите. Садитесь, пожалуйста!
Саша не представлял, что лицо декана может сиять такой доброжелательной улыбкой.
— Садитесь, садитесь! Я хотел поговорить с вами… э-э-э… посоветоваться, так сказать, о работе кружка первого курса. Такие студенты, как вы, всегда задавали в нем тон…
— Я не состою в этом кружке, Модест Петрович, — ответил Саша.
— Не состоите! Но почему? — шумно удивился Бенецианов. — Никогда не поверю, чтобы такой студент, как вы, не хотел заниматься научной работой.
— Я занимаюсь научной работой на кафедре Юрия Дмитриевича.
— На кафедре Воронова? Ну, конечно, сейчас это модно… И я понимаю, что в молодые годы хочется чего-то такого, о чем пишут в газетах, говорят по радио… Но ведь мы с вами не журналисты, не так ли? И в мечтах вы, конечно, рисуете себя ученым…
— Нет, зачем же.
— Не скромничайте, молодой человек. Тут нет ничего зазорного. Только знаете ли вы, с чего начинает всякий истинный ученый? — Бенецианов значительно помолчал. — С азов, с самых, так сказать, основ науки. А где вы лучше освоите эти основы, как не в кружке общей геологии? Вот после, когда будет заложен фундамент, можете двинуться и дальше, принять участие в работах Воронова, если это вас действительно заинтересует, или на кафедре Ивана Яковлевича. Тогда вы сможете сознательно выбрать свой путь в науке. Или Воронов трактует все иначе? Может быть, поэтому вы считаете даже посещение некоторых лекций необязательным?..
Саша насторожился: «При чем здесь Воронов?»
— Я не знаю, что и как думает обо всем этом Юрий Дмитриевич. Он не говорил со мной ни о чем подобном. А на посещение всех лекций просто не хватает времени. Приходится ходить лишь на те, которые не может заменить учебник, в которых дается что-то новое…
Бенецианов побагровел.
— Та-а-ак… — начал он сдавленным шепотом и вдруг взорвался — Что значит, не хватает времени! Вы для чего пришли в университет, учиться или собак гонять? Кто дал вам право манкировать занятиями? Что вы можете понимать в науке? Где новое, где старое…
У Саши застучало в висках. Во рту стало сухо. Но он не отвел глаз.
— Не так уж много надо понимать, чтобы видеть, насколько устарело то, что вы даете иногда на лекциях.
— Что?! Что вы сказали? — Бенецианов поднялся. — Мало того, что систематически пропускаете занятия, так теперь еще и оскорблять профессора!.. Где вы находитесь, молодой человек?! Я… Я исключаю вас!
Саша побледнел.
— Не имеете права. Я не сделал ничего такого…
— Вон отсюда! — крикнул Бенецианов. — И чтобы я больше вас не видел в этом здании!
Саша вышел в коридор. Медленно спустился по лестнице вниз, оделся и, постояв с минуту, открыл входную дверь.
«Куда же теперь? А не все ли равно? Только подальше отсюда...»
***Иван нервничал: с шести договорились засесть за математику, но уже половина седьмого, а ни Степанова, ни Краева!
На площадке перед окнами слышались веселые голоса ребят. «Ну вот! Не успело весной пахнуть, а все уж и книжки по боку. Словно дети…»
Наконец в дверь просунулась голова Кольки:
— А Сашки нет? Я думал, опоздал…
Иван выругался:
— Он думал! Ни черта вы оба не думаете! Вот загремим на контрольной. Связался я с вами…
— А чем же мы тебе мешаем? Сиди да зубри!
— Попробуй, позубри, когда тут сам черт ногу сломит!
— А-а-а! Так и сказал бы, что сам ни тпру ни ну. И без ругани. Что, Сашка обязан всех натаскивать? Может, у него сейчас дело какое…
— Что значит — дело, когда мы договорились! И как это не обязан, если на собрании постановили, чтобы он шефствовал над нами. По его же предложению! Да и какая это группа коммунистического труда, если у каждого будет свое дело.
В комнату вошел Костя:
— Саша не приходил?
Иван пожал плечами. Костя нахмурился:
— Понимаете, ребята, зачем-то его декан вызывал. А потом он и в читалку не вернулся. Видно, устроил Камбала разгон.
— Думаешь, из-за лекций по геологии? — спросил Краев.
— Наверное. Из-за чего же еще. Ты не знаешь, Иван?
— Чего тут не знать, я предупреждал его, что подам рапорт. И говорил не раз, как с другом…
— И подал?! — подскочил к нему Колька.
— Для его же пользы… — ответил Иван.
Костя молча отошел к окну. А Колька судорожно сжал кулаки:
— И ты еще можешь говорить о дружбе?
— А по-твоему, дружить — значит покрывать друг друга? Ну уж нет! Я постарше всех вас. Потом мне же спасибо скажете…
— За что?
— Забыл, как тебя осенью продрали с песочком? Теперь человеком стал…
— Нет, не забыл. Тогда я думал, что вы с Сашкой один другого лучше. А оказалось, он — человек, а ты — дубина. — Схватив пальто, Краев хлопнул дверью.
