Семен Бабаевский - Свет над землёй
Обычно только в дождливую погоду вид степи бывает мрачным и неприветливым — ничто тогда не манит и не ласкает взгляд… Зато в такой ясный день, какой выдался сегодня, низкое небо с утра было окрашено в нежнейшие синие тона, а солнце светило хотя и не жарко, но щедро. Зеленые краски озими, чуть поблескивая, разливались от горизонта к горизонту. Пламенем вспыхивали на солнце далекие изгибы Кубани, кустарники и лески, кострами горели по всему закубанскому взгорью…
Неведомо откуда взявшись, в воздухе заблестело такое обилие «летучего шелка», что он рябил в глазах. Тончайшие нити летели во все стороны, исписав все небо, цеплялись ко всему, что встречалось им на пути. Близ дороги они опутали высоченный, старый и сухой татарник, и он белел, точно укрытый парашютом. Паутинки облепили копну сена, — издали казалось, что она осыпана инеем. Низко над землей пролетела ворона, и на ее прижатых к хвосту матово-черных лапках развевались белые ленточки. Паутина опускалась на землю, садилась на козырек тачанки, цеплялась лошадям за гривы и даже Дорофею за ухо…
— Дядя Прохор, вот ты человек пожилой, — рассудительно заговорил Дорофей, поймав кнутовищем паутину, — поясните мне: отчего эти липучки летают и откуда они берутся?
Прохор кашлянул, снял двумя пальцами со своих усов паутинку, подул на нее, взглянул на Ирину и тогда уже с достоинством проговорил:
— Отчего оно летает и где оно берется? Где берется — не могу сказать, — может, его на небе какой святой прядет, не знаю… А вот ежели рассмотреть тиритически, то в народе оно зовется «бабье лето». А почему так зовется? Стало быть, по той причине, что, по старорежимному понятию, нашим бабам завсегда доставался самый краюшек лета… А почему такое было? Несправедливость существовала при царском режиме, бабам житуха была горькая… А еще скажу: в народе эта паутина зовется тенетник, а ежели этого самого тенетника в небе много, жди ясную погоду… Примета верная! Старые люди так и говорили: тенетник на ус садится — будет тепло…
— И откуда вы, Прохор Афанасьевич, всю эту научность знаете? — искренне восторгался Дорофей.
А Прохор, делая вид, что такая откровенная похвала кучера мало его трогает, поглаживал усы и усмехался; тут неожиданно на ус ему прилипла паутинка, он смачно сплюнул и вытер рукавом губы.
— Поживешь с мое, Дорофей, — еще более узнаешь, — сказал он, скатывая в пальцах мокрую паутинку.
Ирина в разговор не вмешивалась — она любовалась видом долины, по которой текла Кубань, и теми кустарниками, которые пламенели вдали. А Дорофей, решив вволю поговорить с Прохором, привязал вожжи к ноге чуть ниже колена, дал лошадям свободу и, полуобернувшись к заднему сиденью, вынул кисет, набитый махоркой.
— Дядя Прохор, — заговорил он, когда они закурили, а над головами таял дымок, — а вы не сможете ответить мне еще на один вопрос?
— Спрашивай, ежели смогу — отвечу.
— Этот мой вопрос, можно сказать, политический, — продолжал Дорофей, натягивая ногой вожжи и этим давая знать лошадям о себе. — Повсюду говорят и в газетах пишут, что социализм мы построили, но что этой жизни и для человека опять недостаточно, а потому надо идти вперед и строить коммунизм… И мы его, как я уверенно понимаю, строим — это мне не надо пояснять, я сам все вижу.
— Тогда что же тебе еще пояснять? — Прохор развел руками и посмотрел на Ирину, как бы ища у нее сочувствия. — Ты же комсомолец?
— Недавно вступил.
— Так вот ты, как молодой комсомолец, — поучал Прохор, — и обязан твердо знать, что коммунизм мы строим и построим… Вот тебе и весь ответ!
— Да не в том цель моего вопроса. — Дорофей счищал пальцем шелушинки на своем носу. — Что мы построим — это я тоже знаю. А как в нем жить будем? Вот что я хочу знать…
— Ишь ты, какой вопрос придумал! — Прохор опять взглядом просил у Ирины сочувствия. — А зачем тебе об этом знать?
— Хочу заранее все уяснить.
— Отвечу… Жить будем хорошо, — это же ясно!
— А разве мы зараз плохо живем?
— Неплохо, а что ж из этого? Люди хотят жить еще лучше.
— А как это «еще лучше»? — допытывался Дорофей. — Я думаю, думаю, а придумать не могу.
— Пойди лектора послушай.
— Слушал… А лектор тоже говорит, что надо строить новую жизнь, а какой эта наша жизнь будет на практике — не говорит… А я хочу знать: как мы тогда жить будем?
— И чего ты пристал: жить да жить! — Прохор не мог скрыть своего недовольства такими назойливыми вопросами. — Тебе же сказано, что жить будем самым наилучшим образом — чего ж еще? И чему вас там в комсомоле учат…
— Прохор Афанасьевич, — заговорила Ирина, — а вы расскажите Дорофею о технике. Помните, Грачев рассказывал…
— А что кучер смыслит в технике? Ему кнут да вожжу давай… При коммунизме, Дорофей, все будут делать машины… А ты технику изучаешь? Молчишь? А разные вопросы задаешь…
Прохор умолк и, склонившись на бок, стал смотреть на серую бровку дороги. Дорофей, оставшись недовольным ответом, больше не спрашивал; он поудобнее уселся на козлах, натянул вожжи, показал кнут, присвистнул, и тачанка закачалась на рессорах.
Перед ними, немного правее от дороги, вырос всем хорошо известный Качкачев курган, — старик чуял зиму и уже покрылся седым ковылем и толстым слоем слежавшейся травы. Этот высокий могильник с лысой и плоской, как стол, вершиной, издавна служил обозначением границы между землями станиц Усть-Невинской и Родниковской, и к его подножию подходили лишь пастухи, да и то редко. Теперь же возле Качкачева кургана собралось много народу, — мужчины были кто в бурке и в башлыке, кто в потертой армейской шинели и в кубанке с синим или красным верхом; женщины в полушубках и в ватниках, повязанных белыми теплыми шалями; стояли машины, тут и грузовые и легковые, тачанки, линейки, разномастные лошади под седлами, — все это напоминало собой лагерь какой-нибудь экспедиции.
— А сколько людей! Да верховые! — первым нарушил молчание Дорофей. — Дядя Прохор, а что они такое делают?
— Ага! Опять — дядя Прохор? — переспросил Прохор. — Знать, без Прохора ничего не смыслишь? А Прохор все знает, и могу тебе в точности ответить: это агрономы со всего района степь планируют… Понятно?
— А для чего же ее планировать? — спрашивал Дорофей, любуясь лагерем.
— А для того, чтоб вся степь имела севооборот… И еще… лесные полосы от ветров.
28
Библиотека колхоза «Красный кавалерист» находилась в доме правления на первом этаже — рядом с комнатой партбюро. Ее книжный фонд еще не исчислялся десятками тысяч томов, она существовала всего только второй год, и в ней пока что были собраны лишь последние новинки, — это были книги и брошюры, большей частью написанные и изданные уже после войны, и если бы потребовалось какое-нибудь образное сравнение, то можно было смело сказать: колхозная библиотека была такая же молодая, как и ее хозяйка Лида Чебанюк, девушка собой миловидная, но до крайности скромная; она недавно приехала в свой колхоз с дипломом Ессентукского библиотечного техникума.
Лида Чебанюк любила книги особенной, я бы сказал — чисто профессиональной любовью, ибо испытывала наслаждение и удовольствие не столько в самом чтении книг, сколько в том, чтобы подержать их в руках, прочитать вслух фамилию автора, посмотреть год издания и выходные данные — кто редактор, в какой типографии отпечатана, какой тираж; затем записать на титуле инвентарный номер, поставить на полку именно в том месте, где этой книге и надлежало стоять; выдать читателю, а потом принять от читателя, при этом спросить у него — нравится ли ему эта книга или не нравится, и ответ записать в тетрадь…
Лиде казалось, что быть библиотекарем суждено далеко не каждому, а тем более в своем колхозе, где и ты всех знаешь, и тебя все знают с детских лет, и теперь приходят за книгами, смотрят на тебя с чувством глубокого уважения и, наверное, думают: «Вот тебе и Лидочка Чебанюк, все мы ее помним, — была такая щупленькая девчушка, а погляди ты на нее, как здорово книгами ворочает, сколько у нее этих книг, и все она читала…»
В этот день первым в библиотеку вошел Антон Антонович Бородулин, и Лида улыбнулась ему. А почему улыбнулась? Да потому, что знала Антона Антоновича очень хорошо, еще с тех пор, как однажды зимой она шла из школы, а дядя Антон тащил салазки. Лида не хотела, а он силой посадил ее в салазки и привез прямо ко двору.
У порога Антон Антонович снял запотевшее пенсне, и Лида заметила на переносье вдавленный синеватый след. «Там, наверное, и мозоль выросла», — подумала она, и ее большие серые глаза смеялись…
Антон Антонович принес книгу «Алитет уходит в горы», тут же, не дожидаясь расспросов, высказал о ней самый похвальный отзыв, даже изъявил желание побывать на Севере. Он охотно разговаривал и был учтиво-любезен, сказал, что ему хочется почитать что-нибудь увлекательное, и выбрал «Остров сокровищ». Затем, собираясь уходить, не спеша и старательно протер платочном стеклышки, поднес их к глазам, и они тотчас цепко прилипли к переносью…
