Анатолий Ткаченко - В поисках синекуры
Вот так мечусь, а войдет Он в палатку, спросит о чем-нибудь — сразу успокоюсь, говорю, делаю, выполняю все как нормальная, только хочу, чтобы Он долго-долго не уходил, чтобы сам увидел, понял... теперь мне все равно, Ирочка, что со мной будет дальше. Я люблю. И Он знает это.
Ты всегда была разумная, замуж вышла обдуманно, ребенка родила, развелась, когда захотела. У тебя — надежный друг, ты свободна, довольна. Ты похожа на мою маму, только ты красивее и у тебя воли побольше. Она тоже с другом жила, а потом этот «друг семьи» стал приставать ко мне, уговаривал выйти за него замуж. Мама его прогнала, но и сама свихнулась, говорит, любила. Теперь она «подруга» то одного, то другого, но тебя, Ирочка, это не касается, ты очень волевая, выйдешь замуж, когда захочешь.
А меня не вздумай жалеть. Я рада, что так получилось: ушла из института, окончила радиошколу, попала на Урдан... Я встретила человека и пойду за ним, куда он меня позовет. Хочу, чтобы позвал. Чувствую душой, сердцем — позовет!
Ты пишешь, Ирка, будто мы здесь долго возимся с нашим пожаром. Не мешало бы и тебя мобилизовать на подмогу, да ты отвертишься, не народилось еще такое начальство, которое бы ты не перехитрила. Ты артистка, правда? Ты не зря хотела в театральное училище, и совсем зря провалили тебя... А у нас здесь невесело, это уж точно, почти как в древней Никоновской летописи: «...бысть сухмень велика по всей земле... и реки многи пересохша, и озера, и болота; а лесы и боры горяху...»
Ты подсказываешь даже: есть же «встречный огонь» в романе хорошего писателя Шишкова, примените... Тебе кажется, мы тут ничего не понимаем и не хотим побыстрее одолеть пожар. Да это просто красивая легенда — твой «встречный огонь», ей уже больше ста лет, и она, как написано в специальной брошюре, «применима только на книжных страницах». Представь: перед фронтом пожара будто бы копают канаву, в нее собирают вал из сухого хвороста, лесного подстила и поджигают этот вал в момент приближения большого пожара и появления «встречной тяги». Два огня сталкиваются, пожирают друг друга, бедствию конец. Здорово, правда? На это и ловятся писатели да корреспонденты, не ведающие, сколько бед принес людям этот придуманный «встречный». Один вот как художественно изобразил (выпишу тебе несколько предложений): «...когда огонь добирался до сердца березы, она вспыхивала красивым белым пламенем... Стройные лиственницы пылали, как факелы... потом сразу рассыпались грудой искрящихся, словно драгоценные камни, углей... В одну секунду все дерево (это про осину) занимается пламенем и падает, вздымая каскады искр... (а потом она) долго змеилась, точно нежась в пламени». Зато тис еще долго сохранял свою форму. И вообще у этого писателя-«пожарника» вековой лес сгорал, «как восковая свеча в натопленной бане».
А ведь такого не бывает, дорогая Ирочка. Стволы живых деревьев не горят, не горят Даже при самых сильных пожарах, у них лишь обугливается кора и сгорает хвоя, листья да кончики веток. «Деревья умирают стоя» — хорошо кто-то сказал. И это сильней, верней, ужасней всех жутко-красивых выдумок.
Мы сделали все правильно, провели отжиг, я тебе писала. Остановили пожар, теперь окарауливаем. Пожар окарауливаем, живой лес, поселки, города и тебя тоже, Ира, так что будь спокойна и счастлива в личной жизни. Друг тебя любит, я — тем более...
Минуточку, вроде бы к штабной палатке направляет свои развалистые стопы вертолетчик Дима Хоробов. Когда я вижу Диму одного — у меня сразу екает сердце: не случилось ли что с нашим, моим начальником? С Ним? Остался на опорной, ушел отдохнуть в свою палатку?.. Нет, днем Он не отдыхает. А если заболел, срочно увезли в город?.. Вот уже грустно мне, уже в глазах мутнеет, а тут духота такая... Все, Ира, кончаю письмо, побегу навстречу Диме. Приветы всем знакомым и твоему экскурсбюро!
Твоя Верка Евсеева».Но выйти она не успела. Пока заклеивала конверт, писала адрес, мельком оглядывала себя в зеркальце, откинутые полы палатки закачались, послышался стук — у входа была прикреплена фанерная дощечка с надписью: «Без стука не входить!», подвешен на шнурке деревянный молоток (об этом лично позаботился пилот Хоробов), — и Дима, просунув голову, словно поклонившись, непривычно спешно спросил:
— Можно, Вера?
— Входи. Вижу, жду.
Он сел на чурбан у стола, сдернул фуражку, потянулся кружкой к ведру с водой, зачерпнул, стал пить звучными крупными глотками; затем смочил носовой платок, отер им лицо, шею, руки. Отдохнув минуту, молча перевел взгляд на карту Святого урочища с четко прочерченной опорно-защитной полосой; смотрел, морщил лоб, что-то обдумывая.
А Вера смотрела на него. Изменила Диму таежно-пожарная жизнь: пообтерся пилотский элегантный костюм, от белой рубашки пришлось отвыкнуть, да и лаковые туфлишки заменить — удобнее были грубоватые, на толстой подошве, туристские ботинки. Его светлые, по-мальчишески вперед приглаженные волосы еще более выбелились, смугло-румяное лицо стало коричневым, и голубизна глаз вроде бы размылась слегка, съеденная дымом. Но конечно, и этот, теперешний, Дима Хоробов был внушителен, красив, а мужественности прямо-таки вдвое прибавилось. С характерцем этот вертолетчик, подумалось Вере, от него нечто такое исходит, необъяснимое, делаешься маленькой, беспомощной, и, помимо воли своей, хочется попросить у него защиты.
— Что-то случилось, Дима? — спросила она негромко, словно заранее уговаривая не пугать ее.
— Пока ничего, Вера. Но я отправил в город и корреспондентов, и защитника природы; жаль вот — лектор сбежал... Над гольцами туча нехорошая. Закрепил своего жука-трепыхалку, посоветовал Политову приборочку сделать — что спрятать, что укрепить. На всякий непредвиденный случай, так сказать. Понял, хлопочет.
— А он?..
— На опорной. Собрание проводить не стали.
— Дождика бы из той тучи.
— Кстати, запроси погоду.
— Утром давали — без изменений, — сказала Вера, но все же включила рацию (теперь она выходила на связь через каждые два часа); из динамика хлынул густой шум, треск грозовых разрядов, Вера позвала:
— Центр, я — Отряд, прошу прогноз погоды.
Сквозь гул, почти осязаемую тяжесть эфира пробился строгий женский голосок:
— Давали же.
— У нас тут...
— Повторяю: на ваш район температура двадцать восемь — тридцать градусов, безоблачно, ветер до умеренного, давление... — И там, за лесами, долами, сопками выключили передатчик.
— Запиши еще раз, — посоветовал Дима.
Вера склонилась к журналу, куда она заносила все переговоры с Центром, а Дима сказал:
— Станислав Ефремович говорит: на Востоке считают, что есть пять вещей, известных одному только аллаху: день смерти, пройдет ли дождь, пол ребенка во чреве матери, события завтрашнего дня и место, где должен умереть каждый человек. Такая вот мудрость, Вера. И заметь, дождь, в смысле погода, — на втором месте. Как видим, сие загадочно и в наш век атома, информационного взрыва, экологического кризиса, стрессовых и прочих перегрузок. Но «кавэант консулес» — пусть консулы будут бдительны. Твоя палатка крепко стоит?
— При нем ставили. Сам следил.
— Значит, надежно. А ты почему его никак не называешь?
Вера усилила звук в динамике, палатка наполнилась грохотом.
— Послушай, там что-то страшное творится.
— Туча. Может, пронесется стороной.
— А дождь?
— Видел с воздуха — сухая... А ты не ответила. Ведь и бог имя имеет. Ну, Христос, скажем.
Она промолчала, внимательно глядя на Диму, стараясь угадать: допытывается он чего-то или, по обыкновению неотразимого Димы-пилота, хочет повеселиться, подшутить над нею слегка, бездумно передыхая.
— Ведь я знаю... — сказал он с грустным вздохом.
— Догадалась, что знаешь, — ответила Вера.
Дима опустил руки на колени, свесил голову и, глядя исподлобья влажной, усталой голубизной глаз, заговорил:
— Я какой философ, Вера? Но книжек перечитал немало, пожить успел в меру своих сил и возможностей, так сказать. А вот к людям недавно стал присматриваться. Раньше как: красивая девушка — ухлестнуть, неглупый крепкий в деле парень — подружиться. Чтоб все любили тебя, радовались, страдали из-за того, что ты есть на свете. Необыкновенный. Супермен, современно выражаясь. Все, довольно на ближайшие годы молодой жизни... И вот — пожар, отряд, таежная работа, Корин, другие, ты... Попал в экстремальность. Нет, поначалу мало чего понимал — работы хотелось упорной, и все. Тебя приметил — прекрасно, думаю, лично для меня командирована эта крашеная шатенка, извини, современно-спортивной внешности и общительным стилем поведения. Разыграем любовь как по нотам! Ну и дальше, ты знаешь, — с лету, по-авиаторски: цель вижу, пикирую! Получил отпор — пошел на новый заход. Капризничает девочка, решаю. Опять неудача... Ладно, Олег Руленков надоумил. Пригляделся: все ясно без дополнительного освещения. И погрустил, и поиздевался над собой, понял для себя: влюбленный человек выпадает из житейской игры, он — неприкасаемый. Позавидовал Корину, тебе, конечно, Вера. Вспомнил: была и у меня любовь, пусть мальчишеская, но звонкая, как утренний полет в голубое небо, как обещание светлой вечности. А я победами занялся... Ты остановила меня, спасибо.
