Абдурахман Абсалямов - Белые цветы
— Да, — тихо ответила Диляфруз, и у нее задрожали колени.
— Можно войти?
— Пожалуйста.
— Самого-то Юматши нет дома? — оглядываясь кругом, спросила женщина.
— Сейчас должен прийти.
— А вы кто будете ему? Сестра?
— Жена, — ответила Диляфруз, и невольно съежилась под пристальным взглядом странной гостьи.
— О-о-о! — вдруг протяжно воскликнула женщина, потом начала всхлипывать, рыдать.
Диляфруз растерянно смотрела то на нее, то на ребенка. Круглолицый смуглый мальчик. Чего только не почудится в такую минуту. Да, в лице мальчика проступают черты Юматши. Вот и глаза — чернее переспелой черемухи…
В это время, отперев дверь своим ключом, вошел Юматша. При виде его женщина вскочила со стула.
— Это вы! — бросилась обнимать Юматшу, зарыдала еще пуще.
Диляфруз, не помня себя, выбежала на кухню.
— Диля, воды! — послышался голос Юматши.
Диляфруз не отозвалась, у нее словно отнялся язык.
Юматша сам явился на кухню. Налил воды в стакан. Удивленно посмотрел на Диляфруз. Но расспрашивать не было времени. В одной руке он держал стакан, другой взял Диляфруз за локоть и повел в комнату.
Женщина уже сидела на стуле. Стуча зубами о стакан, выпила воду. Немного успокоилась. И, глядя то на бледную Диляфруз, то на Юматшу, говорила, шмыгая носом:
— Пожалуйста, извините меня, я такая нервная. Зашла поблагодарить вас… Я ведь до сих пор не знала подробностей. Только сегодня мне сказали… Это вы спасли моего ребенка и сами чуть не погибли…
Только после этих слов потрясенная Диляфруз начала приходить в себя. А Юматша погладил мальчика по голове и сказал ему, что опасно кататься на санках по городской улице.
Прошло немало времени, пока успокоили и проводили женщину, не перестававшую говорить слова благодарности.
Когда закрылась дверь за ней, Юматша взял Диляфруз за плечи, посмотрел ей в глаза:
— Ты почему так испугалась?
У Диляфруз трепетали длинные ресницы вновь засиявших глаз. По своему обыкновению, она в ответ молча покивала головой. Бледность еще не сошла с ее лица, и не совсем унялась дрожь.
— Как же тут не испугаться… — наконец промолвила она.
— Все это пустяки, — сказал Юматша. — Хотя можно было испугаться по-настоящему… Сколько сейчас времени? Не пора ли ужинать?
— Теперь я уже не боюсь! — рассмеялась Диляфруз, накрывая на стол.
Юматше всегда нравилось смотреть на ее хлопоты. В Диляфруз как-то очень естественно уживалось детское и взрослое. Юматша, конечно, не совсем понимал женскую психологию, но надеялся, что эти беспричинные страхи, сомнения друг в друге со временем пройдут. После оба они и сами будут плохо верить, что когда-то их мучили подозрения и недоверие. Они будут смеяться над собой, но сегодня еще многое невольно ранит сердце.
Поужинали. Между тем начали бить часы.
— Раз, два, три… — считал Юматша, поглядывая на Диляфруз. — Восемь…
— Чего ты так пристально смотришь? — опять заволновалась Диляфруз.
— Разве ты никуда не идешь? — многозначительно спросил Юматша. — Ведь время ровно восемь.
— К портнихе нужно бы сходить…
— Тогда иди.
— Нет, нынче не пойду. Мне хочется побыть с тобой! Так напугала меня эта женщина.
Юматша подошел к книжному шкафу, вытянул из какой-то книги бумажку и прочел ее, Подчеркивая каждое слово:
— «Милая Диляфруз, жду тебя сегодня в восемь часов вечера у кинотеатра «Чаткы». С.».
— Что это за глупую записку ты сочинил? — растерянно спросила Диляфруз, бросив убирать со стола. — Зачем?
— Это — не я сочинил. Вот, читай сама. Записка тебе адресована. Должно быть, ты забыла о свиданье…
Диляфруз взяла у него записку, глянула и запылала.
— Где ты ее взял? — дрожащим голосом спросила она.
— Не все ли равно… Впрочем… — Юматша показал книгу, — вот здесь.
И Диляфруз сразу все вспомнила. Это было время, когда она встречалась с Салахом. Однажды, уходя с работы, он сунул эту записку Диляфруз. А она спрятала ее в один из своих учебников. И вот теперь случайно Юматша натолкнулся на записку, не обозначенную ни числом, ни годом.
— Это давнишняя записка… Еще в девичью пору, — еле слышно сказала Диляфруз.
— А кто писал?
— Салах…
— Ты можешь это доказать? С. — еще не значит Салах. Это может быть и Садри, и Степан, и Салим…
— Юматша! — обиженно воскликнула Диляфруз. — Что за допрос? Ты меня унижаешь! Я ни в чем не виновата! — И она зарыдала, закрыв ладонями лицо.
Игра перешла границы. Юматша уже раскаивался, что затеял шутливый допрос, принятый Диляфруз так болезненно. Он принялся успокаивать жену, вытирая ей слезы платком.
— Диля, я уже тебе говорил… Я не страдаю глупой, необоснованной ревностью. Я сразу понял, что это старая записка, и решил подшутить над тобой. Ну, прости, пожалуйста. Неужели ты всерьез поверила? Я был бы непроходимо глуп, если бы стал попрекать тебя записками, полученными еще в девичьи годы. Еще раз прости, но мне почему-то кажется… я сам не могу объяснить почему… Кажется, что между этой запиской и той, которая осталась после твоей сестры Дильбар-ханум, есть какая-то связь. Ты вправе спросить: какая? Самая пустяковая. Вот эта буква «С». Только и всего. В посмертной записке твоей сестры — тоже «С». Ну, помоги мне понять — есть ли тут какая-либо связь?..
Диляфруз была поражена. Она и сама давно испытывала угрызения совести, что не была до конца искренна перед мужем, но не знала, как открыться в этом. А теперь ей тем более не хотелось бы впутывать в дело Саматова, который и без того сплетничает и клевещет. Но никуда не денешься, надо быть откровенной.
И Диляфруз призналась: да, она познакомила Саматова со своей сестрой, они вместе бывали у нее. Навещал ли Саматов Дильбар-ханум в больнице после того, как она согласилась оперироваться у Мансура? Да, навестил однажды. О чем говорили они — Диляфруз затрудняется сказать, так как не спрашивала сестру. Но именно после этого посещения Дильбар засомневалась в Мансуре как в хирурге. Правда, она пересилила это сомнение и все же решила довериться Мансуру.
Юматша слушал эту исповедь, курил, смотрел в темное окно. Притихшая Диляфруз уже не плакала, сидела, сжавшись в углу дивана. На лице — горе и страдание. Она боялась, что теперь Юматша за скрытность разлюбит ее и она на всю жизнь останется несчастной.
Но муж больше не попрекнул ее ни одним словом, и разговора на эту тему больше не возобновлял ни в этот вечер, ни после.
Проходили дни. Диляфруз начала успокаиваться после пережитой неприятности. Но вот сегодня Юматша, вернувшись с работы, рассказал жене новость, которая — уже по другому поводу — опять не на шутку взволновала Диляфруз.
Юматша случайно встретил на улице знакомого врача, работающего в железнодорожной больнице. Он рассказал, что в прошлое воскресенье был на домашней вечеринке у знакомых. Там встретил и Фазылджана Янгуру с… Гульшагидой.
— Должно быть, случайно очутились вместе, — перебила мужа Диляфруз. — Гульшагиду позвали, а она не знала, что Янгура тоже приглашен.
— Этого я не могу сказать, — продолжал Юматша. — Но слушай, что было дальше. Когда подвыпили, один из гостей, то ли под влиянием винных паров, то ли для того, чтобы испытать Гульшагиду, поднял тост «за счастье молодых», имея в виду Гульшагиду и Янгуру. Все встали. Гульшагида с негодованием потребовала от Янгуры объяснения. Тот отговорился: дескать, пусть шутка принесет счастье. И разгневанная Гульшагида покинула вечеринку…
Диляфруз, не дав ему договорить, испуганно спросила:
— Ты и Мансуру-абы рассказал об этом?!
— Собирался…
— Ради бога не делай этого! — воскликнула Диляфруз. — Если Гульшагида найдет нужным, она сама расскажет Мансуру. Ах, Юматша, Юматша, какой ты бываешь глупый!..
— И в самом деле — чуть не свалял дурака, — признался Юматша. — Вот накосил бы сена дугой… — Он обнял жену: — Умница ты мой, золотая!..
В ближайший выходной день Юматша постучался в дверь квартиры Саматова.
— О-о, вот нежданный гость! — встретил его возгласом Саматов, но на лице у него было недоумение. — Проходите, пожалуйста, садитесь, — продолжал он, стараясь не выдать тревогу.
Юматша снял пальто, шапку, сел, держа между ног увесистую палку.
Жилье Саматова было в таком беспорядке, какой могут терпеть только люди, ведущие легкомысленный образ жизни: на столе — неубранные объедки, немытые тарелки, окурки; на полу — мусор; на стульях разбросана одежда хозяина. Сам Салах в майке и трусах.
— Милости просим! — говорил он, словно боясь молчания. Достал откуда-то из-за дивана начатую бутылку коньяку, изрезал на ломтики половинку лимона. — Пожалуйста! — Он первый поднял рюмку. — За ваше здоровье!
