Александр Варшавер - Тачанка с юга
6
Поезд, на котором мы ехали в Екатеринослав, застрял на полпути. Борода, оставив меня на перроне какого-то полустанка, ушел, как он сказал, "поискать дружков, чтоб помогли". У меня сложилось впечатление, что, попади он на Луну, то и там через несколько минут будет хлопать по плечу лунного жителя и кричать: "Ты, палка-махалка, будь другом, не откажи!.." Так было и здесь. Появился Борода с двумя матросами. Пересмеиваясь, они вспоминали какого-то Кузю-барабана. Проводив нас до конца перрона, один из матросов распрощался с Бородой, а другой подошел с нами к небольшому, из четырех вагонов, составу. - Стой! Кто идет? - окликнул часовой. - Свои, свои! - отозвался наш провожатый и постучал в дверь последнего вагона. - Открой, Бабкин! - Дверь приоткрылась. - Посади товарищей в мою каюту, - приказал матрос и зашагал к паровозу. Нас устроили в двухместном купе. Вскоре матрос возвратился, поставил на стол чайник и кружки, потом протянул Бороде большую банку консервов. Борода взял банку и, покрутив ее в руках, спросил: - А это что за чудо? - Бери-бери! - угощал матрос. - Консервы вкусные, трофейные. - Неожиданно он повернулся ко мне: - Вот ты какой, Киркин помощник! Я думал, ты побольше. Мало, видно, каши ел? - Мало, Егор, - вмешался Борода. - Саша из Питера. Не очень-то там разъешься! Отца беляки убили. А что мал ростом, так это не такой уж грех. Парень храбрый, испытанный и стреляет здорово. Моряк недоверчиво посмотрел на меня. - А ты, салага, не дрейфишь? - Страшновато, но я не один, я ведь с Кириллом Митрофановичем! А вообще, добавил я, - стараюсь об опасности не думать. Егору, видимо, понравился мой ответ. - Ты, браток, в одном неправ. Думать об опасности, конечно, надо. Но только о том, как ее отвести. А страх перед опасностью есть у каждого живого человека. Страх - это не трусость! Его можно в себе подавить, а вот трусость - с ней ничего не сделаешь. Правильно говорю, Кира? Борода кивнул и пододвинул мне банку консервов. - Ешь, Саня, а мы с Егором поболтаем. Они стали вспоминать товарищей. То и дело слышалось: "Убит, погиб, расстрелян беляками". Назывались фронты, от Черного моря до Тихого океана. - Осталось нас, дружков с тральщика, если по пальцам считать, одной руки хватит, - печально сказал Борода. - Геройские ребята погибли, - вздохнул Егор. Поезд стал замедлять ход. Матрос посмотрел в окно. - Подъезжаем. Ну, Кирюха, - они обнялись, - так держать! - Есть так держать! - ответил Борода. - Прощай, салага, береги своего начальника! - протянул мне руку Егор и вышел из купе. - Кто он? - полюбопытствовал я. - Сослуживец мой по минному тральщику, рулевой. Работает порученцем у Дзержинского, а здесь он начальник охраны замнаркомвоена, да, наверно, еще какое-нибудь задание имеет. На станции наш состав еще долго маневрировал, пока не остановился на запасных путях. Когда мы вышли на перрон, вокзальные часы показывали три часа. Борода позвонил по телефону. Из Чека за нами прислали машину и отвезли на квартиру. А на следующий день начался маскарад. Утром, после завтрака, пришел парикмахер. Он сбрил Кириллу бороду и сделал ему залихватскую прическу "бабочкой". Пышные усы превратились в тоненькие стрелки-усики, закрученные вверх. Лицо Кирилла стало настолько смешным, что я не выдержал и рассмеялся. - Ты брось ржать, лучше скажи: похож или не похож я на себя? - приосанился Борода. - Что вы, только по костюму да по голосу можно узнать! - Это еще не все. Сейчас за тебя возьмемся. Товарищ мастер, сделайте ему больничную стрижку, как стригут санитарки. Знаете такой фасон? - И он сделал волнообразное движение рукой. Мастер понимающе кивнул головой, и через несколько минут моя гордость длинноволосая, пышная прическа - хлопьями лежала на полу, а из зеркала смотрело смугловатое уродище, остриженное под барана. Теперь уже Кирилл стал смеяться. Он хлопал парикмахера по плечу и приговаривал: - Ай да мастер! Да ты просто артист. Тебе бы в театре работать! Напустив на себя полное безразличие, я смотрел, как парикмахер складывает свой инструмент. Едва он ушел, Борода перестал смеяться, обнял меня и ласково сказал: - Ты прости меня, Саня, я ведь не со зла смеялся. Не огорчайся. А что волосы?.. Тьфу! Через месяц другие вырастут, получше. Была бы голова цела. Вот о чем нам думать надо. Мне стало как-то невыразимо тепло. Был я тогда очень одинок. Мать писала редко, Самовар присылал с фронта записки телеграфного содержания: мол, здоров, скоро домой, пиши, как идут дела. Поэтому ласка Бороды, к которому я относился почтительно и по-мальчишески влюбленно, меня потрясла. У меня невольно выступили слезы. Борода заметил их, но, видно, понял мое состояние и отвернулся. Потом сказал: - Теперь, Саня, давай одеваться. Он вытащил из-под кровати два мешка и высыпал на пол их содержимое. Чего тут только не было! Кирилл Митрофанович подобрал мне невероятную рванину: косоворотку, застиранную и залатанную в нескольких местах, брюки некогда серого цвета, с коричневыми заплатами на коленях. Еще в худшем состоянии была обувь. Осмотрев несколько пар ботинок, я выбрал себе опорки от сапог. Хотя они спадали с ног, зато имели целую подошву. Борода неодобрительно покачал головой. - Дали тут ребята маху, не угадали. - Ничего, Кирилл Митрофанович, сойдет! Мне ведь не танцевать и не пешком ходить, - ответил я и стал примерять картуз с переломленным и сшитым проволокой козырьком. - Как знать, Саня. Все может случиться. Может, и танцевать придется! Себе Борода подобрал синие галифе, потертый офицерский френч коричневого цвета, фуражку-керенку, а поверх надел брезентовый плащ с капюшоном. Потом достал из спичечного коробка два крестика: серебряный, на замусоленном шнурочке дал мне, а позолоченный, на цепочке надел сам. Затем аккуратно сложил нашу одежду в один из мешков и сказал: - А сейчас, Саня, пойдем смотреть наш экипаж. Мы шли по улицам, и мне казалось, что на нас все смотрят, вернее - на меня. Борода же ничем не выделялся среди прохожих. На окраине города, в маленьком домике, стоявшем в переулке, нас ждали два товарища. С ними Борода тотчас же стал обсуждать маршрут нашей поездки. Маршрут составлялся с таким расчетом, чтобы деревни миновать в дневное время, а ночевать в поле или в лесу: так безопаснее. Весь маршрут, примерно двести пятьдесят - триста верст, Борода рассчитывал проделать за пять - шесть дней. Один из товарищей сказал, что нельзя делать более тридцати верст в день: "Дорога неважная, кони заморятся и подобьются". Борода возразил: "Это ничего, что кони подобьются, так даже правдоподобнее будет: мы же едем из-под Ростова, а это - вдвое дальше. Нам нужно объездить как можно больше хуторов и деревень и намозолить глаза тачанкой". С этими доводами нельзя было на согласиться. Товарищи указали пункты, где следует быть поосторожней, сообщили несколько адресов и передали Бороде какие-то документы. Кирилл внимательно просмотрел их и спрятал в карман. - Какие будут у вас пожелания или претензии, товарищ Бардин? - спросил один из чекистов. - Претензий, товарищ Капустин, нет. Спасибо за помощь. А просьба одна дообмундировать Сашу; пиджак или свитку нужно ему и обувку другую. А за остальное еще раз спасибо. Капустин очень внимательно осмотрел мой наряд и задал несколько вопросов: не трушу ли я, понимаю ли задачу и ответственность. Прощаясь с Бородой, сказал: "Рискованный вы человек, товарищ Бардин! Очень рискованный!" Мое участие в операции он явно не одобрял. Товарищи ушли, а на пороге, к моему удивлению, появился Степан - конюх, обучавший меня конному делу. - Здравия желаю, товарищ начальник! Здорово, Сашко! - Здравствуй, Букин! Где же твое хозяйство? - А здесь, во дворе, все готово! Мы вышли на большой двор и увидели тачанку с расписанной цветами спинкой, широким, обитым кожей сиденьем и откидной скамеечкой. Сзади к тачанке был приделан сундук. - Здесь, товарищ начальник, самое главное! - Букин открыл сундук, нажал что-то внутри и осторожно вынул дно, под которым было другое. Хорошо пригнанное фальшивое дно можно было обнаружить лишь в том случае, если бы кому-то вздумалось произвести обмер сундука. Борода несколько раз вставил и вынул дно. - Молодец, Букин, - похвалил он. - А где кони? - Когда Букин вывел из сарая невзрачных лошадок, Борода недовольно крякнул: - Ну и ну! Так это же не кони, а котята! Куда им по пятьдесят верст в день? Эх, Букин, Букин, хороший ты парень, а в конях до сих пор не разбираешься! Товарищ Капустин коней видел? - Видел, товарищ начальник, и даже очень хвалил. Тут уж вы сами ошиблись. Кони-сибирки, им в день хоть сто верст - и то нипочем! Борода стал внимательно осматривать лошадей. Делал он это очень старательно: лазил им в рот, дул в глаза, щупал ноги. - Ладно, сибирки, так сибирки! Лишь бы до Сибири не довели, - невесело сказал Кирилл. - Ну, что ж, Букин, теперь тащи багаж! Конюх вынес из сарая небольшой мешок и клок мочалы. В тайник, на мочалу, он аккуратно уложил шесть гранат-лимонок и пучок узких ремешков-ушивальников из сыромятной кожи. Сюда же уместились кольт Бороды, мой браунинг и запасные вожжи. Поверх крышки тайника Букин набросал тряпок, обрывки веревок, положил солдатский котелок и две деревянные ложки. - Правильно, Букин! Пригодится - водицы напиться, а случись щи, так не лаптем хлебать, - похвалил Борода. В тачанке был еще один тайник. Отвинтив железный лист на задней стенке тачанки, Борода спрятал туда плоский, завернутый в газету пакет и, поставив лист на место, затер головки винтов грязью. На мой вопросительный взгляд сказал: "Здесь самая главная наживка для Полковника!" Ближе к вечеру Букин притащил две попоны, ватную телогрейку, которую он назвал "спинжаком", и несколько пар обуви. Из них я выбрал разношенные, но целые солдатские бутсы. Позднее к нам пришел смуглый здоровяк в кожаной фуражке и матросском бушлате. Увидев его, Борода радостно закричал: - Кого я вижу? - И они долго хлопали друг друга по плечам, выкрикивая: - Жив? - Куда же мне деться? - А мы тебя уже не раз хоронили! - Вот черти! Оба очень жалели, что нет времени поговорить. Матрос принес какой-то документ и сверток с едой, который прислал Капустин. - Ну, бывай здоров, Кира! Береги себя! - Друзья обнялись и расцеловались. Напоследок матрос протянул мне руку: - Смотри, салага, не очень-то лезьте с Кирилкой на рожон! - Ладно, ладно! - ворчал Борода. - Еще один советчик-воспитатель на мою голову.
