Ольга Гуссаковская - Перевал Подумай
Дима не ладил с отцом и с семнадцати лет решил сам устраивать свою жизнь. Впрочем, теперь Зина знала, что устройство это шло не гладко и выбирался Дима из передряг чаще всего благодаря родительским хлопотам и деньгам.
На Север Дима собрался внезапно и вовсе не из-за денег, это Зина понимала. Просто он вдруг увидел себя покорителем тайги и тундры и уже не мог отвязаться от этого соблазнительного видения. Ему были свойственны внезапные порывы и необдуманные решения.
Перед отъездом Зина еще колебалась:
— Слушай, Дим, да ты подумай хорошенько. Стыдно же будет, если мы там не к месту придемся. А у тебя и здесь, помнишь, как вышло?
— Что — здесь? Разве это работа? И разве я виноват, что меня ставят в ряд с какими-то кретинами? А там, мне Леопольд Казимирович говорил…
— Ах, да оставь ты, что он тебе говорил! Дай бог, если он вообще не проходимец какой-нибудь!
Они крепко повздорили в тот раз, но на Колыму все-таки поехали вместе.
…Нет, проходимцем Леопольд Казимирович Вержбловский не был. Занимал он в Синегорске очень скромную должность клубного киномеханика, хотя им в Москве показалось, что он — чуть ли не главный на Севере человек. Он знал все: о северных льготах и как закреплять фундамент на вечной мерзлоте, как брать в озерах планктонные пробы и даже как очистить якутского осетра от ядовитой пленки «хытыс-бууга»… Своей «эрудицией» он и покорил Диму, а в городе его царство сузилось до размеров тесной и душной каморки за сценой старого клуба и единственной комнаты тоже в старом деревянном доме.
Сразу выяснилось: на то, чтобы у него остановиться на первое время, рассчитывать не приходится.
Однако Леопольд Казимирович развил бурную деятельность, и вот Дима оказался временно в общежитии шоферов, а Зину он устроил в какой-то «транзитке» — большом бараке, где временно жили веселые, чаще всего хмельные бабы, едущие работать на непонятную «трассу».
Здесь, еще не зная почти ничего о городе, Зина зато скоро разузнала, что в начале осени никого в старатели не берут — на это есть свое время, в марте. Узнала и то, что маляры и штукатуры в городе нужны позарез, значит, работу найти можно. Но Дима как одержимый и слышать ни о чем не хотел, рассказы Вержбловского вскружили ему голову. Он целыми днями бегал по городу с поручениями своего нового друга и от всех реальных предложений отмахивался: «Потом, успею…»
Виделись они не каждый день. Как-то утром женщины в «транзитке» сказали Зине, что сегодня праздник — город справляет свой юбилей. Зина решила, что уж сегодня-то под предлогом праздника она непременно задержит Диму у себя и как следует поговорит с ним. Но пришлось по телефону пригрозить немедленным отъездом, чтобы он посвятил ей этот день. Такого в их отношениях еще не бывало.
…Она издали увидела Диму. Он стоял возле афишной тумбы. На густых черных кудрях серебрилась туманная изморось.
— Зайдем к Лео? Он обещал сегодня придумать что-то интересное, — предложил Дима.
— Но ведь неловко бывать у него каждый день, — возразила Зина. — Вот, скажет, навязались, дурачки невоспитанные.
Она нарочно задела больную струну в сердце Димы. Он нахмурился, потом вздернул голову:
— Можем и не ходить! Я — сам себе хозяин. Только куда деваться в этой дыре?
— А если бы ты в тайгу попал? Тогда что?
— А что? Что тогда? Там я бы дело делал, уж не беспокойся! Впрочем, что с тобой говорить об этом…
— Можешь вообще ни о чем не говорить, не навязываюсь! — Зина опередила его на несколько шагов. Он сейчас же догнал ее:
— Ты что? Брось… Я так… Слушай, давай в здешний ресторан пойдем, а?
— А на какие деньги? — Зина тревожно заглянула в его лицо.
— Да мне… Ну, понимаешь, родители прислали… Я не просил… я так просто отцу написал. Ну, честное слово, не просил. Не веришь?!
— Верю, — грустно кивнула Зина, — ты не просил. Ты только написал, как ты погибаешь в «этой дыре» без копейки денег, вот и все. Ох, Димка, ну сколько же так может продолжаться? — Она уткнулась ему в плечо, бессознательно стараясь не видеть его глаза. В этом движении таилось отчаяние.
Он обнял ее, взъерошил жесткие рыжие волосы.
— Зина… Зинка моя! Последний раз, честное-пречестное! Больше никогда не стану просить денег. А сегодня… пусть все будет по-твоему: куда захочешь, туда и пойдем.
Несколько шагов они прошли молча.
— Так ресторан отпадает? — безнадежно спросил Дима.
— Ну какой еще ресторан? Я хочу видеть город, ведь праздник сегодня, будет интересно.
Дима нехотя согласился.
Сначала по главной улице проехала колонна сосредоточенных мотоциклистов с пружинящими под ветром знаменами, затем из улицы в улицу прокатилась дробь пионерского барабана, и подножье памятника Ленину захлестнула волна цветов и душистых стланиковых ветвей. Переговаривались и пели не в лад близкие и дальние репродукторы, и в парке на всех углах продавали мороженое в стаканчиках. А на стадионе по привычке свистели болельщики, хотя сегодня там шел физкультурный парад молодежи и отправлять «на мыло» было некого.
В наступающих сумерках летели по небу обрывки облаков и, перегоняя их, перекинулась с крыши на крышу брызжущая огнем дуга ракеты. Ей навстречу полетела вторая. Вскоре всю главную улицу перекрыла многоцветная арка, осветившая дома и лица необычным светом.
Люди покинули панели, шли группами и порознь вверх и вниз по улице, не выбирая пути. Сегодня вся улица от края до края принадлежала им, а не машинам. Лица людей казались прекрасными от бесконечно возобновляющегося света. Небо потеряло привычную синеву. Вместо него над головами людей расцвел диковинный сад из белых, зеленых и красных огней на ломких дымных стеблях. Едва успев расцвести, они тут же увядали, рассыпаясь искрами. Дольше всех жили красные. Даже умирая, они надолго окрашивали облака, как выпущенный в воду сок граната.
Зина и Дима влились в толпу на одном из перекрестков, и она сейчас же впитала их в себя, растворила среди сотен сияющих, радостных лиц. Зине захотелось жить каждой секундой окружающей жизни, не вспоминая о том, что привело ее сюда.
— Какой красивый город, Димка! Вот нам повезло, что мы будем здесь жить, верно?
Он кивнул.
Зина шла, прижавшись к Диминому плечу. На них никто не обращал внимания. Каждый принадлежал празднику и самому себе.
Навстречу им попалось несколько парней с гитарами. Один, носатый и веселый, запел, глядя на Зину:
А косы у нее были рыжие,
А глаза ее были зеленые,
А море в тот день было тихое,
И ты была счастливая…
Зина только — улыбнулась и еще крепче прижалась к Диминому широкому плечу. На секунду прикрыла глаза.
«Подольше, подольше бы так, — молил ее неслышный голос. — Быть вместе, быть рядом. Так трудно жить, не доверяя. Ну, почему ты не можешь быть таким близким всегда?!»
Но Дима был глух. Мысли его бродили далеко. И Зина это почувствовала. — Резко отстранилась.
— Нам поговорить надо, Дима.
— Давай поговорим. А о чем? — ответил он небрежно.
— Как это — о чем? Да ты что, не понимаешь, что так дальше жить нельзя?! Ясно же, ничего у тебя со старателями не вышло. Так что же ты думаешь делать дальше? Я тебя почти не вижу, ничего не знаю о твоих планах.
Дима поежился:
— Какая ты… Сразу уж и упреки… Сказал же Лео: все не так просто, но он обещал…
— Не верю! Ни одному его слову не верю! — выкрикнула Зина гневно. — А ты о том подумал, где я живу? Это проходной двор! Тебе хоть бы что, а мне каждый раз туда возвращаться страшно!
— А что там такое? Что случилось? — в голосе Димы послышалась искренняя тревога. Но Зине уже было все равно.
— Оставайся со своим Лео и делай, что хочешь. Я буду устраиваться сама. Только у меня помощи не проси, если худо придется!
Она оттолкнула его руку, не слушая ничего, свернула в переулок. Теперь только небо, словно бы залитое гранатовым соком, напоминало о празднике. Широкая радость улицы осталась позади.
Дима догнал ее через несколько шагов, но она словно и не замечала его. Ах, как легко было сказать той, случайной попутчице, что Дима все сделает, как захочет она, Зина! И как все трудно на самом деле… А может, он и не любит ее вовсе? Все время пропадает у Вержбловского… И что только тянет его туда?
…На повороте к «транзитке» Дима несмело коснулся ее плеча, попытался заглянуть в глаза:
— Зин, ну перестань, ну не надо. Ладно? Как скажешь, так и сделаю. Не веришь? Честное слово!
Она обернулась, посмотрела на него долгим взглядом, но в сумерках скудно освещенной улочки он не мог рассмотреть выражения ее лица.
— А ведь ты и Лео своему пообещаешь то же самое, горе ты мое, — проговорила она грустно. — Ладно уж, проводил, теперь можешь идти. А завтра пойдем искать работу, больше так жить я не стану.
