Владимир Мирнев - Нежный человек
Потеряв интерес и к Ирине, Оболокову, стоявшим в растерянности особняком от Ларисы Аполлоновны и еще каких-то фигурок, безымянных, одетых одинаково, точно в поход собрались, тесною кучкой сгрудившихся позади Сапоговой. Мария чувствовала душою: наступает особый час, от сознания которого у нее трепетала каждая жилка, жаром горели глаза, просто нестерпимым пламенем пылали подошвы ног; в мозгу как в тумане всплывало слово, и нужно было его сказать, чтобы разыскать милого Алешу, сильнее которого Мария никого не любила и не будет любить. Мария понимала: предоставляется последний шанс в жизни, шанс сказать то, что она думает, выразить себя откровенно, как того требует сердце, и ей хотелось тут же закричать это слово. Только оно не приходило еще. Сейчас у Марии не было сил припомнить слово, которое – чувствовала своей трепещущей душою – знала. Знала давно! Мария уверена: если найти нужное слово, можно совершить любое доброе дело. Но где то слово?
– Истина! – возопил с неожиданной силой Капитолийский, указывая метлой на Марию, и в страшно резанувших ее своей чернотой глазах та увидела зловещий знак для себя, но тут же отмахнулась от назойливого крика взмахом своих длинных ресниц. – В метле истина!
– Катись ты к чертовой матери! – ответила с достоинством и дерзко Мария, содрогаясь от своего же голоса. – Все вы тут с мешками ходите. А в мешках одна мерзость! Разве может быть истина в метле, маленький ты человек? Истина не в метле и не в дипломе. И не в словах она, не в твоих словах. Ты можешь унижать человека и говорить, что ты его возвеличиваешь; разве можно, убивая человека, утверждать, что подобное делается для блага? Разве можно, чтобы над красотой глумилась ложь? Чтобы человек, перед которым надо преклоняться, просил подаянье? Называть мерзость прекрасным разве можно? Голодного – называть сытым, голого – одетым, нищего – богатым, связанного – свободным?! Разве можно перевернуть подлинное значение любого слова, придавая ему иной смысл и обманывая тем самым человека? Разве?..
Лариса Аполлоновна залилась горючими слезами, упала на колени, предлагая тут же искупить свою вину любой пыткой, но с таким расчетом, чтобы остаться живой, невредимой и жить в той же самой квартире.
Мария не могла на них смотреть, лишь оглянулась на Ларису Аполлоновну, на людей, удивительно похожих друг на друга одеждой и лицами, с глазами, в которых застыло, точно ледяная глыба, выражение, гласящее несомненно одно: «Ты во что бы то ни стало виноват. И мы это знаем! В чем – не имеет значения; не знаешь, но мы знаем, ты – виноват».
Зал расширился до невероятных размеров, и вроде перед нею уже не зал, а целая Вселенная, во все уголки которой невозможно заглянуть, ее наполняет ликующий восторг свершающегося. И тут увидела: все замерло в ожидании какого-то слова, которое она должна произнести. И Мария, воспряв душою, крикнула:
– Я!
– Чего ты значишь? – прогнусавил Капитолийский. – Я вам скажу по чести и по достоинству человека, что предоставил вам лучшее, что имел, – работу дворника, а уж вы сами разгадали выгоду: вы свободная каждую минутку. А уж насчет детишек, извините, не я виноват, вон ваш изверг сидит, преступник, можно предположить, судя по содержимому мешка, его наказывайте. А истинная суть моей жизни, Мария Викторовна, состоит в непреложном знании глубинных процессов психологии, происходящих в человеке.
– С какой целью надо знать вам глубинные процессы, происходящие в человеке: взятки вернее брать? – спросила Мария голосом, который не предполагал возражений.
– Помилуйте, какие взятки, – пожал недоуменно плечами начальник ЖЭКа, кладя руки на грудь, как бы демонстрируя великое изумление, а на самом деле проверяя, на месте ли бумажник с семьюстами рублями, одолженными, как он считал, у одного мужчины интеллигентного вида. – Я взятки не беру, я денежки одалживаю. А это другое уже дело.
– У вас в трех квартирах ночуют постоянно какие-то приезжие с усами и с товаром, так вы их даром пускаете?
– Только за одно яблоко, они не могут, чтобы ничего не давать, потому что южный народ, но это не взятки, – не моргнув глазом соврал Ромуальд Иванович: на нет и суда нет. – А я вам телефонец поставил! Не помните? Чего же вы от меня хотите?
– Красоты! – воскликнула, сама не желая того, Мария. – Чистоты!
Как только Мария произнесла слово «красоты», тут же взметнулись по всем углам фонтаны света, вздрогнула люстра в сто сорок тысяч свечей и медленно поплыла вниз.
– Истины! – завопил со страшным испугом Ромуальд Иванович, задыхаясь. – Я не беру взяточки, я одалживаю навечно. Истины хочу!
– Истина для себя, а красота – для всех! – воскликнула Мария, и тут же где-то в дальнем углу сорвался камень и с грохотом покатился на Капитолийского, грозя смять его. Начальник ЖЭКа взмахнул перед самым камнем метлой, и тот с такой же скоростью покатился обратно. Тоненько засмеялся Ромуальд Иванович, вытирая со лба пот и-с некоторой боязливостью посматривая на Ларису Аполлоновну, заглядывая в злобно блестевшие глаза. – Ишь, награбила!
– Я на вас на всех напишу, тогда запоете, – ответствовала с несомненным достоинством Сапогова. – Устроили здесь, в тайном помещении, ночной шабаш с привлечением подозрительных лиц и от честных людей требуют полного разоблачения. Не выйдет! Без тайны жить хотите? Не выйдет! Тайна! Главное в жизни – тайна!
Мария обернулась на подозрительных лиц и тут же заметила, что теней вокруг главного фонтана нет, а фонтан с еще большей яростью заискрился, разбрасывая вокруг блики разных цветов. Из проема в стене появился человек. Он медленно плыл, хотя хорошо было видно, что он стоял на полу. Она ударила каблуком по полу – твердый! Но человек плыл по полу. Вот медленно развернулся в профиль – высокий, худой, тонкий красивый нос и умный взгляд. И тут Мария почувствовала рядом с собой знакомо суетящегося человека, пригляделась – никого. Оглянулась – тоже никого, лишь ворчала Лариса Аполлоновна, называя плывущего человека к фонтану подозрительным элементом, для которого есть одно прекрасное место на Петровке, 38, так как по всем признакам перед нею был взломщик квартир и ювелирных магазинов.
– Гете! – тихо воскликнул голос суетящегося вокруг Марии человека.
Грянули аплодисменты невидимых людей, и она поняла, что голос принадлежал Алеше Коровкину. От голоса и его близости Марию словно током прошибло: она прямо извертелась вся, стараясь определить, где же он находится, стараясь увидеть знакомое любимое лицо.
Когда б не солнечным был глаз,
Не мог бы солнце он увидеть.
Гете подплыл тем временем к свисающей со свода ярко горящей люстре и растаял в воздухе, а на люстре загорелся еще один светильник, брызнувший голубым светом. Не прошло и минуты, как появилась еще одна фигура, медленно двигавшаяся из проема в стене. Мария сразу узнала Пушкина. Он в скорбном молчании склонил голову, засунув руку за борт своего длинного плаща. Как же было его не узнать! Кудрявые волосы, знакомый поворот головы. Вот он медленно повернулся, полыхнули синим светом глаза, от которых на душе стало легко и приятно, Марии хотелось подойти к нему, пожать руку и сказать: «Здравствуйте, Пушкин, я вас ждала».
– Пушкин! – повторил где-то рядом Алеша Коровкин. Все находящиеся в зале громко зааплодировали. Мария, боясь упустить возможность посмотреть на великого человека, стихи которого учила в школе, а созданные образы воспринимала не иначе, как живых людей, глядела во все глаза. Потом увидела старца с длинной бородой, в косоворотке, босиком и сразу поняла, перед нею – Лев Толстой.
Затем проплывали другие, дорогие Марии люди, и на люстре становилось все больше и больше светильников, и люстра прямо-таки горела ярким светом. А Мария чувствовала в своей груди тепло этого света.
Мария не помнила, сколько еще людей проплыло перед ее взором. Коровкин ей время от времени и говорил: «Смотри, Машенька, больше такого случая не представится». Плыли какие-то люди в черном, о которых ничего нельзя было сказать, то были знаменитые в далеком прошлом полководцы, умевшие заставлять своих солдат с невероятным искусством убивать противников. И лицо, и вся фигура были у них черны. Марию поразила вереница людей, не имеющая лиц. Все они были одеты одинаково в куртки, кирзовые сапоги и круглые, наподобие сковородки, головные уборы, не имевшие точного названия. Из этой скучной и безликой толпы вырвался один человек и побежал, и Мария спросила у него, когда человек остановился перед нею:
– Кто ты?
– Я никто.
– Но ты же человек? Когда ты родился, мать дала тебе имя и фамилию? – спросила Мария, жалея остановившегося перед нею. – Как не стыдно не помнить имя, данное родной матерью?
– У меня украли имя, – отвечал дрожащим и пискливым голосом человек, косясь со страхом на человечка с метлой. – Дайте мне имя. Дайте мне имя! Я – человек! Но дайте мне имя. Мы безвестные. Дайте мне имя. – Со словами «дайте мне имя» он стал удаляться к длинной шеренге проходивших вереницей безликих людей. Мария с тоской и страданием смотрела ему вслед, слезы хлынули у нее из глаз при виде такого огромного горя у человека, протянула руки, прошептав тихим голосом сквозь рыдания:
