Вячеслав Сукачев - Особое мнение
Закончилось собрание, и Зинаида Степановна разочарованно вздохнула: Настя на наказанного человека не походила, а больше Зинаида Степановна ничего не могла сделать. Тогда она, торопясь и как-то странно путаясь длинными ногами, догнала Настю в коридоре и сквозь зубы, глядя прямо в глаза, коротко прошептала:
— Шлюха!
Настя замерла на мгновение, улыбнулась Зинаиде Степановне и молча пошла дальше. Странно получалось, но она понимала эту женщину, понимала ее ненависть к себе, и не винила ее ни в чем. Ведь и она любила Антона и не хотела его потерять. И разве сама она, Настя, отдала бы кому-нибудь его? Может, боролась за него по-другому, но обязательное боролась. И еще — где-то в далеких тайниках своей души Настя чувствовала превосходство перед Зинаидой Степановной. И именно это превосходство помогло ей быть спокойной, воспринять все как должное. И превосходство это было — его любовь. Она знала, что если бы у нее с Антоном было все случайно, временно, то было бы ей и стыдно, и больно, и не вздыхала бы Зинаида Степановна разочарованно, и не догоняла бы в коридоре, и не шептала яростно «шлюха»…
В комнате притихшие девчонки с жалостью и любопытством смотрели на нее. Они считали ее несчастной, а она была счастливее их всех и, может быть, впервые по-настоящему поняла всю силу своей любви к Антону.
— Настя, что же теперь будет? — спросила Вера Леднева.
Настя села на свою кровать, откинулась спиной на стену, обвела глазами девчат и спокойно сказала:
— А ничего не будет.
— Куда ты теперь?
— Домой.
— Может быть, тебе к декану сходить или директору?
— А зачем? — Настя прикрыла глаза и увидела Зеленый остров, багровые дорожки по темной воде, смеющегося Антона, пляшущую женщину с хищным профилем, белый домик на самой вершине сопки и себя самою на коленях в палатке. — Зачем? — тихо повторила она, не открывая глаз.
— Ну, все-таки…
— Нет, — она отрицательно покачала головой, — все было правильно. Вы и сами это знаете.
— Шкура эта Зинаида Степановна, — запальчиво крикнула Галя Миронова, маленькое желчное существо с большими синими глазами. — Могла бы и с тобой выяснить отношения, а не бегать по партбюро.
— Нет, девчонки, это Бармин виноват, — решительно заявила Вера, — мог и не вытаскивать это дело на комсомольское собрание. Кто его просил?
— Перестаньте, — наконец-то вмешалась в разговор Валя Дворецкая, и Настя открыла глаза. — Вы о женщине подумали? А вы представьте, что завтра станете женами и у вас будут отбивать мужей. Ну вот ты, Вера, что ты скажешь на это?
— Если его можно отбить, то зачем мне такой муж нужен? — Вера пожала плечами.
Девчата заспорили, а Настя подумала, что холодноватая расчетливая Валя, как всегда, права и очень скоро убедит в этом всех.
Она собирала чемодан, когда в дверь постучали. Настя замерла, сердце забилось с тревожной радостью — Антон! Но в комнату вошел Петр Ильич Бармин. Маленький, с четко проявляющимися залысинами, с внимательно-вопросительным взглядом, он почему-то всегда вызывал у Насти жалость. Ей упорно казалось, что он несчастлив в жизни, несчастлив в семье и вообще — несчастный человек. Почему у нее сложилось такое мнение о нем и когда сложилось — она не знала. Увидев Петра Ильича, Настя не сумела скрыть разочарования, и Бармин, кажется, это заметил. Он как-то неловко прошел по комнате и сел на предложенный ему стул. В комнате наступила напряженная тишина, и девчата гуськом вышли в коридор. Настя и Петр Ильич сделали вид, что этого не заметили.
Настя оставила чемодан и села, положив руки на колени. Она не знала, что делать и как вести себя с этим человеком и что еще нужно было ему от нее.
— Вы на меня сердитесь? — тихо спросил Петр Ильич, внимательно рассматривая пуговицы на своем пиджаке.
— Нет, что вы, — так же тихо ответила Настя.
Он поднял голову и недоверчиво посмотрел на нее. Его смутила искренность Настиного голоса, и он хотел понять, что стоит за этой искренностью.
— Я уж не так и виноват, как вы можете подумать об этом, — сказал Бармин.
«Зачем он? — тоскливо подумала Настя. — На собрании одно, а здесь — другое. Ушел бы лучше. Антон придет, а он здесь сидит…»
— Бывают обстоятельства, Настя… Вы молоды, вы еще не понимаете, — продолжал бормотать Петр Ильич, упрямо чего-то добиваясь от нее. Теперь он был совершенно не похож на того Бармина, что сидел за двухтумбовым столом и гневно выступал на собрании. Сейчас, больше чем когда-нибудь, жалела его Настя. — Эта женщина требовала от меня, вы должны понять…
— Я все понимаю, Петр Ильич, ну честное слово, все!
Петр Ильич умолк и долго смотрел на полку с книгами над Валиной койкой. Казалось, он не слышал ее слов.
— Скажите, Настя, вы любите его? — неожиданно спросил Бармин.
— Да, Петр Ильич, — Настя выдержала его взгляд.
— Я не знал этого. Тем более, Настя, такое прекрасное чувство, как это сказать, не должно влиять… не должно делать кого-нибудь несчастным. Вы понимаете? С чувством, таким чувством, Настя, надо бороться. Вы понимаете? Вы теперь этого не понимаете, но когда-нибудь еще скажете мне спасибо… Нелегко решать чужую судьбу, и если мы на это пошли, то имели на то веское основание…
Настя слушала внимательно, склонив голову набок, но слова Петра Ильича не затрагивали в ней ничего, хотелось только, чтобы он поскорее ушел. Поскорее ушел. Ушел поскорее.
— Зинаида Степановна много пережила за свою жизнь, — продолжал Петр Ильич, — и она достойна семейного счастья.
Насте казалось, что Бармин и сам не верит своим словам, говорит их механически, как робот…
Антон пришел поздно. Она уже отчаялась дождаться его, хотела ехать в аэропорт, улететь, но никуда не поехала и бесцельно металась по комнате, предполагая бог знает что. Он вошел, прислонился к косяку и вздохнул так, как вздыхают усталые люди перед отдыхом. Настя улыбнулась ему и засобиралась, заспешила, стараясь не видеть девчонок, дружно уткнувшихся в учебники.
Они вышли в парк, в свой старый и прекрасный парк, который оставили так ненадолго. День тихо закатывался, и деревья ожидали ночи, чтобы отдохнуть от зноя, от бензиновых паров, чтобы принять в себя росу и напоить ею каждый лист.
— Я все знаю, — глухо сказал Антон.
Настя не ожидала, что Зинаида Степановна расскажет ему об этом, и немного растерялась.
— Ты ненавидишь меня? — еще глуше спросил Антон.
— Антон! — она сердито нахмурилась. — О чем ты говоришь?
— Настя! — он остановился и взял ее за руки.
— Антон!
— Прости.
— Ты когда-нибудь приедешь ко мне?
— Приеду, Настя.
— У нас теперь скоро покосы начнутся. Медосбор. Хорошо у нас, Антон.
— Тебе было больно?
— Нет, Антон. Это им хотелось, чтобы мне было больно. А я счастлива, как дура, и только.
— Идиоты. — Антон закурил. Настя чувствовала, что ему сейчас хуже, чем ей, и она сказала:
— Я представить не могу, а вдруг бы мы не встретились?
Они сели на садовую скамейку. Антон курил. Настя хотела, чтобы он обнял ее.
— У тебя дома будут неприятности?
— Нет, Антон. У меня очень хороший отец. Я только буду скучать по тебе, вот и все.
— Настя!
— Я приеду и сразу же пойду к нему на пасеку. Он летом совсем не живет дома. И при маме не жил. Там, на пасеке, у него домик, знаешь, на курьих ножках. А пасека над речкой, очень красивое место, Антон… Ты без меня не будешь ездить на Зеленый остров?
— Нет.
— Не надо, Антон. Лучше я буду иногда приезжать, и мы вместе, ага?
— Ага, — он осторожно положил руку на ее плечи, и Настя, облегченно вздохнув, закрыла глаза.
— Я тебя об одном хочу попросить, Антон, — она слабо улыбнулась, — никогда не жалей меня. Хорошо?
— Хорошо, Настя.
— Есть что-то в этом обидное, когда тебя начинают жалеть.
— Я не буду.
— Не надо, Антон.
— Я боялся, что ты уже уехала.
— Глупый, как же я могла без тебя уехать? Я только очень ждала тебя… — И вдруг Настя перепугалась — Антон, она же знает, что ты сейчас у меня? Догадывается?
— Наверное.
— Антон, тебе пора идти.
Он сразу же обмяк и загрустил…
9Тихо и безлюдно было на улицах Мухоловки. Низко над горизонтом и, как казалось, очень близко висел грустный месяц, а чуть левее и выше, помигивая, пролетал самолет. От воспоминаний, от близости Насти и еще бог весть от чего Петру Ильичу было невыносимо тяжело и тоскливо. Медленно шагая рядом с Настей, спотыкаясь на непривычной деревенской дороге, Петр Ильич временами непроизвольно морщился, как от сильной физической боли, и прикрывал глаза. Случайная эта встреча была непонятна Бармину, казалась противоестественной и вызывала безотчетное чувство тревоги. А может быть, тревожило его молчание Насти, совсем недавно такой бойкой и развязной, теперь же сосредоточенно и отчужденно идущей чуть впереди.
