Борис Галин - В одном населенном пункте
— Простите, товарищ Приходько, но мне не совсем ясно, что установлено и почему товарища Афанасьева вы предлагаете освободить от работы главного инженера.
Приходько спокойно ответил, что, во-первых, установлено, что темпы проходки ствола угрожающе низки; во-вторых, товарищ Афанасьев явно не справляется с порученной ему работой и, видимо, должен уйти с шахты.
— Он крутовик, — сказал Приходько.
Егоров пожал плечами.
— При чем тут крутовик, — сердито сказал он.
— А при том, — чуть повышая голос, сказал Приходько, — что он привык работать на крутых пластах, а у нас пологие пласты.
И он посмотрел на Егорова так, словно хотел сказать: дескать, пора это знать…
— Так-то так, — сказал Егоров, — но мне почему-то не совсем ясно, какой вывод вы делаете из создавшегося положения. Когда на фронте намечалась какая-либо операция, особенно наступательная, то, анализируя обстановку, мы искали ответа для будущего решения…
При этих словах Степан Герасимович переглянулся с хмуро молчавшим Панченко: дескать, опять пошли аналогии из военной жизни.
— Я понимаю, — спокойно сказал Егоров, — что механически переносить условия действий из военной обстановки в горную нельзя, но кое-что перенять можно. Мне кажется, что мы с вами должны не только устанавливать обстановку, положение дел на шахте, но и найти должное решение. По крайней мере, — пути к этому решению. То, что вы установили — это скорее дело треста, дело Панченко. Мы же с вами должны иметь свою точку зрения, свой подход к решению задач. Вы правильно обрисовали обстановку: взять воду трудно, мешает порода. Но взять нужно.
Он вдруг повернулся к сидевшему в уголке Афанасьеву, пожилому инженеру, высокому, худощавому.
— Это ваше личное желание уйти на крутые пласты?..
Афанасьев выпрямился. Он смотрел куда-то в окно, на серебристый тополь, который раскачивался под ударами ветра.
— Видите ли, — сказал он задумчиво, словно размышляя вслух, — одно время я тоже считал, что самое лучшее в создавшейся обстановке — уйти с шахты.
— А теперь? — быстро спросил Егоров. — А теперь вы все еще продолжаете считать, что вам нужно уйти?
— Теперь я думаю другое, — медленно сказал Афанасьев. — Я, кажется, кое-что нашел для решения… Жаль расстаться, хорошее будущее у этой шахты. Нужно испробовать одно средство — всасывающую пику.
Егоров остановил его.
— Заявлению об уходе Афанасьева дан ход? — спросил он Панченко.
— Да, — сказал Панченко и хмуро добавил. — Кажется, мы поспешили.
Егоров попросил разрешения прервать на несколько минут заседание. Он вызвал Федоренко и дал ему задание связаться с областью, с начальником комбината.
— Что это за всасывающая пика? — спросил Панченко Афанасьева.
— Всасывающую пику применяли при проходке ствола в Снежном на «Американке», — сказал Афанасьев. — Я, Илларион Федорович, решил испробовать ее в наших условиях. Это еще только первая мысль. Позвольте, я приду к вам с вариантом решения и чертежики захвачу с собой.
Егоров привстал с места и, поправляя сползавшее с плеча пальто, тихо, но отчетливо сказал:
— Как же вы решились уйти с поля боя?
Афанасьев поднял голову.
— Я думал… я полагал, — начал он, — что при создавшейся обстановке…
И замолчал.
— Вы не должны были, вы не имели права так легко сдаться, — сказал Егоров.
При всей кажущейся мягкости, Василий Степанович был человеком жестким и любил называть вещи своими именами.
— Вы сдались раньше времени… — Афанасьев вспыхнул и хотел что-то сказать, но Егоров жестом остановил его. — Представьте себе такую ситуацию в боевой обстановке. Вы наступаете на главном на правлении, вам даны силы и средства, на вас смотрят с надеждой: этот прорвет. Но проходит час другой, день проходит, вы обрушиваете молот прорыва на противника — и у вас ничего не выходит И вот когда вы начинаете ощущать, что эти силы расходуются зря, что вы теряете самое драгоценное — время, вы приходите к мысли: сменить молот на ключик. Где-то там, на фланге, у противника обнаружилась вмятина — и стоит только повернуть этот ключик, чтобы добиться успеха. И вот начальство, еще не зная о том, что у вас рождается новая идея, видя ваши безуспешные попытки ударить молотом, хочет заменить вас другим командиром. Что же вы сделаете? Будете молчать о своем ключике?
Вошел Федоренко и сказал, что у аппарата начальник комбината. Егоров взял трубку и рассказал начальнику комбината о создавшейся ситуации, прося его вернуть заявление Афанасьева обратно в трест.
— Он остается на шахте, — говорил Егоров, — и просит разрешения до конца довести дело: пройти главный ствол. Что-то наклевывается.
Некоторое время Егоров молча слушал, что ему говорил начальник комбината, потом, повернувшись к Афанасьеву, стал задавать ему вопросы:
— Вы в каком году закончили Горный?
— В 1939-м — сказал Афанасьев.
— Старостой группы вам приходилось быть?
— Да, приходилось, — сказал Афанасьев.
Егоров положил трубку и, обратясь к Афанасьеву, сказал:
— Начальник комбината — ваш однокурсник, он передает вам привет и желает успешной работы…
— Все мы, Максим Саввич, люди честолюбивые и даже тщеславные, — продолжал Егоров. Он говорил эти слова, кажется, не столько для Афанасьева, сколько для Приходько, который в течение всего этого разговора угрюмо молчал. — Честолюбие — штука не плохая, когда оно работает на пользу дела. Где же ваше честолюбие, Максим Саввич? Вам говорят: «Пишите заявление о том, что хотите уйти по собственному желанию». И вы пишите это заявление, а про себя думаете: «Чёрт с ними, с их главным стволом!» Да и мы с вами хороши, — сказал он, обращаясь к Приходько и Панченко. — Решили проблему с помощью оргвыводов! А где же гарантия, что новый инженер сумеет найти хорошую техническую идею? Для нас время — это сейчас самое главное.
Все почувствовали, как Василий Степанович Егоров своими маленькими жесткими руками поворачивает руль и по-новому ставит вопрос о положении на шахте «Капитальная».
Василий Степанович предложил, чтобы Панченко и Приходько оказали Афанасьеву полную поддержку в разработке его идеи. Приходько просил «отключить» его. Но Егоров настаивал на том, чтобы Приходько занялся этим делом.
Степан Герасимович пытливо взглянул на Егорова, словно стремился понять истинный смысл намерений первого секретаря райкома.
— Установлено, — сказал Егоров весело, — что у вас должная хватка и вы, в этом я глубоко убежден, сумеете двинуть дело.
На другой день, зайдя по какому-то делу к Егорову, я увидел там Приходько. По тому, как они замолчали, я понял, что у них до этого был какой-то важный разговор.
Я хотел было уйти, но Егоров взял у меня бумаги и принялся их просматривать. Он задал мне несколько вопросов, но видно было, что его занимают другие мысли.
— Мы еще вернемся к этой теме, — сказал он Приходько.
— Зачем же возвращаться? — усмехнувшись, проговорил Приходько. — Может быть, лучше разом решить…
Тяжело вставая со стула, он вполголоса сказал:
— А може мени найкраще зийты зи сцены?..
Он говорил медленно, раздельно. Он словно спрашивал не столько Егорова, сколько самого себя.
И посмотрел на Егорова, который ничего ему не сказал. Потом повернулся, рывком распахнул дверь.
— Зийты зи сцены, — сердито фыркнул Егоров, и карие глаза его блеснули веселым блеском. — Черта с два!..
Комнаты первого и второго секретарей райкома были расположены рядом. Слышно было, как Приходько говорил по телефону с парторгом шахты «Капитальная».
— Где вы работаете? — громким голосом спрашивал Приходько, словно давал волю своим чувствам. — Где вы работаете, я вас спрашиваю… В Донбассе или на небеси… Ну, а ежели в Донбассе, так нужно живей поворачиваться…
5
Можно ли найти элемент поэзии в сводке суточной добычи угля? Оказывается — можно. В этом меня убедил наш управляющий угольным трестом, Илларион Федорович Панченко, к которому я пришел с целью побеседовать о главном направлении хозяйственной жизни нашего района. Помню, я пришел к нему в ту минуту, когда он по телефону разговаривал с начальником комбината.
— Войдите в мое положение, — взывал тучный Панченко в телефонную трубку. — Я и сам знаю, что надо давать уголь. Но ведь надо вдуматься в причину отставания… Я же не говорю, что они объективные, — поспешно сказал он, — эти причины…
Он кончил разговор и, вытирая платком багровую шею, вздыхая, сказал:
— Панцырную душу нужно иметь, товарищ пропагандист. Господи, уж я ли не стараюсь лучше работать! Уж на что я привычный, но и то другой раз обида берет. Господи, разве я не хочу, чтобы лавы мои по всему тресту цикловались… Просыпаешься утром и думаешь: а как же сегодня поработали шахты? Это же первая мысль, товарищ пропагандист, первая мысль управляющего угольным трестом, хозяйственника! И каждая тонна добытого угля сказывается на твоем настроении…
