Виктор Конецкий - Том 1. Камни под водой
— Вы не мальчик, а я не девочка. Правда?
— Так точно, — сказал Маня.
— Вы очень добрый, неловкий и вообще хороший человек, да?
— Да, — смиренно согласился Маня.
— Ну, вот… Я так и знала. Вылезайте сюда наверх и поговорим.
Он, конечно, вылез, хотя дневальным у шлюпок вылезать наверх запрещалось.
— Я люблю, — сказала она спокойно. — И я счастлива… И не смотрите больше на мои окна так подолгу, иначе кто-нибудь украдет все ваши лодки, а вас засадят в кутузку.
— Хорошо, я не буду больше смотреть, — ответил Маня. — Я ни на что и не рассчитывал. Я, по правде говоря, только хотел бы иногда быть вам полезным… Вот только и всего…
— Спасибо. Я это запомню, — сказала Ольга.
Так они познакомились. И скоро отношения их стали сложными и для Мани болезненными, но в то время он, Шаталов, был слишком молод и глуп и слишком любил острить по всякому поводу и без повода, чтобы понять это. Теперь он острит меньше. Он стал серьезнее и грустнее. Он, между прочим, понял, что отношения с женщиной требуют очень большого душевного напряжения. Женщины любят усложнять и запутывать жизнь, умеют будить в людях жалость к себе, а потом пользуются этим…
Закончив бритье, Шаталов попудрил ободранный кадык, оделся и поехал к Ольге, хотя от промозглой сырости на улице его прохватывала дрожь.
Знакомый облупившийся дом на Фонтанке. Четвертый этаж. Шаталов дал три длинных звонка. Это по азбуке Морзе — буква «О». Когда-то Ольга знала морзянку и мечтала о кораблях.
Открыла она:
— Разве можно так трезвонить в коммунальных квартирах? Ты все остаешься прежним…
— Я сперва хотел выбить «СОС», но шесть точек и три тире действительно многовато. — Он несколько потерялся. Когда люди долго не видятся, они отвыкают друг от друга. И как-то странно говорить «ты» тридцатилетней красивой женщине, которая разглядывает тебя насмешливыми глазами.
— Дима, это глупо, но я волновалась, ожидая тебя… А где погоны? Демобилизовался… Сейчас многие демобилизуются. Ну, проходи в комнату.
Он вошел. В комнате с высоким потолком, со старинной неуклюжей мебелью ничего не изменилось. И на книжном шкафу все так же сидел бронзовый Будда.
Осмотревшись, Шаталов сунул кулаки в карманы и сказал, сразу переходя к делу:
— Манька лежит в дрейфе. Надо запросить, что с ним случилось.
— Плохо, что мы находим друг друга только тогда, когда дела наши швах, — оказала Ольга. — Садись, человек дальних плаваний, рассказывай подробнее…
Он вытащил телеграмму, положил на стол:
— Это все, что я знаю. Я четыре года его не видел.
Она не сразу взяла бланк.
— Отчего так хрипишь? Простыл? Железный вы народ, моряки… Да, пахнет от тебя… как это говорят романисты?.. «йодистым запахом водорослей»… — она насмешничала привычно, без напряжения. Но Шаталову показалось, что ей совсем не хочется сейчас шутить и насмешничать.
— От долгих разлук люди вообще чужеют, но в чем-то начинают относиться друг к другу проще и лучше, — ты не согласен? — спросила она, закуривая сигарету.
Он не согласился, и она наконец взяла телеграмму. Потом забралась на стул с ногами, обтянула на коленях юбку и рассмеялась, как только развернула бланк.
— Эти «тэчэка» и «зэпэтэ»! Весь Маня здесь!
— Да, — сказал Шаталов.
Он начинал почему-то злиться. Он давно не видел женщин, и Ольга сейчас волновала его. И ее губы, и обтянутые юбкой ноги, и красные бусы, которые скользнули за воротничок белой кофточки… Ему вдруг стало совестно такой своей тонкой наблюдательности перед Манькой и вообще. Зачем он сюда поехал? Что она может объяснить и чем помочь?
— Маня влюбился, — все улыбаясь, сказала Ольга и щелчком перекинула Шаталову телеграмму. — Уверяю тебя. Я рада. Ему давно пора выкинуть из головы такую дрянную женщину, как я.
— Успокойся, он тебя давным-давно выкинул, — сказал Шаталов и добавил, подумав: — Я не подозревал, что с возрастом ты станешь самокритичнее…
Ольга прошлась по комнате, заговорила устало, без улыбки.
— Ты еще многого не знаешь. Боже, как медленно вы взрослеете! Плаваете по морям, тонете, воюете, командуете пароходами — и все мальчишки. А спроси вас, что такое жизнь — понятия не имеете. И у вас насморк, и вам надо поставить горчичники… И руки у тебя грязные. Иди в кухню, помой их. Тогда дам выпить.
Шаталов невольно протянул руки ближе к свету и, повертев кистями, сказал:
— Чистые совсем. Все ты врешь.
— А ногти?
— Ногти! Тебе бы вот повытаскивать сети с селедкой из океана! «Мальчишки»! Это и не грязь вовсе!
— Ты… рыбак? Ловишь рыбу?
Ему вдруг захотелось что-нибудь соврать про себя, выду-мать что-нибудь красивое и удачливое, но на это не было времени.
— Рыбак? Нет, что ты! Я плаваю в тропиках. Как у Грина и Паустовского… Пальмы, солнце и женщины, смуглые, как ананасы, бегают вокруг по волнам, — он невесело хихикнул и все-таки пошел в кухню.
Слова Ольги про мальчишек и их незнание жизни звучали как-то судорожно. Ей надо было дать время успокоиться. И он намеренно долго мыл руки и думал о том, почему в комнате не видно следов мужчины, ведь Ольга замужем. Она любила этого своего будущего мужа еще со студенческих времен. А он, кажется, не любил ее всерьез. Хотя, может, и любил. Здесь сразу не разберешься. Но что-то он натворил, уехал, они расстались. И Ольга совсем сходила с ума, на нее смотреть было страшно, и она чуть было не наделала глупостей, но он вернулся, и они поженились.
Когда Шаталов вернулся, на столе стоял графинчик и лежала всякая еда.
— А я не догадался чего-нибудь купить, — сказал Шаталов.
— Не будь ханжой! Если во мне есть что хорошее, так это отсутствие ханжества. — Она пилила батон хлебной пилой, волосы лезли ей на глаза, и вид был сердитый. — А тебе невесело живется, судя по ананасам…
— Дай, наконец, полотенце, — миролюбиво попросил Шаталов. — И потом мы все уходим от главной темы. Может, Манька сейчас концы отдает.
Ольга не ответила. Она сама налила рюмки, потом чокнулась с Шаталовым; помедлила и, звонко чокнувшись с графинчиком, сказала:
— Пускай это будет он. Он сегодня с нами.
— Пускай, — сказал Шаталов.
— Я каждый год получаю две телеграммы — на день рождения и на Новый год. И всегда с «тэчэка» и «зэпэтэ». Но сейчас я, по правде говоря… — здесь она не выдержала и засмеялась. — Помнишь эти его бесконечные «по правде говоря»?
— Да, — сказал Шаталов.
Наступила пауза. Шаталов подумал, что Ольга ровным счетом ничегошеньки не знает про Маню. Ей хочется повспоминать прошлое, молодость. Поэтому она, наверное, и позвала его.
— Где твой муж?
— Где? Не знаю. Давно уже не знаю. Ты удовлетворен?
— Я? Да. Я рад. Мне всегда было обидно за Маню. И, если хочешь, за тебя тоже.
— Оставим это… А что ребята? Володя Кузнецов, Паша, Слава?
— Раскидало всех по разным флотам, — сказал Шаталов. — У тебя нет горчицы? Когда насморк, колбаса кажется овсяной кашей.
— И это все, что ты можешь мне сказать про друзей?
— Ну, Интеграл удачно атаковал Пашкину подлодку на учениях… Ну, это тебе интересно? А больше я ничего не знаю.
Он на самом деле больше ничего не знал.
После демобилизации все дальше и дальше отходил от ребят. Сняв погоны, он утратил право знать то, что знали они. Это было обидно. И потом все время казалось, что ребята считают его закоренелым неудачником, жалеют. От этого делалось как-то стыдно и неприятно. Нашлась еще одна причина: когда морской офицер попадает в Ленинград в отпуск, у него всегда есть деньги. А у Шаталова с деньгами случались перебои. Веселиться за чужой счет он не любил. Может, все это было мелко и глупо, но так… Друзья двигались вперед по жизни, и он считал, что не следует путаться у них под ногами. Даже по отношению к Мане он вел себя безобразно: перестал отвечать на письма, отказался как-то ехать вместе с ним в отпуск отдыхать.
— Ну, ну! — сказала Ольга. — От твоих рассказов першит в ушах. Ты стал таким же занудным, как и Маня.
— Манька не зануда.
— Маня — человек примитивно простых целей, — задумчиво сказала Ольга. — Он ограничен. Он добр, но духовно ограничен. «Надо уметь хорошо стрелять», «нельзя жениться на женщине, если она тебя не любит до сумасшествия», — все это правильно, но сегодняшний мир сложен и запутан…
— Хорошая горчица, — пробормотал Шаталов, затягивая ответ. В ее словах была какая-то правда. Манька не был способен на порывы и отвлечения в сторону от основной своей линии. Но это как раз и помогало ему. Однако последовательности у Маньки было чересчур. И это было скучно.
— Не тебе судить его, — сказал Шаталов, наполняя рюмки. В голове уже приятно шумело, ломота и боль в костях ослабели. И, в конце концов, сидеть за столом с красивой женщиной — это очень приятно после разных дрифтеров, кухтылей, ваеров и селедки.
— Я не сужу, — Ольга махнула рукой, отгоняя от лица дым сигареты. — Я убеждена только, что и эта его телеграмма — какая-нибудь чепуха.
