Иван Свистунов - Все равно будет май
— Жалиться всякий соображает…
— Ты еще поговори у нас! — набросился на десятника Карайбог. — И на тебя можно написать.
Угроза подействовала: Лазарев поспешил убраться с зароя. Парни и впрямь подобрались пробивные, как ухнали. Разве приехал бы к другим редактор газеты, перед которым сам директор товарищ Бронников Кирилл Захарович на задние лапки встал.
На следующий день, идя на работу, Хворостов и Полуяров останавливались у всех газетных витрин. Но час был ранний, и газеты в них желтели вчерашние. Только у Московских ворот от газетной витрины пахнуло свежей типографской краской. На третьей странице под рубрикой «Рабочая жизнь» красовалось письмо комсомольца-строителя Алексея Хворостова с броским заглавием «Зарой самотеком».
Обо всем рассказывалось в письме: о размытой колее, расшатанных вагонетках, бросовых лопатах, запущенности комсомольской работы, отсутствии наглядной агитации. Даже о том, что директор завода К. З. Бронников мало общается с рабочими, отсиживается в своем кабинете.
Друзья переглянулись.
— Взяли?
— Взяли!
И газета, шурша, сползла с витрины и перекочевала в карман к Полуярову.
Весь день на заводе только и разговоров было что о статье в газете и ее авторе. В один день Алешка Хворостов стал заводской знаменитостью. В обеденный перерыв на зарой пришел председатель завкома Ласточкин. Заговорил с обидой: почему обошли общественность, почему не посоветовались в завкоме, почему не сигнализировали, а сразу бабахнули в газету?
Но Семен Карайбог не стал ждать, пока Ласточкин вытряхнет все свои «почему», и с ожесточением ринулся в контратаку.
— Ты наши интересы должен защищать, а не зажимать критику и самокритику.
После такого удара Ласточкин обмяк, признался, что Бронникова вызвали в горкомхоз, а может, куда и повыше. Верно, отчитают за забвение нужд рабочих.
Теперь после работы Алексей Хворостов спешно мылся и уходил в редакцию газеты, расположенную в самом центре города, в одном здании с горкомом партии и горсоветом. Он рассказывал, что по субботам в редакции собираются местные писатели. Хотя они именуют себя прозаиками, поэтами и даже драматургами, но, по правде говоря, это — обыкновенные рабочие парни: трое из железнодорожного депо, двое с мельничного комбината и человек пять, в том числе и одна деваха, с механического завода. Читают свои стихи и рассказы, обсуждают, спорят.
— И я одно стихотворение прочел, — признался Алексей. — Похвалили.
— Там ты читаешь, а нами брезгуешь, — взвился Карайбог. — Рылом мы не вышли? Хорош гусь!
— Да что ты, Сема! Я просто…
— Тогда читай! — решил Петрович и сел под вагонетку: хоть какая, да тень. — Валяй!
Алексей замялся. Перед своими ребятами читать стихи оказалось почему-то совестно.
— Разве последнее. Заводское…
Начал читать нараспев, даже чуть покачиваясь (так читали поэты на субботних сборищах):
Нас на зарое веселых трое,
Роем мы глину и возим вверх.
В мокрую глину мы не зароем
Нам для грядущего данных вех…
Конечно, они не шибко грамотные по части поэзии, не много смыслят в законах стихосложения. Но сам факт, что их товарищ, заройщик Лешка Хворостов, сочиняет стихи, удивил и обрадовал. Знай наших!
— Складно! — одобрил Назар. — Только почему написал, что на зарое нас трое, когда нас пятеро?
— Для рифмы, — откровенно признался Алексей. — Пятеро не получается.
— Проверять не будут! — резонно заметил Сергей Полуяров. — Не милицейский протокол, где все факты должны соответствовать.
— Правильно! — поддержал Петрович. — Какая разница — трое или пятеро. Не в числе соль. Стихи подходящие, только по одному судить нельзя.
— Так у меня еще есть.
— Обнародуй!
— Сырое. Только вчера написал.
— Не выкобенивайся. В поэты настоящие еще не вышел, а цену набиваешь.
— Раз хотите… — согласился Хворостов. — Тоже о нас. Так и называется: «Кирпичи».
— Хорошо! — одобрил Петрович. — Тематика рабочая. Кто о нас напишет, как не свой же брат трудяга. Душу рабочего человека надо знать, а не просто чирикать, как воробьи на базарной площади.
Теперь Алексей читал по бумажке, — видно, и впрямь только написал. Прежней напевности не было, но получалось, пожалуй, еще лучше:
Нашу яму все зовут зароем!
Каждый день с семи до четырех
Глины пласт лопатами мы роем,
Что змеею вкруг завода лег.
К полудню крутые наши спины
Солнце лапой гладит горячо.
Солнце кажется нам слепленным из глины
Красным обожженным кирпичом.
— Здорово! — не выдержал Сергей Полуяров, влюбленно глядя на друга. — Такие стихи и в Москве напечатают.
Ободренный похвалой, Алексей принялся читать с еще большим чувством:
Рукавом, засученным по локоть,
Вытри лоб, где пота села сыпь,
И опять спокойно, не с наскока
Вагонетку полную насыпь.
Мышцы крепки, и движенья метки,
Знают руки, что такое труд.
И без перерыва вагонетки
Тушами раздутыми ползут.
— От дает! — вставил свое слово и Назар Шугаев. — Как Демьян Бедный!
Алексей продолжал:
Там у пресса глину рвут на части
И, вдобавок посолив песком,
В зев зубастой, чавкающей пасти
Шлепают за комом ком.
В трех шагах от нашего зароя,
Где был раньше свален сор и лом,
Плотники и каменщики строят
Новый окноглазый дом.
— Стоп, машина! — рявкнул Карайбог. — Где ты дом увидел?
— Будет дом! — горячо вступился за друга Полуяров. — Не в этом году, так в будущем. Построят! Надо вперед смотреть. Читай дальше, Алексей!
И Хворостов читал:
Дни идут. Свою простую дань им
Мы несем, движенья заучив.
Для растущих вкруг завода зданий
Мы приготовляем кирпичи.
Где пустырь был кинутый и голый,
Где не слышно было голосов,
Там теперь постройки шум веселый
Покрывает высоту лесов.
Пусть ноябрь багрец листвы полощет,
День придет, как долгожданный друг,
Мы получим новую жилплощадь
С окнами высокими на юг.
На руках тогда качая сына,
В песне расскажу ему о том,
Как с песком замешанная глина
Превратилась в этот новый дом.
Назар и тот разволновался, что с ним редко бывало:
— Сильно! Ей-ей, не хуже Демьяна Бедного! Талант у тебя, Лешка!
Петрович поддержал:
— Только в землю не зарывай!
— Вернее сказать — в глину! — уточнил Карайбог.
7Прошло всего несколько дней после литературного утренника, как на зарой явился Семен Карайбог в мрачнейшем настроении, словно после пасхального перепоя.
— Ты что, яп-понский бог, сочиняешь? — с ходу набросился он на Хворостова. — На кого клепаешь?
Оробевший Алексей залепетал нечто невразумительное. Даже мерин Чемберлен прижал уши: как бы не огрели лопатой под горячую руку.
— Полюбуйтесь, что сочиняет новый Демьян Бедный! — Карайбог вытащил из кармана помятую газету. — По своим товарищам бьет.
В газете на четвертой странице под рубрикой «Маленький фельетон» были напечатаны стихи рабкора Алексея Хворостова под названием «Тетя Мотя».
— Что такое? — заинтересовался Петрович.
— Давайте я прочту! — поспешно предложил свои услуги Сергей. Семен с подозрением посмотрел на Полуярова, но газету дал:
— Читай!
В фельетоне говорилось о том, что против проходной кирпичного завода живет некая шинкарка тетя Мотя, тайно торгующая самогоном. В дни получек к ней тянутся рабочие. И Сергей Полуяров прочел со смаком:
У шинкарки тети Моти
Самогон достать легко.
И живет она напротив,
Ну, совсем недалеко.
Там и пиво, там и водка,
Закружится голова.
И сама она красотка,
Расторопная вдова.
На работе лица хмуры,
Вниз опущены усы,
Разговоры, перекуры,
Кое-как идут часы.
Красочно описал автор сам процесс возлияний:
В час обеда мчится всяк к ней,
Точно в свой родимый дом,
Выпьет стопку, крепко крякнет
И закусит огурцом.
Сергей Полуяров стишки прочел с чувством, со значительными паузами, без единой запинки. Похоже было, что читает он их не в первый раз. Хотя фамилий посетителей шинкарки автор фельетона не назвал, Карайбог сердился не зря. Заройщики догадывались, что среди клиентуры тети Моти Сема был не последним.
