Абдурахман Абсалямов - Белые цветы
Но и у нескончаемых дел есть свой конец. Вот семья Тагировых собралась за столом в хорошо прибранном зале, ставшем как бы просторнее и светлее. Гульшагида еще не переехала. Договорились, что она переберется в субботу вечером, сразу же по возвращении из загса. А в воскресенье будет свадьба.
В субботу рано утром прошумел дождь. Но когда Гульшагида пошла на работу, на небе не было уже ни облачка. Небесный купол сверкал яркой голубизной, словно поднялся еще выше, воздух был чистый, свежий — не надышишься. Всюду шумела зелень. В больничном саду яблони и вишни в сплошном белом цвету.
И для Мансура это утро было особо радостным. В народе говорят: «Двойное счастье редко приходит». Но сегодня пришло. Через несколько часов Мансуру предстояло расписываться с Гульшагидой. А вот сейчас хирург Тагиров провожал из клиники выздоровевшего юношу — того самого, чье сердце он держал в своей ладони, массировал его, возвращая к жизни. К больнице подъехал автобус. В нем — целая бригада юношей и девушек. Теперь Мансур знал, что джигит работает на стройке завода большой химии бригадиром монтажников, что бригада у него передовая. Снова парень займет свое место в рядах строителей.
Среди девушек одна обращала внимание на себя. Она стояла впереди подружек, то расплетала, то заплетала перекинутую через плечо косу. Ясно, что волнуется больше всех. Может быть, это невеста джигита?
Вместе с группой врачей и сестер Мансур спустился вниз, велел открыть настежь двери. Теперь слышно стало, как задорно играет гармошка. На глазах у всех девушка с косой обняла парня, расцеловала, приникла головой к его груди, словно говоря: «Никому не отдам тебя».
Недавний больной благодарил Мансура Тагирова, его коллег:
— Спасибо всем! Век не забуду!
Вот молодежь с шумом и гамом вышла на улицу, уселась под звуки гармошки в автобус. Машина тронулась, из открытых окон замахали руками. Вот и скрылась за углом, машина. Оборвались звуки гармошки. Ребята уехали, чтобы заняться очередной стройкой. А врачи, сестры и санитарки разошлись по своим палатам, принялись за обычные хлопоты.
Через пятнадцать — двадцать минут Мансур уже стоял у операционного стола. Сегодня операции легкие. Еще не было и двенадцати, а он уже закончил работу. Позвонил в больницу Гульшагиде. Трубку взяла Диляфруз, торопливо проговорила:
— Гуля уже ушла домой! Сейчас и я пойду.
Коллеги молодого Тагирова, зная, какой нынче день у него, напоминали:
— Не задерживайтесь, Мансур Абузарович, собирайтесь поскорее.
Но тут зазвенел телефон. В трубке послышался взволнованный голос Самуила Абрамовича:
— Мансур Абузарович, вы еще не ушли?.. Пожалуйста, никуда не отлучайтесь. И пусть все будут на местах. На железнодорожной станции большая авария. Через несколько минут начнут привозить пострадавших… К нам выехал министр… Все на свои места! Подготовить операционный блок!
Мансур так и застыл с трубкой в руке. Авария на железной дороге — это как на войне. Никто заранее не знает, какие будут операции, сколько их предстоит сделать, сколько потребуется времени.
— Товарищи! Немедленно приготовьте операционный блок и все необходимое!..
Он быстро набрал помер больницы Гульшагиды, спросил Диляфруз. Ему ответили — она только что ушла. Позвонил домой — никто не подошел к телефону. А в клинике уже началась суета: машины с красным крестом одна за другой въезжали в ворота.
Надев халат, Мансур побежал в операционную.
— Я сам позвоню домой к вам, извинюсь перед Гульшагидой Бадриевной! — сказал попавшийся навстречу Самуил Абрамович. — Не теряйте ни минуты!
Мансур вырвал листок из блокнота, набросал несколько слов.
— Вот домашний адрес Гульшагиды и коротенькая записка ей. Очень прошу, пошлите с кем-нибудь!
Самуил Абрамович сунул записку в карман и убежал вниз, в приемную.
Катастрофа была серьезной, пострадавших много. Мансур, как и другие хирурги, работал, не поднимая головы. Одного пострадавшего уносили со стола и тут же клали второго, третьего. У многих тяжкие повреждения.
Когда Тагиров вышел из операционной, уже стемнело. Он встретил Самуила Абрамовича, спросил:
— Отослали мою записку?
Самуил Абрамович растерянно сунул руку в карман халата и… вынул записку. Мансур побледнел.
— Что же вы… — только смог выговорить он.
— Извините… Замотался… Ведь такое столпотворение было… — оправдывался заведующий отделением.
Мансур сбросил халат, побежал вниз. Посредине лестницы стояли Гульшагида и Диляфруз.
— Прости… простите… — бормотал Мансур, бросившись к ним.
— Ничего, я все знаю… Ты не беспокойся… Ведь завтра весь день наш, — измученным голосом сказала Гульшагида и провела рукой по его волосам. — Ты очень устал? Пойдем, дома тоже знают.
Свадьбу собирались провести без особого шума, скромно, но когда начали составлять список приглашенных, ясно стало, что наберется человек пятьдесят.
— Ты, свет мой Гульшагида, — уже не первый раз напоминала Мадина-ханум, — никого из своих не забывай. Хоть из города, хоть из деревни — всех зови.
Гульшагиде почти некого звать из деревни. Ну, Сахипджамал, потом Бибисара и Аглетдин-абай… Да еще два-три человека больничных коллег, если они будут свободны от дежурства.
Посоветовалась с Мансуром. Потом позвонила в Акъяр, вызвала к телефону Бибисару передала ей, кого следует пригласить.
Теперь самые большие заботы — приготовление угощений да убранство свадебного зала. Старые, тяжелые, потемневшие от времени люстры заменены новыми, более легкими. На книжные шкафы поставлены вазы с цветами. Повешены нарядные гардины и занавески.
Гульшагида переживала самые счастливые дни своей жизни. Маленькая Гульчечек сперва смущалась, не знала, как называть ее. Девочке никто не подсказывал: как-то неуместным казалось внушать ребенку то или другое. И вдруг однажды она сама назвала Гульшагиду мамой. Это было сказано за столом, перед всей семьей. Каждый понял, что именно в эту минуту кончилось сиротство для ребенка.
Готовить угощение для пиршества пригласили женщин со стороны, у Мадины-ханум нашлись давние знакомые — мастерицы этого дела.
Гости из деревни прибыли на день раньше назначенного срока. Хотя Гульшагида всем дала свой новый адрес, они предпочли остановиться на старой квартире невесты — у Хатиры-апа.
Правая рука Сахипджамал ради предстоящего торжества была украшена старинным бирюзовым браслетом. Лицом она вроде бы помолодела и совсем не жаловалась на здоровье.
Аглетдин-бабай в меру подправил усы и бороду, приоделся и тоже выглядел молодцом. Новая черная тюбетейка на голове надета набекрень.
— Вместе с гостем в дом входит добро, — радушно встречала приезжих Хатира. — Мы очень рады, располагайтесь, отдыхайте.
Едва дородная Бибисара опустилась на стул, он жалобно заскрипел под ней.
— Дальняя дорога — сущие муки ада, — жаловалась Бибисара. — Все внутренности растрясло, пока ехали в этом самом автомобиле. Двадцать пять лет я никуда не выезжала из Акъяра и, если б знала, что такая тряска ждет, с места бы не тронулась.
— Э, Бибисара-апа, не сочиняй пустое, — возразила Сахипджамал. — Люди подумают, что правду говоришь. Сама ведь всю дорогу твердила: «Автомобиль не телега, согласна каждый день в гости ездить».
— Ай, Сахипджамал, по-твоему, нельзя и пожаловаться малость? В прежние-то времена гости из соседней деревни, как приедут на свадьбу, три дня подряд охают: «Ну и дороги у вас — не приведи бог! Кабы не такое почетное приглашение, ни за что не поехала бы!» А мы, Сахипджамал, до самой Казани ехали — так неужто нельзя себе Немножко цену набить?
Аглетдину-бабаю нет дела до женских разговоров. Он ушел на кухню, развязал свой мешок и позвал Асию.
— Это, дочка, тебе, — сказал он.
— Мне? — удивилась Асия. — А что это такое?
— Вот это лесные орехи, полезно для таких тоненьких, как ты. Ну, в этой банке мед липовый. Язык у тебя и без меда сладкий, да ведь доктора говорят, что мед полезен для сердца. А вот — сушеная ягода кага, очень хороша к чаю, особенно после бани. Тебе поправиться не мешает, не то ребра наружу выступают… Твоя-то свадьба скоро, что ли? — Усмехнулся он в бороду. — Думаю, за женихом не будет остановки.
— Едет, едет мой жених, — не замедлила ответить бойкая Асия. — Уже и отпуск получил.
Тут хозяйка подложила углей в самовар, и, когда он закипел, все уселись за стол. Смешав плиточный чай с индийским, они услаждали душу, со вкусом ведя неторопливый разговор, где каждое слово было к месту, имело свою цену.
— Хатира-апа, — начала Сахипджамал, вытирая концами платка капли пота на лбу, — приехать-то мы приехали, — раз пригласили, нехорошо отказываться, — а на душе у нас неспокойно. Свадьба-то ведь городская, а у нас что разговоры, что гостинцы — все деревенское. Удобно ли получится?
