Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот
У меня был запас времени, я провез Алешку по набережной, показал ему бык, где работаю, показал понтонный мост, который только начали наводить, поднялся на горку, что высится над музеем, и оттуда мы вместе полюбовались на правый берег с его сплошными заводами. А потом я повез парня просто по улицам города. И, не знаю как, очутился на углу возле аптеки. Шура стояла у своей тележки в белом халате, похожая на врача, нацеживала в стаканы сироп и газированную воду, рылась в тарелке с мокрыми пятаками. Меня она не заметила. Я почему-то моментально повернул коляску с Алешкой, покатил ее в обратную сторону. И очень боялся, вдруг за спиной услышу: «Костенька!»
Тетеревы жили в большом каменном доме на пятом этаже. И с очень крутыми лестницами. Я подумал сперва: «Оставить коляску внизу. Но, во-первых, ее могут увезти, мягко говоря, несознательные элементы, потому что вещь очень красивая, а во-вторых, мне не забрать в охапку все сразу: Алешку, три бутылки, запас простынок и «Сагу о Форсайтах». И я решил подняться на пятый этаж по лестнице вместе с коляской.
Но когда я пробовал толкать коляску, она своими маленькими колесиками упиралась в ступеньки, а когда я на очередной площадке разворачивался и пробовал ее тащить за собой, Алешка поднимал крик, потому что он оказывался вниз головой и на него катились бутылки. Наконец я сообразил: поставил коляску себе на плечи и великолепно осилил остаток пути.
Все были уже в сборе, недоставало только Виталия Антоныча.
Алешку у меня немедленно подхватила какая-то Васина бабушка — я всегда их путаю: Елизавета Ефимовна или Вера Прокопьевна — и утащила не знаю куда.
Вообще, если идти в гости к Тетеревым, нужно брать с собой список, чтобы не запутаться, кого как зовут, — двадцать один человек не шутка! Правда, в последнее время им дали еще одну квартиру, потому что в прежней у них было, как в вагоне пригородного поезда: можно стоять, можно сидеть, а ложиться не разрешается. Но они, между прочим, даже ложились. И вообще жили очень дружно. Я не знаю, как они поделились на две квартиры. По-моему, никак. Только прописались в милиции, кровати развезли, а спали на них кого где ночь застанет. Надо сказать, что вторую квартиру дали им далеко от первой, совсем в другом конце города.
Придешь к ним вечером, только и слышишь: «А Тонечка где? Она ночевать будет там?» Или: «Тетя Нюра, я лягу сегодня здесь, на Пашкиной кровати?» Или: «Бабуся, пусть Вовка идет туда».
Так и обедали. То вдруг к одному столу соберется человек пятнадцать, и «главная бабушка» не знает, как племя свое рассадить, где взять тарелки и где взять супу в эти тарелки. То наготовят на полное семейство, а явятся к столу всего пятеро. Остальные «туда» ушли. Вася все добивался, чтобы в обе квартиры им поставили телефоны, тогда бабушкам было бы легче управляться. Диспетчеризация.
При общих для всей семьи званых гостях за столом распоряжалась «главная бабушка», по-моему Елизавета Ефимовна, а если персонально своих гостей созывал Вася, командование поручалось, конечно, Дамдиналии Павловне. Делала она это с большим удовольствием, не знаю, с каким умением, потому что у Дины всегда получались какие-нибудь накладки. Или селедку с луком поставит на стол уже после компота, или вдруг окажется, что еще в самом начале обеда гости съели весь хлеб и кому-то бежать в булочную. Но у них даже и это всегда выходило весело, со смехом. За столом Дина сама почти не ела, а только хохотала.
Все сбежались, когда я вкатился со своей коляской в переднюю. Дина меня поцеловала: «За Алешку». И тут же на совесть треснула по щеке: «А это за бутылки». Вообще она очень любила целоваться. Не знаю, только на народе и с посторонними или всегда.
К столу она нас не пустила, загнала в другую комнату, где был патефон.
— Пока Виталия Антоныча нет, покрутите пластинки.
Жен Володи Длинномухина и Пети Фигурнова она забрала с собой:
— Девочки, поможете свеклу чистить, у меня винегрет еще не готов.
Но мы пластинки не стали крутить, а попросили Васю Тетерева сыграть на мандолине. Он очень красиво играл серенады и неаполитанские песенки. А Тумарк тихонечко напевал слова. Голос у него приятный, как раз для неаполитанских песенок. И всем это очень понравилось, такой концерт. Только один Кошич сказал хмуро и словно бы вскользь: «Мандолинят из-под стен: тара-тина, тара-тина, тэнн». Но это можно было принять и как декламацию к случаю.
А потом начался разговор. Всякий, пестрый. Его не только в книгу, а и на пленку не запишешь, не поймешь, что к чему, — лоскутки. Словом, по поговорке: и о дровах и о грибах. Вася Тетерев упомянул о повести, которую он недавно прочитал. Оказалось, ее читали все.
Суть дела такова. Московский парнишка, десятиклассник, едет куда-то на большую стройку в Сибирь. Парнишку в семье от всякого физического труда оберегали, да и какой там физический труд в московской квартире, когда человеку даже не нужно ни дров наколоть, ни воды принести, ни ведро мусора на помойку стащить! В школе парнишке почему-то внушили, что труд — занятие пустяковое, все делается по щучьему велению, без пота, без усталости, без мозолей. Учителя, сторожихи и уборщицы в этой школе совсем не трудились; то же самое и его папа с мамой и все родственники; мужчин никогда не было дома, а женщины все время крутились около зеркала и шили себе неизвестно на какие деньги новые платья. Так что живого примера большой трудовой жизни у парнишки не было вовсе. Книги читал он исключительно про шпионов и уголовников, которых ловят, как бабочек сачком, про полеты в бесконечность и куда-то дальше, где весь труд такого полета — один раз на старте нажать кнопку. Других книг то ли он сам не брал, то ли библиотекари ему не предлагали, то ли писатели для него не писали, — словом, из книг он тоже понял только одно: жизнь проста и легка, знай нажимай на кнопки и на пробки. А пшеница растет на полях, плавится руда в доменных печах, и заводы, фабрики, дома воздвигаются как-то так, сами по себе, без приложения силы рук человеческих. И никто, никто не говорил ему о жизни настоящей правды. И родители, и учителя, и газеты, и книги — все чего-то хитрили, приглаживали, прятали. А руки свои на ночь он сам смазывал питательным кремом «Снежинка».
Как видите, парень — хлюпик. Но за работу на стройке взялся честно. Распузырил себе кровавыми мозолями руки, ноги повывертывал в глине, живот надсадил и нажил бронхит в холодном, сыром котловане. Ночью кашляет, стонет, мечется, во сне проклинает родителей, школу и книги, газеты, почему они все скрывали от него правду жизни, а утром снова на дрожащих ногах и под дождем идет в холодный, сырой котлован, натирает на руках мозоли, уже такие, что пальцы совершенно согнуть невозможно и приходится орудовать лопатой, притиснув ее локтем к боку. Он бы умер от мучений прямо там, в котловане, но рядом работают девушки, легко и весело, без всяких мозолей, без бронхита — и парень держится, копает землю, хотя в голове у него нет уже никаких мыслей, кроме одной, страшной: «Вот она какая, настоящая жизнь. Будь проклята школа!» И он бы все же, наверно, умер, но девушки показали ему, как нужно держать лопату, и напоили молоком с содой. Кашель прошел, мозоли тоже. Наступила хорошая погода. Котлован закончили и начали кирпичную кладку. Парень занял первое место, девушки — второе. Парень послал родителям письмо: «Теперь я знаю, что такое труд. И я люблю труд. Остаюсь в Сибири навсегда». Не помню только в точности, женился или не женился парень на этих девушках. Кажется, все-таки женился. На какой-то одной.
Вася Тетерев сказал:
— Хорошая книга. Я ее прямо за один присест проглотил, а Дина, по-моему, раза три перечитывала. Как там дана Сибирь! А стройка! Девушки какие! И парень из хлюпика стал героем. Мне очень нравится мысль автора: труд переделывает человека.
— Читаешь другие книги — скука, — поддержал Тетерева Петр Фигурнов, — словно инструкцию читаешь. Все там описано, что из чего делается, как делается, какой брак на производстве бывает и как с ним бороться. А вот пойти мне потом на это производство работать — все равно ничего знать не буду. Читал инструкцию, а какую-то все же неясную. И не с полным доверием к ней. Все-таки писателем, а не инженером написана! Откуда ему все тонкости в деле знать? Ухватится в производстве за что-нибудь завлекательное, а оно не главное. Вот журналы «Знание — сила» и «Техника — молодежи» — это да! Там точная наука. Настоящая. И написано очень понятно. Коротко. Все как-то плотно, вместе. Не надо вот такую книжищу читать. Науке, производству любовь и природа там не мешают.
Тетерев:
— Да ты, Фигурнов, не про журнал «Знание — сила», ты про эту книгу скажи свое мнение. Нам очень интересно знать твое мнение о книге. Я думаю, оно есть у тебя.
— Так я уже и сказал. Для ясности. Нравится. Захватывает. Где о самом парнишке и о девушках.
— Язык прекрасный, чистый, — сказал Тумарк, подергал челочку на лбу и сразу подтянулся, откинул голову, стал в позу лектора, какую он принимал всегда, когда разговаривал с нами об искусстве. — Язык у автора великолепный. Книгу вслух очень легко читать. Природа там тонкой кистью выписана. Это не Пришвин, но к Пришвину приближается. И характеры обрисованы крупно, ярко. Конфликт взят очень острый: разрушение у человека иллюзий, ложных представлений о действительности. Человек слабый, маленький, вышел в открытое море жизни, оно его может погубить, захлестнуть, но человек выходит победителем. Книга эта по смыслу своему, по своей тональности как древнегреческая трагедия: человек бросает вызов… богу! Столкнулись два титана, всемогущее божество — жизнь и человек. Мы с мамой думаем сделать по этой книге инсценировку для театра. Ух какая сильная получится сцена, когда парень стоит с распухшими руками, ноги дрожат от усталости, голова кружится, надо успеть закончить котлован, а тут надвигается гроза с ливнем, который может все смыть, уничтожить!
