Константин Паустовский - Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты
– Куда это вы, товарищ генерал, – заметил худой юноша без кепки, – против течения?
– А я к грачу, молодой человек, – ответил генерал и повторил внушительным голосом: – К гра-чу!
Генерал протискался к девочке, взял у нее грача, подержал его на ладони, как бы взвешивая, возвратил девочке и сказал:
– Куда же ты его везешь?
– В Зоопарк. Там я его выпущу.
– У нас на реке Сейме, – неожиданно сказал молоденький лейтенант и почтительно посмотрел на генерала, – настоящее пернатое царство. Грач, конечно, птица умная и самостоятельная, но голоса у нее нет. А у нас – соловьи. Мировые соловьи. Весной наш край по ночам весь поет.
– Вы про профессора Мантейфеля слышали? – спросил генерал лейтенанта.
– Так точно, слышал, товарищ генерал!
– Каждую птичью повадку знает. И может объяснить. Ну, а насчет всяких колен, пересвистов, перезвонов, трелей, чохов и всей прочей птичьей музыки нет такого другого знатока и любителя в Советском Союзе. Просто волшебный старик!
– Вы здесь сходите? – спросила генерала молодая женщина со смеющимися глазами. – Или остаетесь?
– Я на следующей остановке сойду, – ответил генерал, нисколько не смущаясь вопросом молодой женщины. – Подумаешь, важность – пройти два квартала обратно. Я, знаете, был свидетелем удивительной одной истории. Под Ленинградом во время войны. Весной это было. Прилетели скворцы и вьются, кричат над своими скворечнями. А скворечни, как на грех, в пустой полосе между нами и фашистами. Так те открыли по скворцам огонь из автоматов. Их, видите ли, беспокоил крик скворцов. Нервные попались молодчики. Тогда не выдержало у наших сердце. «Ах так!» И открыли наши бойцы по фрицам такой огонь, что те мигом затихли.
– Вступились, значит, за скворцов, – сказала кондукторша. – Так я и подумала, как только вы начали рассказывать, товарищ генерал.
– А как же! Ведь скворец с древних времен сопутствует русскому человеку.
– Кондуктор! – крикнул сердитый голос. – Почему не даете билетов?
– Сейчас, – ответила недовольно кондукторша. Она все еще стояла около девочки и гладила грача по голове. – Сердца никакого нет у людей!
– А вы потише, гражданин, – сказала старуха недовольному пассажиру.
– Весна, значит, скоро, – вздохнул железнодорожник. – Черемуха зацветет. И полетят птицы над Россией, понесут свои песни.
– Ну, мне все-таки пора выходить, – сказал генерал. – До свидания, товарищи!
Все попрощались с генералом. Он вышел, чему-то улыбаясь, и так, улыбаясь, и пошел по улице к давно пропущенной остановке.
А пассажиры еще долго говорили о граче – предвестнике весны, о картине Саврасова «Грачи прилетели», о том, что Москва постепенно превращается в сад, где будет привольно всякой птице, и скоро весь город будет с утра до ночи звенеть от птичьего пения.
– Как это удивительно у нас получается, – сказал старик с картонной папкой. – Правительство заботится о благе людей, а от этого блага, глядишь, и перепадет кое-что даже певчим птахам.
– Так и должно получаться, – убежденно ответил худой юноша без кепки.
– Истинно так! – сказала старуха в платке. – Я это по себе знаю.
Но тут уже начинается другая история, которую я расскажу как-нибудь позже.
1953
Синева
Хромой человек в маленькой кепке шел по гальке вдоль морского берега и громко смеялся.
Мальчишки удили со скал бычков и зеленух и перекрикивались насчет того, что рыжий Жорка занял у Витьки-капитана большого краба для наживки и вот уже который день не отдает.
Заметив на пляже смеющегося человека, мальчишки насторожились и замолкли. Они, видимо, соображали: оставаться ли им на скалах или лучше удрать.
– Тикайте все! – крикнул отчаянным голосом Витька-капитан, – Тот дядя безумный! Он сам по себе смеется.
– Да нет же! – закричал, заикаясь от торопливости, самый маленький мальчик. – Совсем вовсе нет! Это шахтер с Горловки. Тот, что стоит в доме отдыха.
Вдруг мальчишки заслонили глаза ладонями от солнца:
– Трех камбал несет! С Тихой бухты. Он от удачи смеется. А Витька орет – «безумный!». Сам он псих, Витька.
Мальчишки, торопясь и толкаясь, полезли со скал на берег и побежали навстречу хромому человеку. Еще на бегу они кричали:
– Дядя, где вы их поймали? На что? На соленую камсу или на свежую? Ой, дядя, дайте нам их понести. А ты не тяни! Он мне дал нести, не тебе. Какой хваткий!
Окруженный мальчишками, шахтер подошел к нам. Это был высокий, немного сутулый человек с худощавым лицом и прищуренными глазами. Он улыбался, был горд своей добычей и, очевидно, ждал расспросов. И мы – украинский писатель Горленко и я – расспросили его, стараясь скрыть свою зависть, как он поймал этих камбал, трогали колючие наросты у них на спинах и вообще удивлялись необыкновенным, как бы сплющенным наискось рыбам. Мальчишки шумели вокруг.
То было веселое и беспокойное племя маленьких черноморцев. Занятия в школе окончились, и мальчишки все дни напролет пропадали в пустынных бухтах, отрезанных от поселка отвесными скалами.
В скалах, заросших оранжевыми лишаями, гнездились дикие голуби. Стаи дроздов взлетали над цветущим шиповником. Горьковато пахло чебрецом и прохладой морских глубин. Дельфины, посапывая, кувыркались у самого берега, гоняя камсу.
Мальчишки отсиживались в этих диких бухтах от справедливого гнева матерей и многочисленных тетушек, от наскучивших угроз и упреков: «Вот, погоди, я до тебя доберусь!», «Смотри, какой Петя чистенький хлопчик. А ты на кого только похож!..»
Мальчишки знали все, что случилось на двадцать километров вокруг. Все было им досконально известно: когда пойдет кефаль, как рыбаки поймали черноморскую акулу-катрана (высохший хвост этой акулы служил у мальчишек предметом оживленного обмена на рыболовные шнуры, крючки и грузила), кто приехал в дом отдыха, сколько сил у рыбацкой моторки «Голубки», где можно накопать кусочки серного колчедана, «блискучего, как золото», и в какой полосе пляжа больше всего обкатанных морем сердоликов.
Они были очень расположены к нам, отдыхающим, эти маленькие черноморцы, и просто напрашивались на разные услуги, вроде того, чтобы поймать и засушить для нас морского конька или отцепить засевший среди подводных камней рыболовный шнур с крючками, так называемый самолов.
Стоило кому-нибудь из нас во время рыбной ловли зацепить самолов, как по берегу проносился непонятный клич: «Мерекоп!», и все мальчишки бросались в воду, чтобы отцепить (или, как они выражались на рыбацком жаргоне, «отмерекопить») самолов.
Мерекоп! Зацеп! Это слово веселило приезжих. Мальчишек даже стали звать «мерекопщиками». Изыскания, предпринятые, чтобы найти корни слова «мерекоп», ничего не дали. Не удалась и попытка выяснить, откуда у мальчишек взялось слово «бонация», означавшее на их языке полный штиль.
В те дни «бонация» стояла над берегами Восточного Крыма. Особенно хорош был штиль на рассветах. Казалось, небо за ночь опустилось до самой земли и накрыло горы, обрывистые мысы, дальние берега и отдохнувшее море своей синевой. Дышалось прохладно и легко. Всходило огромное солнце, и в легкой мгле то тут, то там загорался и тотчас погасал дрожащий блеск: то солнечный луч вспыхивал на омытой прибоем скале, сверкал в стеклах горной сторожки, крытой черепицей, или насквозь просвечивал куст розового тамариска.
Восточный Крым был полон цветения и тишины. Это была особая замкнутая страна, не похожая на все остальные части Крыма. Страна сухих пепельных гор, полей, пылавших красными венчиками мака, густой морской сини и безмолвия.
К шуму моря слух привыкал очень быстро. Его вскоре переставали замечать. Тогда на этих берегах оставался, пожалуй, только единственный звук – шелест травы под ветром.
Восточный Крым – богатая земля. О том, что скрыто в тамошней почве и в недрах единственного в Крыму погасшего вулкана Карадага, можно было догадываться по множеству камней, вымытых морем из подводных пещер.
Там было все: синий гранит, мрамор – то желтый, как слоновая кость, то розовый, то снежно-белый, дымчатые халцедоны, пестрые агаты, целебные сердолики, хризопразы, камни со странным названием «фернонпиксы», разрисованные сложными узорами, зеленая яшма, горный хрусталь, похожий на кристаллы воды, пемза, лава, маленькие кораллы и много других камней, сверкавших на сырых после шторма песках.
Восточный Крым – земля истории. Здесь волны выбрасывают скифские серьги, черепки греческих ваз, монеты времен Екатерины, штыки защитников Севастополя, осколки глубинных бомб и ржавые гитлеровские каски. В них рыбаки кипятят теперь вар для засмолки шаланд.
В эту древнюю и богатую землю съехались сейчас на отдых люди из самых разных частей Союза. Отдых сближает людей не меньше, чем работа. Все мы быстро сдружились, и нам казалось, что мы знаем друг друга давно. Только шахтер из Горловки по своей застенчивости держался пока особняком.
