Владимир Мирнев - Нежный человек
– Дура ты, я думаю: а вдруг – обыкновенный человек! Дипломат, если хочешь, – цель, стоящая сто свечей. А она – «боюсь».
– А вдруг иностранец?
– А они чего, не люди разве, Мань? Я тебе советую, но ты, конечно, сама решай, тебе видней. Я тебе говорю: есть один такой кадр, приклеился на улице Горького. Я шла, а он догнал: «Мадам, я вас видал. Ви ошень хороший, мадам, и ми с вам встрешались». А я ему: «Не встречались».
– Так и ответила? – удивилась Маша, осторожно привставая с кресла и не спуская глаз с подруги. – Так и ответила?
– А я еще не так умею, – усмехнулась Топоркова холодной улыбочкой с видом женщины, которая ежедневно отвергает ухаживания мужчин. Во время улыбки у нее натягивалась кожа на лбу и носу и худощавое лицо ее принимало выражение какого-то серьезного внутреннего ожесточения, как будто ей в этот момент приходилось вспоминать один из многих случаев, в которых она вышла победительницей. В то же время сквозь эту улыбку проглядывала некая болезненная складка, которая появляется у людей, долго болевших или подверженных недугу мучительных переживаний.
Топоркова провела по лицу рукой и спросила:
– Согласна?
– Боюсь я, Ален, ой как боюсь.
– Ну и дура. В лес не ходить, если бояться волков. Убить не убьет, полезет к тебе лапать, известное дело. Мужчины одинаковые, будь хоть кто они. Один был у меня, академик, прощелыга такой, молодой, лет тридцать семь. Вначале о полетах на Марс пел, а потом рукою шарить за пазухой. Мол, зачем мне эта планета, что я там потерял, когда ты – моя планета. Женатиком оказался. Разводиться не захотел, а я его отшила. Не люблю, Мань, женатиков, трусливы они. К тому же тот скупой оказался, ох! Побаловаться я найду почище его. Правда, он мне телефон помог поставить, составил бумагу от академии, на своем бланке, позвонил кому-то – и мигом поставили. Знакомства, они, знаешь, помогают очень.
– А ты его любила, Аленка? – спросила Мария, с некою грустью и любопытством глядя на Топоркову, и как-то не укладывалось ей в голову, что ее подруга могла знаться с академиком.
– Знаешь, я его не полюбила, но он такой вежливый, прямо весь такой вежливый и аккуратный, знаешь, его и полюбить можно. Честное пионерское! – рассмеялась Аленка и бросилась к телефону. – В кого только, знаешь, нельзя влюбиться! Любовь зла – полюбишь и козла! Но ведь не каждое животное хочется любить. Толку с них чуть. Вот возьми, случай был на днях. Встретила своего старого мужа, а он не против объединиться в кооператив снова. Но честное пионерское – ужас! Але! – крикнула она по телефону: – Позовите Самсонию! Как уехал? Куда? Фу, черт! – она швырнула трубку. – Вот еще один «пышный сад ума и цветник любовных приключений». «Мужчины значительно превосходят женщин, ибо Аллах им дал первенство» – это я вычитала в той «Тысяче ночей»! Но я тебе скажу: все как раз наоборот, и пусть в Коране говорится, все равно в жизни все наоборот. Пойдем, я тебе покажу ванную.
Огромное круглое зеркало придавало объемность маленькому помещеньицу, цветные фотографии, склянки из-под шампуня, красочные зубные щеточки, во множестве стоящие в баночках и стаканчиках, – все это создавало живую картину жизни веселой и непретенциозной хозяйки. Топоркова заставляла Марию посмотреть и порадоваться вместе с нею ковриком немыслимой красоты, расстеленным подле ванны, мыльницей причудливой формы, ароматным турецким мылом.
Маша вышла из ванной, расстроилась, сама не зная почему. Ей стало неприятно. Аленка звала Марию посмотреть еще какие-то безделушки. При виде такого изобилия безделушек та почувствовала себя незащищенной, как никогда. Она даже не могла понять, откуда у нее появилось это ужасное ощущение своей слабости, словно ее взяли и подняли в воздух, оторвав от земли, и она там барахтается, не имея возможности за что-нибудь ухватиться, и тут ее в самое сердце уколола мысль: у нее, у разведенной женщины, ни кола, как говорится, ни двора, а впереди – неясное продолжение неудачно начавшейся жизни.
– Что с тобой? – спросила Топоркова, внимательно присматриваясь к подруге. – Обиделась, что ли?
– Да ничего я не обиделась, – отвечала Мария и вдруг ни с того ни с сего бросилась к Аленке, обхватила ее за шею и громко заплакала.
– Мария, друг мой ситный, дорогая моя, ты чего? – растерялась Топоркова, успокаивая ее и в то же время сама пытаясь сообразить, чем же могла расстроить подругу. – Ты чего, маленькая? Вот еще! Ну! Слушай, некрасиво это, как же так можно… Да скажи ты мне, что случилось. Мне ты можешь сказать?
– Просто не могла, Аленка, сдержаться, прямо накатило на меня такое, сердце разрывается – и все. Я как подумаю, раньше я стремилась оторвать от себя прожитую жизнь и выбросить ее на дорогу, где ее растопчут, а теперь думаю: а в силах ли я? Не смогу, кажется. Не уйдешь от прошлого.
– Знаешь, Мань, прошлое отринь напрочь, – строго и с определенной долей назидания проговорила Топоркова, отстраняя подругу и покачивая в недоумении головой. – Прошлое, как поется в одной песенке, не воротишь, и не поможет слеза. Так вот, прошлое отбрось, а думай о будущем, вытесняй его будущим. Очень верное средство. Запомни: тот, кто пытается соединить прошлое и настоящее, проигрывает, а тот, кто соединяет настоящее и будущее, выигрывает. Простая формула жизни. Поняла?
– Да уж поняла, – отозвалась Мария, не слушавшая подругу и занятая своими мыслями.
– Знаешь, Марька, если б я рассусоливала, как ты, то я бы ничего не добилась, и пришлось бы отправиться восвояси не солоно хлебавши московского супчика, а так я закусила удила и – выстояла. Город больших возможностей у моих ног. Соблазны неограничены здесь, в нем можно растеряться – и ты пропала тогда. Поняла?
– Да я все поняла, – успокаивалась Мария, думая о своем.
– У меня в таком городе не имелось ни единой души знакомой, когда сюда приехала, – продолжала наступать Топоркова, выделяя голосом мысли, особо необходимые, как ей казалось, для подруги. – Ни единой! А у тебя – я! Ты меня слушаешь?
– Я тебя слушаю.
– Ты понимаешь меня? – спросила Топоркова, разглядывая мокрое от слез лицо подруги.
– Понимаю, Аленка, но ты прости меня, я так чего-то расквасилась, не стерпела и – заплакала.
– На всех слез не напасешься, – философски заметила Топоркова, и в это самое время зазвонил телефон.
Аленка выждала, пока прозвенел четвертый звонок, затем взяла трубку и тихим, сонным голосом спросила:
– Але? Я сама себе прописала больничный, столько спать буду, сколько требуется моему организму. А тебя это не устраивает?
Она долго разговаривала по телефону, изображая из себя томную, пресыщенную, еще не выспавшуюся женщину, позволяющую себе долго нежиться в постели.
Окончив разговор, Топоркова облегченно вздохнула:
– Все. Едет.
– Кто едет?
– Он едет. Я сказала, что наняла новую молоденькую домработницу, то есть тебя. Ты веди себя соответственно. Но ты не просто домработница, ты еще женщина с гонорком, потому что студентка и просто подрабатываешь, то есть ты – человек с перспективой.
– Нехорошее задумала, Аленка. Зачем? И никакая я не студентка.
Но Топоркова, не отвечая, принялась прибирать квартиру, переставила стулья, убрала одни журналы, выставила другие, чему, видимо, по необъяснимым причинам придавала важное значение. У нее было несколько старых французских журналов, и вот она теперь старалась разложить их небрежно, красиво, подчеркивая с выгодной стороны свой вкус и намекая на свои немалые связи с заграничным миром, доступ в который будто бы открыт постоянно, и ничего легче для нее не могло быть. Мария следила за Топорковой, потом принялась помогать. После того как квартиру прибрали и все засверкало чистотой, засветилось полировкой, Топоркова открыла окна, а сама устроилась на балкончике, внимательно следя за проезжающими внизу автомашинами.
ГЛАВА IV
Топоркова даже привстала, чтобы лучше рассмотреть остановившийся напротив ее дома автомобиль «мерседес». Отворилась одна из дверей с правой стороны, блеснув на солнце лакированной своей поверхностью, с заднего сиденья поднялся молодой мужчина в черных очках, постоял с минуту, что-то говоря водителю, потом размашисто хлопнул дверцей, взглянув на Аленкин дом, и медленно направился к подъезду. Топоркова метнулась закрывать окна, взобралась на диван с ногами и прикрыла их пледом.
– Как позвонит, так ты не открывай сразу, как будто мы его не ждали, – торопливо объясняла Аленка подруге, а сама все пыталась успокоиться, не выдать своего волнения. – Откроешь, Манька, и марш на кухню, что-нибудь делай там, греми посудой. Нет – лучше пой. Напевай какой-нибудь веселый мотив. Иностранец же придет, как ты не понимаешь. Чего на тебе лица нету!
– Не могу, Аленка, – призналась вконец растерявшаяся Мария.
