Иван Шевцов - Свет не без добрых людей
Минут через пять Вера, поборов рыдания и уже смеясь сквозь слезы, рассказывала. Посадова слушала ее, не скрывая своего веселого настроения.
- Ну как же так можно, Верочка, расстраиваться из-за пустяка? - говорила она матерински ласково.
- Мне стыдно будет людям в глаза посмотреть, - говорила Вера, утирая слезы мокрым платком.
- Подумаешь, стыдно. Из-за чего?.. Ты что, преступление какое-нибудь совершила, воровала или оскорбила кого, или неприлично себя вела? Да со мной не такое было. Тоже вот, как ты: думала, хоть сквозь землю провалиться.
Надежда Павловна села за письменный стол, заваленный старыми газетами, журналами, брошюрами, и начала рассказывать:
- В первый год, как только совхоз организовался, было дело. Плохо люди жили, наполовину в землянках. На все село ни одной бани. Мылись в хатах. Нагреют в чугунах воды и кое-как моются. А любители парной в печь лазили париться. Натопят русскую печь, угли и золу выбросят, польют горячие кирпичи водой, свежей соломки постелют и залазят туда с веником, парятся. Не представляю, что за удовольствие, повернуться там негде. А вот же, парились! А я ведь раньше такого дела не знала и слышать не слышала, чтобы в печи люди парились. Однажды, не помню, по какому уж делу, мне конюх потребовался. Куда-то ехать собралась. Пошла на конюшню, а конюха нет. Жил он рядом с конюшней. Послать за ним некого, думаю, дай, сама схожу. Конюхом был старик, этак годов под семьдесят, суровый, крутой мужчина. Я постучала в избу, никто не отозвался. Открываю дверь и вижу… Нет, ты только представь себе такую картину. Из русской печи торчат босые человеческие ноги, а в печи шевелится и стонет человек. Мать честная, думаю, что-то стряслось, а что именно - ума не приложу. Из печи пар валит, а мне уже показалось, что дым, вода стоит в ведре, на полу налито, лужи целые. Ну, думаю, погибает человек, сгорел или с ума сошел. Я к печи ближе подошла, гляжу, а он совсем голый барахтается там и стонет. Что тут делать? Раздумывать некогда, спасать человека надо. Схватила я его за ноги и тащу на себя. Чувствую, упирается руками, кряхтит, брыкается и чертыхается. А я тащу. Скользкий такой и вылазить не желает. Думаю, никак рехнулся, иначе чего б ему упираться, когда люди добра хотят. Вытащила все-таки я его из печи, а он стоит передо мной в костюме Адама, мокрый, розовенький, как новорожденный, веником стыдливо прикрывается и веками хлопает. Ну точно черт или сумасшедший. Лицо в саже, борода в соломе. Я молчу, и он молчит. Стоим друг против друга и молчим, первого слова подобрать не можем. Наконец он не вытерпел: "Что, говорит, глаза пялишь? Ай, голого мужика никогда не видела?" А я ему так ласково, чтоб не обидеть, не рассердить: "Что с тобой, говорю, Цыганков, чего в печь-то залез?" Тут он как выругается на все двенадцать колен. "А ты, говорит, лучше баню бы построила для людей, а не то чтоб по хатам ходить да голых из печей вытаскивать, бесстыжие твои глаза!" И тут я сразу сообразила, в чем дело, да как брошусь вон, закрыв глаза от срама. Представляешь себе, до самого вечера как обалделая слонялась, а конюшню и дом Цыганкова потом целый месяц за версту обходила.
Уже весело смеясь, Вера сказала:
- Вам-то что, только вы да он, больше никто не знал.
- Как не знал? Весь район знал. Разве может мужчина не похвастаться таким происшествием?.. Похвастался да еще присочинил. А может, и не он, может, другие присочинили.
А в это время уже на наряде рассказывали, как Федор Незабудка прошлой ночью оторвал у волка хвост. Нашлись и "очевидцы", которые якобы видали сегодня на рассвете бесхвостого волка.
Молва - она что зажженная спичка в сухой соломе при добром ветре. Уже к полудню Центральная усадьба знала о Верином ночлеге. Но Вера к тому времени уже успокоилась, теперь ночные страхи в ней вызывали не стыд, а смех - и только.
3
Морозным февральским утром, когда земля надевает на себя нежно-розовые наряды, и лес в розовом инее с ног до головы, и дым печной клубится переливами розовых глыб; когда над землей стоит розовая, точно отлитая из тонкого фарфора, тишина, и небо розовато-голубое в отсветах перламутра не полыхает пламенем красок, как это бывает на огненных закатах, а в спокойной красоте и торжественности слушает хрупкую землю, - вот этим самым утром многие в совхозе увидали, как из грубы нежилой и давно заброшенной избы Антона Яловца повалил в небо густой дым. И понеслась по селу новая, но нерадостная и настороженная весть:
- Яловец вернулся! Печь затопил и доски, которыми были заколочены окна, поотдирал.
Антон Яловец из больницы вышел уже две недели назад, но в деревне объявился только в это утро. Где он был эти две недели, никто из рабочих совхоза не знал.
В полдень в совхоз приехали представители государственной безопасности и арестовали Антона Яловца. Фашистский палач, погубивший в годы войны десятки советских мирных граждан, теперь был отдан в руки правосудия.
Событие это всколыхнуло совхоз. Вот, оказывается, где, в самом сердце партизанского края, среди бывших народных мстителей, скрывался фашистский выродок. И тогда все заговорили о том, что давно видели в Яловце чужака и вражину, чувствовали нутром, а доказательств никаких не имели. Спрашивали и Зину.
- Зверь он был, сущий зверь. Потому что совесть не чиста, - говорила она. - Однажды нас с доченькой выгнал из дома. "Я, говорит, таких, как вы, сапогом давил".
Через некоторое время районный суд расторгнул брак Зины с Антоном, и молодая женщина с маленькой дочкой переехала в дом Федора Котова на правах хозяйки. Окна Антоновой хаты снова заколотили крест-накрест досками.
Пожалуй, больше, чем о Яловце, говорили о Гурове: теперь должны досрочно освободить, если не по закону, так по справедливости. С этого дня в совхозе стали ждать Михаила.
Когда уполномоченные государственной безопасности везли Антона Яловца в район, навстречу им в совхоз почтовая машина везла свежие номера областной газеты, в которой была напечатана большая статья "Лицом к земле" за подписью Гурова и Комаровой. Михаил сразу же стал героем дня. Люди говорили: "Вот это парень, в тюрьме сидит, а о совхозе не забывает, о деле думает, да еще и начальство критикует. Ай да молодец, Миша, светлая голова и честное сердце!"
Надежда Павловна оценила статью правильно, хотя и чувствовала за собой вину - давно надо было предложения Гурова обсудить на партийном собрании. Все как-то со временем не получалось, дело это серьезное, требовало изучения, подготовки, а тут еще Михаила арестовали.
Булыга прореагировал на статью по-своему.
- Сколько мы с тобой, парторг, писак на свою голову воспитали, - сказал он, обратясь к Посадовой.
- Помощников, Роман Петрович, - поправила его Надежда Павловна.
- Я только никак не пойму, где теперь находится этот твой помощник - в тюрьме или в редакции? - бросил недовольно Булыга, не найдя сочувствия у парторга,
- А где бы ты его хотел видеть?
- У себя, в совхозе! - почти с вызовом ответил Булыга, нервно кусая нижнюю губу и хватаясь за бороду.
- Будем надеяться на скорую встречу.
- Мне он нужен сейчас не писаниной своей, а делом, - сердито пояснил Булыга. - Нас нынешняя осенняя распутица с техникой под корень подрубила, по второму кругу начали ремонт тракторам делать. А если весна такая пойдет, что тогда? Без Гурова в мастерских нет порядка. Хоть Незабудку ставь за главного инженера. А что ты думаешь, дать бы Федьке образование, и, я тебе скажу, он любого инженера за пояс заткнет.
- Не говори, Роман Петрович, что верно, то верно, образования нам всем ой как не хватает.
Понял Булыга совсем недвусмысленный намек, но стерпел и даже ничего не сказал на сообщение Посадовой о том, что доклад на партийном собрании о мерах дальнейшему подъему производства продукции в совхозе она поручила делать Нюре Комаровой. Только в душе подумал: "По правилу да по закону такие доклады положено делать самому директору, руководителю".
В тот же день Булыге позвонил директор треста совхозов, дал понять, что по поводу статьи в газете с ним по телефону разговаривал Егоров, просил обратить внимание на статью, так как она касается не только совхоза "Партизан", а и других хозяйств.
- Кто-то против тебя Егорова настраивает, ты это прими к сведению, - доверительно сообщил директор треста, который души не чаял в Булыге. Он всегда говорил, что Роман не подведет ни по мясу, ни по молоку, Роман вытянет.
- Пусть настраивают, мне некогда их "настройками" заниматься, мне работать надо, - отвечал Булыга тоном оскорбленной личности. А благосклонное начальство уже спешило его успокоить:
- Да ты не расстраивайся, в обиду я тебя не дам. Буду лично с Егоровым разговаривать, все объясню.
И он в самом деле при каждой встрече с первым секретарем обкома старался выставить в ярком свете совхоз "Партизан" и его руководителя Романа Петровича Булыгу. Умный и проницательный, Захар Семенович насквозь видел директора треста, которого, как работника, он не высоко ценил, и прямо говорил ему, что в отношении Булыги он глубоко заблуждается. Булыга живет прошлым, в лучшем случае настоящим, и не желает заглянуть хотя бы лет на пять вперед. Но руководитель треста придерживался своего мнения и как-то при разговоре с заместителем министра, нахваливая Романа Петровича, заметил, как бы между прочим, что жаль только, что секретарь обкома, очевидно по каким-то личным мотивам, невзлюбил Булыгу. Надо было на всякий случай заручиться поддержкой министерства. Заместитель министра всего один раз был в совхозе "Партизан" вместе с директором треста. Роман Петрович произвел на него хорошее впечатление, и он был склонен думать, что виною "предвзятого" отношения Егорова к Булыге - парторг.
