Лев Канторович - Полковник Коршунов
Елена Ивановна никогда не могла привыкнуть и спокойно относиться к боевой жизни мужа, но никогда с первых дней их совместной жизни ничем не проявляла своего мучительного беспокойства.
Она сразу поняла все по одежде коменданта и спросила как можно спокойнее:
— Ты надолго?
— Не знаю. В Покровское я. Это не очень далеко, и сразу напишу, как выясню. Волнуешься? — улыбнулся комендант.
Она погладила шершавый рукав его шинели.
Потом они посидели недолго молча, поцеловались, и он ушел.
Елена Ивановна не спала до утра. Лежала в темноте с раскрытыми глазами, вытянувшись на кровати.
За дверью тихо скулил и скреб лапами Джек.
2
Разбитый фиат пыхтел, фыркал и отчаянно дребезжал, ныряя в ухабы, взлетая на крутые подъемы и круто заворачивая.
Коменданту все-таки удалось задремать. Его разбудил секретарь райкома. Прыгая на заднем сиденье, рядом с безмятежно спавшим Винтовым, и цепляясь за ремень на спине коменданта, он кричал:
— Я говорю тебе, начальник, очень большие силы подняться могут! Советская власть…
— Ты бы дорогу починил, — обернулся Андрей Андреевич. Он понял, что секретарь не даст ему спать. — Твоей стране, Амамбет, дать бы дорогу хорошую, шоссе настоящее, асфальт, гудрон, черт его знает, — замечательно жить можно будет. Понимаешь, дорога…
— Какая дорога, черт? Басмач, бандит, кулак и бай — вот наше дело, а ты — дорога, дорога!..
— Откуда эти винтовки взялись, Амамбет? Не знаешь?
— Не знаю. Что я хочу тебе сказать: очень большие…
— Ты лучше про винтовки догадайся, — сказал комендант и отвернулся.
Не слушая больше, что кричал ему секретарь, он стал высчитывать, в котором часу мангруппа подойдет к Покровскому.
Автомобиль спускался с горы.
3
Взводы мангруппы, строем по два в ряд, рысью шли по обочине дороги.
Солнце только что взошло, и ночная роса еще не высохла на дорожной пыли. Было свежо. Сильно пахло полынью и мокрым песком.
Лошади шли легко.
Николаенко и Закс ехали рядом, последними в строю.
Дорога пошла в гору, и командир, подняв руку, перевел отряд на шаг. Солнце слегка припекло, и в траве затрещали кузнечики. Маленькие облачка золотистой пыли начали взлетать из-под копыт. Лошади фыркали и мотали головами.
Бойцы разговаривали потихоньку.
— …И, понимаешь, летит он как птица, как ласточка или голубь… — сказал Закс.
— Ну, летит — ладно. А ветер скис, и твой голубь садиться должен, так? — нетерпеливо перебил Николаенко. — Ты мне скажи: сколько в воздухе ты продержишься?
— А воздушные течения? Это тебе пустяк? Да? А рекорд какой знаешь? — горячо заговорил Закс. — Знаешь? Нет? — он выдержал эффектную паузу и гордо выпалил: — Сто восемьдесят часов!
Николаенко ничего не нашелся ответить. Некоторое время друзья ехали молча.
Николаенко и Закс встретились полгода тому назад. Вместе с другими молодыми призывниками они долго ехали в теплушке. Поезд шел с песнями, со звоном гитар и балалаек, с заунывным весельем гармошек. Орали до хрипоты, пели и хохотали. Знакомились друг с другом и рассказывали о себе. Мирные «гражданские» специальности еще были у людей. Ехали металлисты и деревообделочники, ехали шахтеры и нефтяники, ехали служащие и крестьяне, чернорабочие и учащиеся. На теплушках были нарисованы пятиконечные звезды.
Потом несколько дней шли пешком по горам до большого, как море, озера и сутки плыли на пароходике через это озеро.
Непривычные к ходьбе, натерли ноги, в лохмотья изодрали городские полуботинки и штиблеты. Было нестерпимо жарко, земля и вода были накалены солнцем, а на горах лежал снег и блестели ледники. Усталые и потрясенные, жались в кучку, старались держаться вместе. Песен больше не пели. Когда пароход шел ночью по черной воде, впервые стало грустно, навязчиво вспоминался дом.
Потом на грузовиках мчались от берега к маленькому, как станица, городку. Посреди городка, обнесенные высокими глиняными стенами, стояли дома пограничной комендатуры, конюшни и склады. Грузовики заворачивали на плац. На плацу неподвижным молчаливым прямоугольником стояли пограничники, командиры стояли на правом фланге. Оркестр играл «Интернационал», командиры держали руки у козырьков выцветших зеленых фуражек.
Потом призывники соскочили с грузовиков, кое-как построились и встали напротив шеренги «старичков». Внимательно вглядывались в неподвижные загорелые лица. Командир сказал короткую речь, и призывники нестройно захлопали в ладоши. «Старички» стояли молча и снисходительно улыбались.
Потом мылись в бане, стриглись, одевались в форму и, построившись снова, не узнали друг друга.
Все стали одинаковыми. Гражданские специальности исчезли — стали красноармейцами.
Потом потянулись дни. Сначала время шло медленно, медленно, а оказалось, что пролетали недели и месяцы. Нужно было узнать множество вещей, множеству вещей необходимо было научиться. И полгода прошли незаметно. Николаенко и Закс стали настоящими пограничниками.
Они были в числе первых по рубке и вольтижировке, и весь учебный эскадрон с волнением следил за соревнованием между ними на первенство в стрельбе из пулемета. Оказалось, что у обоих была заветная мечта, — мечта, о которой тоже знали все в эскадроне: друзья мечтали стать пилотами. Они добывали книжки о самолетах, о летчиках. Книжек было немного в Караколе, особенно по авиации. Все, что удавалось достать, друзья знали почти наизусть. Братья Райт были любимыми их героями.
Но было у них существенное расхождение: Николаенко был приверженцем исключительно моторной авиации, а Закс защищал планеризм. Расхождение возникло уже давно, и горячий спор тянулся изо дня в день.
Вчера вечером, ложась спать — их койки стояли рядом, — заговорили о продолжительности полетов, и Николаенко выдвинул существенные доводы. Честь планера была в опасности.
Во время сборов по тревоге было, конечно, не до разговоров. Еще не до конца проснувшись, бойцы машинально одевались и седлали коней. Потом выступили.
В темноте ехать было неприятно; ночи еще были прохладные, и резкий ветер пронизывал насквозь. Причин тревоги никто пока не знал, и люди нервничали. Ехали молча.
Но прошла ночь, пригрело солнце, огромные горы, одетые темной зеленью лесов на склонах, сверкающие снегом на вершинах, встали над пограничниками во всей своей пышной, торжественной красоте, и всем стало весело и хорошо на душе.
Заксу представилось, как легкий белый планер пролетает над горами. Собственно, настоящего планера Закс никогда не видел, и планер представлялся ему не таким, как он изображен в книжках, а гораздо более красивым, обязательно белым и очень похожим на птицу.
Николаенко бросился в спор и снова напомнил о вчерашних доводах. Необходимо было возразить ему, и Закс перешел в нападение. По правде говоря, рекорда продолжительности парения он не знал, и число в сто восемьдесят часов просто выдумал.
Но Николаенко был побежден огромной цифрой.
— Ну, что? Хватит? — поддразнивал Закс. — И это без всякого мотора!..
Николаенко вдруг привстал на стременах и внимательно посмотрел вперед. Бойцы передавали друг другу приказание. Раньше, чем приказание дошло до них, Николаенко зашептал весело:
— Яшка! Нас, кажется, к командиру. Наверное сменить головной дозор пошлют.
— Закс, Николаенко — к командиру, — обернулся ехавший впереди красноармеец.
Закс и Николаенко посредине дороги рысью проехали мимо строя. Командир, действительно, послал их в головной дозор. Пригнувшись в седлах, они пустили коней и минут десять скакали галопом.
Закс немного обогнал товарища и первый догнал головной дозор. Он сдержал своего «Басмача». Дозорные уехали навстречу отряду, подъехал Николаенко, и друзья поехали шагом. Лошади разгорячились скачкой.
Закс засмеялся, сам не зная чему, и Николаенко откликнулся беззвучным, заразительным хохотком. Они ехали рядом — так близко, что их стремена касались.
Им хотелось громко запеть, хотелось кричать и быстрее пустить лошадей, но они были в дозоре. Они ехали молча и внимательно оглядывались по сторонам.
Солнце было уже высоко. Улары перекликались в густой траве, самцы звали самок, самки подымались и тяжелым, неровным полетом перелетали низко над землей. Часто дорогу пересекали ручьи. Лошади тянулись к прохладной воде, осторожно переступая по мокрым, скользким камням.
Двое пограничников ехали по ущелью.
Им было по двадцать одному году, они были почти мальчиками и очень хорошими друзьями. Широкоплечий, невысокий и плотный Николаенко был донецким шахтером. Закс, стройный, юношески-тонкий, смуглый от азиатского солнца, был слесарем из Орши.
