Альберт Мифтахутдинов - Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
— Да знаю…
— Наше посольство в Рабате… пилить до него и пилить… А в Мадриде, там сразу… первый визит… врежет тамошний доктор тебе укольчик и по чарке спирта, мне — в знак солидарности… Опять же проконсультируюсь… как коллега с коллегой.
— Думаешь, выцыганишь?
— А как же? У коллеги… у соотечественника?! Да он, может, в своем Мадриде первых людей с Чукотки увидит… первых, как знать, и последних… я, может, его на Чукотку сагитирую… если он хороший человек, конечно, если он озверел от тоски за границей. Не может наш человек долго…
— Я больше сюда не поеду… Я в Гренландию хочу…
— Я тоже… Пей таблетки, чай. До Мадрида ой как далеко.
Аэропорт Касабланки непривычно суетлив (о том, что непривычно, Левочкин узнает потом, от Ахмеда). Армейские и полиция появляются неожиданно то там, то тут, стоянка машин вся забита, а подъезжают еще, размещаются вокруг, полиция с ног сбилась, гражданские руководят тут же, но все без крика, две-три фразы, все здесь покорны, все подчиняются, и эксцессов нет.
Много, очень много машин украшено зелеными лентами… Совсем как наши такси, когда едет по городу свадьба. Зеленые ленты, зеленый флаг ислама…
Бледен Ахмед. И торжествен. Какая-то радость светится в его глазах. Затаенная радость приобщения к чему-то. К чему?
— Вам повезло… вы увидите… — бросает Ахмед.
А Стасу плохо, наверное, температура поднялась. Когда же посадку объявят?
— Небольшая задержка, — объясняет Ахмед. — Вот их встретят, тогда и нам можно…
Кого «их»?
Толпа напирает с улицы, забила весь пассажирский приемник-накопитель, молчаливо стоят полицейские и военные, все молчат, все устремили взгляд туда, откуда появятся первые прибывшие.
И вот они идут. Старики в белом. В белых ихрамах[18], в сандалиях на босу ногу.
Левочкин остолбенел. Кинулся к Ахмеду. Ахмед радостно закивал головой. Левочкин только читал об этом, но не видел никогда и представить не мог, да и никто из их группы этого не видел.
— Чего они всполошились? — бормочет Стас. — Правительственная делегация?
— Тише, — спокойно сказал Левочкин. — Паломники. Из Мекки. Возвращаются марокканские старики, совершившие хадж, последнюю работу мусульманина. Они теперь как святые. Это все равно что нам с тобой слетать в космос.
— А-а-а! — разнеслось по толпе. — А-а-а!
Толпа расступилась, старики шли достойно, как национальные герои. За дверями аэропорта их подхватили под руки родственники, вели к машинам, каждый, кто рядом, хотел прикоснуться к одежде, в глазах родственников и встречающих такое, будто они сами попробовали воды из Замзама, будто они прикоснулись к Черному Камню, а не эти старцы… Как мало человеку надо!
— Я счастлив, — шепнул Ахмед. Он сказал это Левочкину по-немецки.
— Я тоже, — ответил Левочкин, вспомнив, что он единственный мусульманин-эскимос.
Ахмед кивнул. Глаза его светились.
Стас и Левочкин вышли на улицу. Они и не собирались влиться в толпу, почтительно напиравшую на машины с зелеными лентами, но двое полицейских показали им в сторону:
— Но, но…
— Нельзя, значит, — вздохнул Стас.
— Отсюда посмотрим.
Каждого паломника сопровождало несколько машин, но у сопровождающих тоже зеленели ленты на капотах, знак приобщения к самому святому.
— Вот возьми сейчас с машины ленту, просто потрогай, и тебя разорвут на части, поскольку ты гяур…
— Тебя тоже, — сказал Стас.
И никто во всем порту не подозревал, что не пройдет и полгода, как святая мечеть в Мекке будет взята мусульманами-террористами, и прольется много мусульманской крови, ручные бомбы будут рваться в святых местах, и мало кто сдастся в плен, с большим трудом доведут пленных до суда, а на другой день уничтожат. Но это их, арабское дело… да и далеко до этого, полгода ждать, и никому это не нужно, чтобы бомбы, и кровь, и все неправедное.
Голова кружится у Стаса, хочется пить.
— Идем, в туалете есть кран.
— Но, но, — сказал им уборщик. И кивнул на вывеску.
— Платный туалет, частный.
Они ринулись во второй. То же самое.
— Постой, я ему сейчас объясню! — сказал Левочкин.
— Но! — захлопнулась перед ним дверь туалета.
— Вот гады, а! — взъярился Левочкин. — Вот гады, а!
— Цум тойфель! Готт фердаммт![19] Год дем![20] К черту! Да меса ес ун муэбле![21] Марта унд Ирма баден![22] Матка бозка ченстоховска![23] — орал он на всех языках все, что мог.
Прибежал перепуганный Ахмед:
— Вас ист лос? Вас ист лос?[24]
— Ничего! — рявкнул Левочкин. — Ах ты, капитализм проклятый, когда же ты загниешь окончательно! Когда же ты сгниешь! У меня друг умирает, а у них сортир закрыт, воды не дают! Сволочи!!!
— Не скандаль, Ося! — умолял его Стас. — Не скандаль! Сейчас наши прибегут, неловко…
Группа мирно и чинно сидела в противоположном углу длинного зала перед стойкой таможенного контроля и тихо подремывала и ничего не видела, ни приезда паломников, ни суетливого Ахмеда, ни больного Стаса, ни скандального Левочкина.
— Эти тоже хороши, соотечественники! — сквозь зубы по инерции ревел Левочкин.
— Не клепай на наших, — остановился Стас. — Они ж не знают.
Левочкин успокоился. И что-то веселое и хищное мелькнуло в его глазах. Азарт какой-то.
Он повел Стаса сначала наверх, потом вниз, потом по короткому коридору. Стасу даже показалось, что тот здесь не первый раз, он просто забыл, что ориентироваться геологу в лабиринтах новой постройки, которую он внешне изучал давно и тщательно, не составляет труда, если знать простейшие законы строительства, подчиненные нехитрым правилам архитектуры.
Левочкин резко распахнул деревянные двери фешенебельного ресторана. Столики были пусты. Ни одного посетителя. Только у стойки налево бармен вел беседу с официантом, они замолчали, ожидая, что гости сядут.
Левочкин решительно подошел к стойке, вытащил из кармана таблетку, показал на Стаса:
— Майн фройнд… О, о, о! — кранкен… — и он показал на зуб и покачал головой. Показал таблетку. — Айн гласе вассер… битте… ихь шпрехе дойч, абер шер шлехт…[25]
— Я, я, битте…[26] — сказал бармен.
Он достал бутылку воды, распечатал ее. Левочкин воззрился на этикетку.
«Мать честная! Минеральная из Виши. Экспортируют из Франции! Сальвадор Дали только ее и пьет!!»
Бармен налил полный фужер. Ося протянул его Стасу. Стас выпил. Ося налил себе полфужера, выпил. Демонстративно забренчал отечественной мелочью в кармане, как бы пытаясь достать и рассчитаться.
— Но, но! — сказал бармен. Он был поглощен разговором с приятелем.
— Данке шен[27],— кивнул Левочкин. — Грасьяс[28].
Они достойно удалились.
— Как это ты? — тихо изумился в коридоре Стас.
— Не знаю. Видать, и у них есть люди, понимают. Пить еще хочешь?
— Пока нет. Жара страшная, голова вроде проходит. Знобит только…
— Это простуда. Прими вот таблетки… все чохом… будет легче. А там посадка. Мадрид.
«Все-таки в Испании умирать предпочтительней, нежели в Марокко», — мрачно подумал Стас. И успокоился.
Объявили посадку.
Ося усадил Стаса. Тот клонился к нему на плечо. Левочкин встал, прикоснулся губами ко лбу друга, похолодел. «Боже, никак сорок…»
— Пить хочешь?
Тот кивнул.
— Подожди, я сейчас…
Он прислонил Стаса к стене, хорошо, был боковой выступ, с другой стороны огородил его своей сумкой — единственным багажом, добавил чемодан Стаса и побежал. Он ринулся в кофейню напротив. Ни слова не говоря, показал буфетчику таблетку, показал на свой зуб, показал, что нужен стакан. Тот кивнул, достал початую бутылку минеральной, «Кон гас[29], — автоматически усек Ося, — но из початой. Ишь гад! В аристократическом-то нам новую открывали! Да ладно! Чего с них, плебеев, взять!» Он постучал по карману с монетами, но буфетчик отрицательно покачал головой. Левочкин кивнул, понес стакан Стасу.
— Пей!
Тот выпил.
— На посадку пора. Бежим. Я отнесу стакан.
Ахмед сдал их чемодан и сумку. Наши медленно проходили через паспортный контроль. Ахмед долго о чем-то шептался с Натали, они сдержанно простились. Прошел руководитель. Потом Ахмед пожал северянам руку, потом обнял Левочкина, обнял Стаса, на глазах у него были слезы… Обнялись они втроем, прижались головами…
— Стас шариф![30] — шептал Левочкин. — Стас бессер альс ихь! Стас кранк, абер штарк![31]
