Мария Халфина - Повести и рассказы
— Как-то, не очень давно, один из наших, ученый кретин, в парке разглагольствовал, не знаю уж, по какому поводу, я случайно, мельком несколько фраз услышал, таких примерно: «В чем заключается омерзительность старческого маразма? Молодой полноценный человек смело рискует жизнью, смеется смерти в глаза, а эта старая рухлядь цепляется за жизнь».
У меня эти слова здорово как-то в памяти застряли, а тут вскоре зашел я к бабушке, у нее как раз ночью приступ был. Она мне бодренько так говорит: «Сердчишко-то у меня ничего, если бы не печень, вполне бы я еще могла лет пять пожить». Понимаете, она знает, что в лучшем случае ей остается пять лет… Вроде приговоренного. Вынесен приговор, только точный срок казни не объявлен. Может быть, через год или через два, а возможно… сегодня ночью… Но неизбежно и никаких апелляций, никакой надежды на смягчение приговора… Логически рассуждая — тоже естественно. Прожил человек, сколько ему судьбой отпущено, ну и… пора честь знать. А меня словно обухом по затылку стукнуло. Ведь она же о смерти говорит, о своей смерти… Что же, значит, им умирать не страшно? И жить уже не хочется? И я ее спросил… Ну, так вот, просто взял и спросил… Она говорит: «Все живое смерти боится и хочет жить». Я вижу — неприятно ей со мной об этом говорить, а удержаться уже не могу: «Как же, — говорю, — ты можешь так спокойно об этом рассуждать?» А она: «Я же человек, хотя и старый, но человек… Все мы смертны и конец близок, пока разум не отказал — все это сознаешь… но я так считаю, загодя умирать от страха перед смертью, это самого себя медленной казнью казнить. Хорошо тем, кто в бога верует, а нам, немоляхам, куда труднее. А пожить еще, ох, как хочется! Зима нынче такая трудная была, вышла я весной на волю, села на скамейку и молюсь, сама не знаю кому: „Спасибо, что дал ты мне еще разок увидеть, как на березе лист распускается, как роса перед ясным днем на траву падает“». А потом она еще такое сказала: «Страшна не смерть, а страх человека перед смертью, перед страданиями. И еще страх, что залежишься. И сам измучаешься, и вас всех истерзаешь, пока умрешь… У нас ведь как? Заболел человек безнадежно… И врачи знают, и близкие, а главное — сам человек уже понял, что пришел самый страшный срок. И все мучаются, и помочь нельзя. Я понимаю: против смерти человек бессилен, и все же здесь у меня к науке свой серьезный счет. Как убивать человека, наука такого напридумывала, что теперь и сама же не рада, а вот как защитить безнадежно больного человека от страха смерти, от смертных мук — на это у науки ни ума, ни средств не хватает. Не уколы от боли, нет. А скажем, ну… таблетки такие. Дали человеку таблетку, и приходит к нему душевный покой. Ни страха, ни отчаяния, ни тоски смертной. Покой». Не знаю, возможно, я что-нибудь упустил, но вообще-то почти дословно, как она говорила…
Вы понимаете? Раньше меня все эти дела как-то не интересовали… Живут рядом старики, ну и живите себе на здоровье… А сейчас… Думается мне, что-то у нас здесь не все ладно… Страх смерти это само собой, это неизбежно, а вот чувство одиночества… видимо, под старость человек становится чудовищно одинок… И знаете почему? Потому что мы — это самое племя молодое — не хотим понять, что с ними происходит…
— Сражен!! — фыркнул Женя. — Что значит аналитическое мышление! Феноменальный дар — из любой чепуховины высосать мочалку для философской жвачки, да не простой жвачки, а с этаким драматическим ароматом!
— Ша, Женя, хватит. Смешно, да не шибко… — резко оборвал Саша. — Что верно, то верно. Зайдешь, бывает, к кому-нибудь из ребят, бродит там какой-то дед или бабуся. Ну, поздороваешься, конечно, пару слов мимоходом бросишь, ну, иногда какой-нибудь бабке в трамвай вскарабкаться поможешь… если время есть. Место в автобусе уступишь, мы же юноши культурные, воспитанные… На днях один тоже старику место уступил… колоритная сценка, между прочим. Здоровенный подонок, морда кирпича просит, встал, старика посадил и говорит на весь трамвай: «И какого лиха, дедунчик, тебе дома не сидится? Люди с работы едут, а вы тут ползаете, транспорт забиваете…» И никто, ни одним словом этого подонка не одернул… Почему? Да потому что, с точки зрения его логики, он прав. Деловые рабочие люди мерзнут на остановках, а эта старая немочь лезет себе с передней площадки, да еще и место ему уступай…
— При чем здесь логика?! Ну какая к черту логика? — взорвался Женя. — Типичное хамство. Он и женщине так же нахамит и ребенку…
— Нет, пардон! Женщина может и сдачи дать, а за ребенка весь трамвай вступится. Нет, тут не просто хамство, Леха правильно говорит… Только, пожалуй, мочалка-то эта нам с вами не по зубам…
— Вы поймите, ребята, что получается? — Алексей потянулся за сигаретой и жадно закурил.
Ни задиристый Женькин скепсис, ни Сашина с оглядочкой сдержанность сейчас не могли уже потушить откровенного и трудного разговора.
— Вот — я. Молодой, здоровый, сильный… Умный!! Вообще — полноценный. Этакий хозяин всего сущего на земле. А рядом они, эти — уже не полноценные, доживающие. Время от времени мы фонтанируем благородными и благозвучными речами о счастливой старости, песни поем: «…старикам везде у нас почет!» А какой там почет? Откуда он возьмется, если у нас к своему родному деду и бабке не хватает ни терпения, ни жалости… а какие мы поговорки от старших слышим чуть не с пеленок: «Бабка из ума выживает…», «Из деда песок сыплется, а туда же, рассуждать лезет…», «Жизнь молодым заедает», «В детство впадает…», «Старческий маразм». А скажите, хоть раз в жизни слышали вы где-нибудь: в школе, в клубе, по радио — умную квалифицированную лекцию о том, что с человеком происходит, когда он начинает стареть? Вот говорят: «Бабка от старости из ума выживает…» Я к своей бабушке присматриваюсь, она ведь очень старая и больная, может быть, и она из ума выживает? Да ничуть не бывало! Ее интересует все, что интересует и нас. Мы можем по-разному смотреть на вещи — это естественно, но в смысле восприятия окружающего, по ходу мышления, логики, по чувству юмора, наконец, все в ней нормально.
И в то же время в чем-то она очень изменилась. Обидчивость? Нет, не то слово. Какая-то особенная ранимость. Раньше она, по-моему, не умела или воли себе не давала при нас плакать. Наоборот, чем бывало труднее, тем она крепче держится, да еще нас всех подбадривает… А теперь… запоздает отец с работы или приболеет кто в семье, начинает метаться, места себе не находит… из-за каждой ерунды тревожится, переживает… Из-за какого-нибудь неловкого нашего слова или дурацкой шутки, раньше сама бы посмеялась, а теперь уйдет к себе и… плачет. Выходит, что-то она все же уже утратила… И еще такая черта, совершенно раньше не свойственная ее характеру. Она всегда была добрая, а нежностей телячьих не любила. Это, между прочим, ее выражение — «телячьи нежности». Вот вы замечали, как иногда с ребятишками бывает. Играет пацан, увлеченно так с игрушками возится и вдруг бросит все, бежит к матери или бабушке, на колени лезет, обнимается… Ему, понимаете ли, необходимо, чтобы кто-то его приласкал… И вот, видимо, у человека под старость появляется такая же потребность в ласке. По-моему, их даже можно лаской… лечить.
Иногда зайдешь к бабушке, лежит совсем больная. Глаза тусклые, движения вялые, посидишь с ней, без всяких там нежностей, ну просто посидишь, чайку горячего подашь, хохму какую-нибудь институтскую посмешнее расскажешь, и, понимаете, она прямо на глазах начинает оживать. Честное пионерское, вроде психотерапии… Получил я стипендию, и, просто случайно, подвернулась мне в магазине электрическая грелка… для стариков, надо сказать, прямо незаменимая штука. Четыре рубля… ерунда, конечно, а она словно драгоценность какую ее в руки берет. И всем потихонечку докладывает: «Алеша подарил!» И сияет, как маленькая…
— Это точно… Я помню, батя с работы приходит, подсядет к бабушке, она совсем уже ветхая тогда была, вытащит из кармана пряник или конфетку, время тогда еще трудное было: «Санька, — кричит, — тащи бабане чаю…» Это чтобы заставить ее при себе тот пряник съесть, а то она спрячет его под подушку, а потом незаметно сунет мне или Маньке, сестренке моей младшей… Да, братцы… совсем ведь и немного надо, чтобы старика обрадовать, а вот — не доходит как-то… не получается.
— У твоего бати доходило и получалось… а вот у меня брат есть, не родной, а так… троюродный, что ли, через улицу плетень. Замечательный человек. Нет, никакой иронии. Настоящий интеллигент, чуткий, отзывчивый, справедливый. В коллективе — авторитет. Уважение вполне заслуженное. Вовка, сын четырнадцати лет, математик, шахматист, спортсмен, эрудиция, апломб — ну в общем типичное исчадье атомного века. Таньке четыре года, тоже здоровая, как поросенок, но как поедут на ней черти, закатит истерику часа на два, воет, как сирена, и ничем унять невозможно. Бабушке, матери Игоря, лет шестьдесят семь или восемь.
