Александр Грачев - Первая просека
К тому времени на стройку пришли последние батальоны военных строителей. Закончился труднейший ледовый переход. Пройдут годы, и его назовут легендарным. И это будет справедливо: шесть тысяч комсомольцев-красноармейцев с полной боевой выкладкой прошли пешком около четырехсот километров в лютые морозы, в пургу, утопая в снегах. И за время перехода ни один боец не выбыл из строя.
Теперь Комсомольск не испытывал недостатка в рабочей силе. Возникали новые участки промышленного и жилищного строительства. Готовились проекты застройки жилых кварталов рублеными и многоэтажными каменными домами.
День Красной Армии было решено провести с большой торжественностью.
Пригласительные билеты на вечер получили и Захар с Настенькой. Захар ждал с нетерпением этого вечера. У него было такое чувство, будто он готовится к встрече с тем милым сердцу боевым братством, с которым расстался так давно и так недавно.
Нет, два года не были прожиты впустую! За это время Захар открыл для себя новый мир чувств и мыслей. Он стал рабочим.
Когда-то, изучая политграмоту, он, казачонок с Дона, за этим словом смутно угадывал нечто суровое, исполненное решимости и самопожертвования, и, если говорить правду, холодное и, может быть, жестокое в самом своем существе. Теперь он сам стал рабочим. И постепенно слово «рабочий» становилось все более близким и осязаемым, и как-то незаметно Захар привык к нему. Именно привык, а не почувствовал значения этого слова. Но шло время. Захар стал ударником, и его имя все чаще появлялось в газете, произносилось на торжественных собраниях, и он вдруг понял истинный смысл этого, некогда далекого, а теперь родного слова — «рабочий». Так это же все: и он, и Иван Каргополов, и покойный Коля Бонешкин, и Мишка Гурилев — все они, такие обычные и вместе с тем такие разные, — это они и есть рабочие!
Может быть, именно поэтому и было у него такое чувство — тревожное и светлое, и уже больше не казалось столь роковым его падение с конем в кавшколе.
Захар вернулся с работы раньше Настеньки и по холостяцкому обычаю сам принялся разглаживать костюм. Богу одному известно, где и как добыла Настенька утюг, но сейчас он оказался очень кстати. Когда Настенька пришла домой, румяная и с инеем на воротнике, Захар уже доглаживал брюки, превращая складки в настоящие лезвия.
— Как ты хорошо умеешь гладить, Зоря! — говорила Настенька, раздеваясь.
— Это еще из кавшколы. — Захар старательно нажимал на утюг.
— Сколько времени в нашем распоряжении?
— Еще час. Давай, что тебе гладить?
Пока Настенька причесывалась, на столе уже лежало ее самое любимое клетчатое платье.
— Ты готовь ужин, а я поглажу, — говорил Захар, усердно налегая на утюг.
И вот они торопливо шагают по скрипучему снегу.
— Я так волнуюсь, Зоря — говорит Настенька. — Там, наверное, все будут хорошо одеты, а я…
— Лучше тебя все равно никого не будет. Во всяком случае, для меня. Или ты хочешь понравиться еще кому-нибудь? Прозорову, например?
— Не говори глупостей, — хмурится Настенька. — Что мне Прозоров?
— Молчу, молчу, — поспешно отступает Захар.
В фойе гремел духовой оркестр, когда они подошли к кинотеатру «Ударник». У входной двери стоял шум, кто-то скандалил. Голос показался Захару знакомым. Так и есть, Пригницын!
— Га, ну и что же, что мужская фамилия? — кричал тот. — Чудак человек, да это моя невеста, а билет мне отдал товарищ. Понимаешь или нет? Я же ударник! — убеждал он билетера. — Пригницын моя фамилия, небось читал в газете?
Захар так и замер на месте, увидев Любашу позади Пригницына.
— Ну, чего ты, Зоря! — подталкивала его Настенька. — Проходи же!
У Захара будто язык отнялся. Ему было и жаль Любашу, и боязно было, что Настенька что-нибудь поймет. Но вот билетер пропустила Пригницына и Любашу. Захар заметил, как она мельком бросила взгляд в его сторону. О, сколько огня было в этом взгляде! Что было в нем — ненависть, упрек, презрение? Долго ощущал Захар на себе этот непонятный взгляд и тяготился им.
В фойе, где гремел духовой оркестр, Настенька спросила:
— Что с тобой, Зоря?
Но тут подошел Прозоров, внимание Настеньки перешло на него.
Захар рассеянно слушал их разговор, но не улавливал смысла слов. В душе бродили тревожные чувства, вызванные воспоминаниями.
В это время кто-то хлопнул его по плечу. Обернувшись, Захар увидел Мишу Гурилева. Безупречный черный костюм, ослепительно белая рубашка, черный галстук, гладко зачесанные назад иссиня-черные волосы. Гурилев весь сиял.
— Захарка, черт! — шумел он. — Так я ж тебя не видел сто лет! А это вот знакомься — моя женка, Катерина!
С этими словами Миша подтолкнул к нему совсем юную женщину — миниатюрную, стройную, как лозинка, красавицу с беленьким круглым личиком, на котором вызывающе алели припухшие губки, горячо светились большие глаза.
— А это моя жена, — беззаботно смеясь, сказал ему в тон Захар, показывая на Настеньку, беседовавшую с Прозоровым.
Прозоров молодцевато вытянулся. Его синие глаза, гладко бритые щеки, начищенные пуговицы гимнастерки, новые комсоставские ремни, шпалы на черных петлицах — все так и сияло.
Гурилев оробел, пожимая руку Прозорова.
Пока они знакомились, оркестр заиграл вальс. Гурилев с подчеркнутой галантностью извинился, подхватил свою Катерину и бешено закружился с нею.
Захар, Настенька и Прозоров, оставшись втроем, смолкли. Их словно сковало. Настенька ожидала, когда кто-нибудь из двоих пригласит ее на танец. Но она знала, что Захар не умеет танцевать, и понимала, что Прозоров, который наверняка танцует, стесняется пригласить ее.
— Ты еще не научился танцевать, Зоря? — спросила она мужа.
— Да нет, — уныло ответил он. — Игорь Платонович, наверно, танцует? — Он добродушно посмотрел на Прозорова.
Прозоров встрепенулся, посветлел.
— Если позволите…
— Да, пожалуйста.
— Разрешите, Анастасия Дмитриевна?
Щеки Настеньки вспыхнули. Она бросила смущенный взгляд на Захара и подала руку Прозорову. О, сколько самозабвенной легкости было в их фигурах, на их лицах, когда они плавно поплыли по кругу! С завистью смотрел Захар на Прозорова. Как он танцевал! Поистине в этом человеке все было гармонично: и внешность, и ум, и деловые качества, и непостижимый такт в поведении.
А в фойе становилось все многолюднее. Захар увидел в толпе одинокого Ставорского. За его спиной стояли Лариса Уланская и начальник штаба бригады — черноусый украинец средних лет с тремя шпалами в петлицах.
Уланская пленяла скромностью своего наряда: на ней было прямое, вишневого цвета платье, подчеркивающее гибкий стан, и никаких лишних украшений. Захар долго не мог оторвать от нее случайно брошенного взгляда — столько было в ее цыганских глазах страсти, задора, веселья.
Уланская и начштаба пошли танцевать. Захар поглядел в другую сторону и увидел Платова с женой. Против них стоял интеллигентного вида человек, на петлицах которого вишнево алел «ромб». Так это же сам командир бригады Малинников! Больше ни у кого не было «ромба». Они очень горячо о чем-то спорили.
До слуха Захара долетели обрывки фраз:
— Ну так это же наша, одиннадцатая!
Это говорил Малинников.
— …об этом и речь, — гудел Платов. — Ну, а эту особу ты не помнишь?
Командир бригады обернулся к его жене, Анне Архиповне.
— Не помню, Федор Андреевич! Прямо скажу, не помню!
— Ну, а бой у Котельникова помнишь?
— Так я же там был ранен!
— Ну вот. И я тоже там был ранен, а потом в плен попал к белоказакам. Думал — уже все. Лежал в каком-то сарае, слышал разговоры, что нас скоро расстреляют. И тут вдруг тридцать третья кубанская, помнишь?
— Еще бы! Красные дьяволята!
— Не дьяволята, а дьяволы. Ворвались в хутор, вырубили всех казаков и вызволили нас. Ну так вот, а Анна Архиповна нас, раненых, принимала уже от тридцать третьей кубанской…
Захара так и тянуло дослушать, о чем они говорят, но тут его оттеснили, и он потерял нить разговора и снова стал следить за тем, как танцуют Прозоров и Настенька. Они продолжали кружиться. Захару даже почудилось, что Прозоров прижимает к себе Настеньку. А может, нет, может, ему просто показалось?
Потом оркестр смолк, и кто-то объявил, чтобы заходили в зал.
Захар, Настенька и Прозоров сели рядом. С самого начала заседания Настенька взяла в свои ладони руку Захара и не выпускала — поглаживала, перебирала его загрубевшие пальцы. Захар заметил, что Прозоров косит глаза на руки Настеньки.
После докладчика на трибуне появился горячий, скорый на слово молодой командир.
— Командование и политотдел бригады награждают лучших ударников стройки за своевременную подготовку казарм!
