Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
— Да тут на три дома! — ахнул обходчик.
— Сколько стратишь, столько и стратишь. Запас делу не помеха.
— Половину обратно верну.
Петр Семенович отвел обходчика в сторонку.
— Из совхоза народ набегает, — сказал он доверительно. — То-се, нет ли мела там, известочки… От красок любых тоже, мол, не откажемся.
— Известно, дефицит.
— Вот и соображай.
— Чего?
— Насчет того, что останется после ремонта от материалов. Любой дом всегда имеет нужду: там покрасить, там подбелить. Ты соображай…
Осторожничал.
— Может, послать к тебе?
— Кого послать? — все еще не понимал Антон Ильич.
— Ну, кто в нужде в том вон добре, — Петр Семенович мотнул головой в сторону дрезины.
Скулы у Антон Ильича стянулись, побагровели, глаза сузились, злость так и хлестала в них. И тут же обмяк. Зачем с ходу портить отношения с этим человеком? Как-никак душевно подошел к нему, к Антон Ильичу.
— Да нет уж, Петр Семенович, пускай идут к тебе, — сказал он просто. — Отсыплю сколько понадобится известки и мела, отолью олифы, отберу лесоматериала. Остальное вези обратно. Мне это добро держать негде. Запоров в сараях нет. Уйду на участок, упрут, кто в ответе?
— Замки привез.
— Спасибо. Только кладовщиком отроду не бывал. Вот так, Петр Семенович.
— Молодец! — Улыбнулся. — Хотел проверить, честно скажу.
— Чист ли я на руку? — как ни в чем не бывало справился Антон Ильич.
— Ладно, давай разгружать. Эй, помоги! Маляра привез, — объяснил почему-то с ухмылкой Петр Семенович, кивнув в сторону парня, сидевшего на дрезине и безмятежно сосавшего конфетку. Одет был парень в ватник, измазанный белилами, в толстенные ватные штаны, тоже сверкавшие всеми цветами радуги, на голове облезлая шапчонка. Лицом бел, глаза навыкате, с поволокой.
Спрыгнул парень с дрезины.
— Давай! — Голос у него звонкий, чистый, вовсе не мужской.
Антон Ильича словно гвоздем к земле приколотило.
— Девка!
Маляриха сняла шапку. Из-под нее золотистой волной растеклись по ватнику волосы.
— Люда! — не своим голосом вскричал Антон Ильич и словно подкошенный брякнулся оземь.
5В себя он пришел не скоро. Возле него на постели сидел Петр Семенович, а девушка-маляр стояла спиной к нему у печки: там урчал чайник.
Антон Ильич пошевелился, привстал.
— Что это со мной? — хрипло спросил он.
— Лежи, лежи, — грубовато-ласково сказал Петр Семенович. — Мы бы сами рады знать, что с тобой приключилось. Увидел Любу, закричал: «Люда!» — и с копыт долой. Жену вспомнил, что ли?
Антон Ильич помотал головой.
— Не было у меня жены. Дай курнуть.
— А при чем тут какая-то Люда? — Петр Семенович передал Антон Ильичу папиросу.
— Какая Люда?
— Вы меня почему-то назвали Людой. — Девушка обернулась к Антон Ильичу. Она сняла ватник, осталась в пестром халатике — и сразу вроде бы вдвое убавилось у нее всякого… — Так вы нас перепугали! — И улыбнулась, показав две трогательные ямочки в углах мягких, добрых губ.
— Люда? — Антон Ильич долго молчал, собрав лоб гармошкой. Что-то мелькнуло на миг в памяти и исчезло. — Почему Люда?
— Это тебе знать, — с намекающим смешком отозвался Петр Семенович, — почему ты Перевалову Любу в Люду Неизвестную перекрестил.
— А кто ж вы будете? — спросил девушку Антон Ильич.
Она испуганно смотрела на него.
— Вот те раз! Я ж сказал: маляр.
— А, да, вспомнил… Парень на дрезине.
Неловкое молчание.
— Часто это с тобой бывает?
— Что бывает?
— Да вот как сегодня.
— А что было сегодня?
— Я ж говорил: увидел Любу, страшенным голосом крикнул: «Люда!» — и упал. Спасибо Любе, поддержала тебя, а то бы головой об рельсы…
— Ничего не помню, — с виноватой улыбкой признался Антон Ильич.
— Вот я и спрашиваю: впервой это у тебя?
— Бывало. Начисто память отшибает.
— А что говорят доктора?
— Контузия.
— А, да! Но ведь эдаким манером ты и на работе можешь ляпнуться. Не дай бог, прямо на полотно.
Антон Ильич ничего не сказал.
Ходики пробили два раза.
— Мне ж в обход, — спохватился Антон Ильич.
— Лежи, чего там! Люба за тобой присматривала, а я в обход сходил. Все в порядке.
— Навек спасибо.
— Чего там!
— А вот и чай готов, — сказала Люба.
— Все-таки я встану. — Антон Ильич с крехтом поднялся с постели. — Прошу прощенья, что заставил вас обоих… около себя…
— Да что вы, Антон Ильич! — весело возразила Люба. — Может, вам в постель чаю? Я сейчас…
— Этого еще не хватало, — проворчал Антон Ильич. — Голову мутит, а так… так все прошло.
— Ну и хорошо! — обрадовался Петр Семенович. — Давай, Любовь Митревна, собери на стол. Я привез кой-чего. Закусим, выпьем, оно и того…
— Да и у меня есть запасец. Бабуня напекла, нажарила. — Улыбка у Любы была такая милая, такая женственная и ласковая, что Антон Ильич почему-то вздохнул.
— Сколько ж вам лет? — справился он, отводя глаза от ее тоненькой фигуры, от молодой, высокой груди, ясно вырисовывавшейся под халатиком. На чистом лбу ни одной морщины. «Да и рано, конечно!» — подумалось Антон Ильичу. Подбородок остренький, вроде как у лисички, легкий румянец на щеках, умилительные ямочки… А бездонные, томные, с поволокой глаза снова заставили Антон Ильича вздохнуть. «С чего бы это я?» — не понимал он.
Оказалось, что Любе двадцать четыре, живет и работает в совхозе «Первомай» маляром, чуть ли не единственным в этой округе. Каждый, кто нуждается в ремонте избы или там казенного какого-нибудь помещения, — к Любе с поклоном.
Все это объяснил Петр Семенович.
— Нарасхват дивчину. Еле уговорил ее сюда. Помнишь, рассказывал про красавицу. О ней было говорено.
— Вы уж скажете! — Легкая краска смущения сделала лицо Любы еще привлекательней.
Сели.
Только теперь Антон Ильич заметил, как чисто и светло стало в избушке. Клопиные следы аккуратно залеплены бумажными кружочками, пол отмыт, окна протерты, а посуденка так и поблескивает на полке слева от печки.
— Это что ж, вы постарались? — обведя взглядом избушку, спросил Антон Ильич.
— Да ведь все равно делать было нечего. Вы спали, — деликатно обошла Люба неприятность, случившуюся с обходчиком, — вот я и…
— Долго я… после того…
— Я уж за доктором хотел. — Соленый огурец как-то особенно аппетитно хрустел на зубах Петра Семеновича, глаза замаслились от выпивки. — Когда мы прибыли, Любовь Митревна?
— Около десяти что-то. — Люба пила чай с непередаваемым изяществом, и все движения ее были ловкими, быстрыми и незаметными. Бесшумно скользила она от стола к печке и обратно.
— Это значит, четыре часа отгрохал?
— Ты уж лучше не вспоминай, — остановил Антон Ильича начальник. — Ну-ка, Любовь Митревна, хлебни беленькой.
Люба отпила крошечный глоточек, закашлялась, рассмеялась.
— Да ну ее! — И отпихнула чашку с водкой.
В жар бросило Антон Ильича. «Видел я ее! Господи помилуй, да видел же… И как она чашку отпихивала…»
Петр Семенович опорожнил Любину чашку, легонько похлопал девушку по спине.
— Красавица девка, Антоша, а? И пропадает, ни за что пропадает Любовь Митревна в молодых своих годах. И-э-эх, Любушка, Любушка, поспешил я жениться…
— Незамужняя, выходит? — мимоходом осведомился Антон Ильич.
— Переборчива очень. — Петр Семенович подмигнул Любе. — Толкутся возле нее парни, будто мошкара в теплый вечер. Люба на ту мошкару платочком махнет, она и разлетится. Страдают из-за нее парни.
— Нужны они мне! — небрежно обронила Люба и вздернула носик. Вот единственное, что портило ее лицо, — нос. Был он приплюснут у самой переносицы, и ноздри удались чуть шире, чем надо бы.
— Вот в том и вопрос, кто тебе нужен — Петр Семенович уже клевал носом.
Смолчала.
— Ну что ж, пора нам. — Петр Семенович доел ветчину, хотя и без того в животе у него явственно бурчало. — Все потребное для ремонта мы перетащили в сарай для дров, Антоша. А завтра пришлю Любовь Митревну пораньше. — И раззевался, раззевался. — Ух, в сон клонит.
— Я в обход в шесть ухожу.
— Ну, так к девяти и жди. — Петр Семенович снял с гвоздя полушубок. — Поехали.
— Ты на станции оставишь ее ночевать?
— Нет, зачем? — вступила в разговор Люба. — Я в совхоз.
— Пешком? Восемнадцать километров, на ночь глядя?
— Да я привыкла.
— Ноги-то у нее целехоньки, — усмехнулся Петр Семенович, впрочем не слишком весело.
— Пустое, — взбунтовался Антон Ильич, отбирая у Любы ватник. — Поживет здесь, пока не окончит ремонт.
— Да как же вы тут… вдвоем? — Петр Семенович хихикнул.
— Господи, да неужели обижу! Да господи! — вырвалось с чувством у Антон Ильича. — Да она мне почти во внучки…
