Альберт Беляев - Чайки садятся на воду
— Скорей, скорей, дядя, нам некогда, — поторапливал я его. Тот лениво скреб ногтями свою небритую бороду и не торопясь разглядывал документы. Потом собрал их в кучу и вернул мне.
— Не пойдет.
— Что не пойдет?
— Нет визы Иван Иваныча.
— Какого еще Иван Иваныча?
— Завскладом нашим, понятно? Он тут царь, бог и воинский начальник. Старпому надо бы знать порядки.
Я готов был зареветь от злости. Весь день бегал как угорелый, вызвал людей, катер, собрал все подписи, и вот все мои старания оказались напрасными. «Нет визы Иван Иваныча». Да черт его знал, что он существует, такой Иван Иваныч!
Я растерянно переводил взгляд с кладовщика на боцмана, на матросов, видел их ухмылки и… не знал, что делать.
— Что же теперь? — проговорил я.
— Приходите завтра. Он будет тут к обеду, — буркнул кладовщик.
Я не выдержал, начал кричать на него. А кладовщик отпихнул меня от двери и укоризненно сказал:
— Чего глотку дерешь? Слыхали мы эти песни, не испугаешь. Сказано нет, значит нет.
Обратно мы ехали на катере молча. Я понимал, что в глазах боцмана и матросов мой авторитет теперь подорван основательно. Они, наверное, втихомолку смеются сейчас надо мной…
К капитану я попал на доклад лишь в одиннадцатом часу вечера. Он сидел на диванчике, в новеньком парадном костюме с нашивками до локтей и дымил трубкой. Как только я вошел, капитан снял с руки часы и протянул их мне.
— Потрудитесь посмотреть, который сейчас час.
— Двадцать два часа двадцать минут, — подавленно ответил я.
— А вы должны были явиться ко мне в двадцать ноль-ноль.
— Да, но…
— Никаких «но». Я сижу и жду вас два с половиной часа, хоть у меня были несколько иные планы на этот вечер.
— Зачем же вы сидели? Я же никуда не убегу, — вырвалось у меня.
— Затем, — опять заскрипел голос капитана, — чтобы разъяснить вам то простое положение, что моряк обязан быть точным и аккуратным, наконец, элементарно дисциплинированным.
Я готов был провалиться сквозь землю, мне было стыдно и вместе с тем во мне кипела злость на капитана. Ведь он же знает, что я не гулял! А капитан вдруг без всякого перехода сказал:
— Докладывайте, что из снабжения сумели получить сегодня.
Я выдавил из себя:
— Ничего…
— То есть как ничего?
— Так… Я сумел только подписать документы, а получить ничего не успел.
Дальше говорил лишь один капитан. Я опустил голову и молча слушал поток — о нет, не бранных! — гладких, отшлифованных, корректных фраз, в которых капитан выразил свое «недоумение» по поводу решения начальника пароходства послать в ответственный рейс такого «весьма беспечного» молодого человека.
Лучше бы он отругал меня, чем так пилить! Я был совершенно подавлен. «Вас разбаловали загранрейсами, но я из вас сделаю моряка», — звучал в моих ушах голос капитана.
На следующее утро, послав боцмана на склад получать материалы, сам я побежал в контору начальника отдела снабжения. Мне надо было добиться и получить спецробу для команды — теплую одежду, сапоги, валенки, шапки, рукавицы, теплые и брезентовые, шерстяное белье, — специально предназначенную для работы в условиях Арктики. Я составил заявку по всей форме. Но начальник снабжения посмотрел на заявку и вернул.
— Нереально, — сказал он. Я не понял его.
— Как нереально? Экипаж у нас сорок восемь человек, значит сорок восемь комплектов плюс резерв. Все законно.
Он усмехнулся и покачал головой:
— Молодой человек, есть инструкция министерства, по которой вы можете требовать арктической экипировки лишь на пятьдесят процентов экипажа, и не более. А на «Липецке» должны быть еще старые комплекты.
— Да вы смеетесь! — вскричал я. — Мы идем в снабженческий рейс, там все разгружать самим придется, как же без робы?
— А вот так. Не все же сразу будут работать. Будете чередоваться. Могу дать лишь на тридцать процентов команды.
Меня затрясло от злости.
— Ну, знаете, — я даже начал заикаться от негодования, — если бы такие снабженцы были у наших космонавтов — не видать бы им космоса еще лет пятьдесят.
Начснаб спокойно взглянул на меня и изрек:
— А вот подождите немного. Как начнут в космос караванами отправлять, так и космонавтам срежут нормы снабжения. Освоенный район, скажут. Вот и все. Раньше, скажем в тридцатые годы, и у нас совсем другие нормы были. А сейчас что ж, трасса как трасса…
Но я не дослушал его, забрал свои бумаги и побежал наверх, к начальнику пароходства.
Когда я к нему пробился, наступил уже полдень. Через сутки мы должны были отходить, а я еще ничего не получил. Положение мое было отчаянным.
Начальник пароходства Виктор Андреевич Шилов, еще не старый, сухощавый мужчина с грубыми, твердыми чертами лица, внимательно посмотрел на меня, налил из графина стакан воды и придвинул ко мне.
— Может, сначала выпьете воды, товарищ старпом? — предложил он.
Я отмахнулся. Мне не до воды было.
— Я слушаю, — Шилов склонил голову набок.
И вот здесь прорвалось у меня все наболевшее на душе за эти двое суток, и я, торопясь и сбиваясь, принялся рассказывать ему о всех своих горестях, обидах и неурядицах, которые мне пришлось пережить за эти дни. Шилов слушал, внимательно наблюдал за мной, а потом вдруг спросил:
— Так что же вы хотите от меня?
— Извините, — спохватился я, — вот наряды.
Я протянул ему бумаги и продолжал:
— Завтра у нас отход, мы идем в снабженческий рейс, нам самим придется разгружать. Мороз, сырость, ветер, а начальник отдела снабжения дает экипировку лишь на одну треть команды.
Шилов внимательно посмотрел заявку и вызвал начальника отдела. Тот вошел, взглянул на меня и грустно вздохнул.
— Ты что же, старик, обижаешь молодые кадры? — спросил его Шилов. — Люди идут в Арктику, им придется в ледяной воде работать. Холодно там, а? Как ты думаешь, начснаб? Вот старпом мне все это здорово объяснил.
Начснаб усмехнулся:
— Он и мне это все объяснил. А только где ж я возьму ему столько? Ведь он там понаписал черт знает что, да еще и с запасом. «Кожаные сапоги на меху», — фыркнул начснаб. — Таких у нас сроду и не было.
— Ну, ну, ты не жмись, а помоги человеку.
Шилов что-то коротко черкнул на накладной и передал ее начснабу.
— Ну вот, молодой человек, характер у вас, я вижу, горячий, напористый. Желаю успеха. Идите со стариком и не отступайте от него, пока не получите все, что положено.
Я вышел из кабинета окрыленный.
Арктическую экипировку для экипажа я получил теперь быстро, но, увы, лишь на половину команды. Все же это была моя первая победа.
Вечером, точно в двадцать ноль-ноль — я выдержал этот срок, — минута в минуту, я докладывал капитану о полученном снабжении. Капитан выслушал и сухо заметил:
— Это вы должны были сделать вчера. Опаздываете ровно на сутки.
Старый сыч, поди угоди ему! «Опаздываете равно на сутки». Педант и сухарь. «Я из вас сделаю моряка», — вспомнил я еще раз его обещание и улыбнулся: боцман, видимо, подражая капитану, тоже кричит на матросов: «Я вас сделаю тонкими, звонкими и прозрачными!» Ну и командочка!
— Вы чему улыбаетесь? — спросил капитан.
— Извините.
— Вам не улыбаться, а выводы делать надо. Рейс в Арктику — это не шутки и не какая-нибудь там заграница. Займитесь немедленно проверкой судна. Отходим завтра после полудня.
— Есть, — коротко ответил я.
Наступил час отхода. Буксир оттащил нас на рейд, отцепился и быстро побежал обратно к причалу.
— Малый вперед! — скомандовал капитан.
Я повторил команду и передвинул ручки телеграфа. «Длинь-длинь!» — прозвенел ответ из машинного отделения, и «Липецк» медленно стал набирать скорость.
Отправлялся я в рейс не первый раз, но никогда раньше не испытывал такого волнения. Я не мог спокойно стоять на одном месте и нетерпеливо переходил с одного крыла мостика на другой, зорко следя за капитаном. Он стоял на правом крыле, повернувшись лицом к причалам. Крупные руки его в черных кожаных перчатках недвижно лежали на планшире, и сам он, большой и грузный, одетый в тщательно отутюженную парадную форму, стоял не шелохнувшись. Чуть в стороне так же молча стояли второй и третий помощники.
— Дать прощальные гудки! — не поворачивая головы, отчеканил капитан.
Я взялся обеими руками за широкое, обшитое кожей кольцо, свисавшее на короткой медной цепочке в центре рулевой рубки, и изо всех сил потянул его на себя.
Это был настоящий морской гудок. Сначала послышалось глухое шипение где-то позади рубки, затем в этом шипении стали нарастать басовые ноты, стекла в рубке вдруг мелко задрожали, и донесся густой, рокочущий, низкого тембра долгий звук гудка. Он не был оглушительно громким, но в нем слышалась такая мощь, что у меня даже мурашки побежали по спине. Такие гудки бывают только у настоящих океанских лайнеров.
