Римма Коваленко - Конвейер
— В честь чего же?
— В честь собственного желания, я так думаю.
— Ты серьезно?
— Наталья, тебе нравится платье? Вот и говори о нем. А откуда оно, это не обязательно обсуждать.
Наталья зарделась от возмущения.
— Ишь как все гладко! Почему этот молодой человек, работающий у тебя под началом, дарит такую дорогую вещь? Не понимаю.
— А зачем понимать? — Татьяна Сергеевна сдерживалась как могла. — Я тоже сначала хотела понять… Кстати, он подарил с согласия матери. Купил это платье ей, а оно оказалось мало.
— Это сути не меняет. — Наталья не сводила глаз с платья. — Ты должна немедленно отдать его обратно. Очнись! Такой подарок! От кого, за что? У тебя мало неприятностей, ты еще жаждешь скандала? Немедленно верни это платье или в крайнем случае — деньги.
— Не берет. — Паника, которую развела Наталья, не задела Татьяну Сергеевну. Подарок, недавно так же страшивший ее, после слов Натальи стал естественным и нестрашным. — Я хотела заплатить, но он — ни в какую. А отказаться от такого платья я не смогла.
— Ну смотри! — Наталья по-прежнему не сводила взгляда с платья. — Потом не говори, что я тебя не предупреждала. Такого чепе у нас не только в цехе, но и на заводе не было.
Татьяна Сергеевна надела халат, застегнула пуговицы. Тает их дружба не по дням, а по часам. Ну, допустим, что обеспокоилась Наталья из-за этого подарка, действительно неожиданный и опасный подарок, но почувствовала Татьяна Сергеевна в этом беспокойстве и что-то похожее на зависть. Не сказала Наталья: ах, какое платье, как идет тебе и какая жалость, что надо его возвратить. Сказала другое: отдай, отдай платье, пусть его у тебя не будет, и только уж в крайнем случае, если платье не возьмут обратно, отдай деньги. Ладно, праведница, скажу тебе, что думаю.
— Чего у нас не было в цехе? Подарков? А ты вспомни продукцию, которую доделываем по субботам, и увидишь, как мы каждый месяц вручаем себе «подарочки» под названием «сверхурочные».
Ася Колпакова в прихожей, как только Татьяна Сергеевна сняла плащ, оценила обновку.
— Таня, в таком платье ты и молодых затмишь! Коля, Света! Идите знакомиться. С этой киноартисткой вы еще не знакомы.
В прихожую выскочил Колпачок с невестой, тоже закричали:
— Ой, кто это?
— Вы красавица. — Колпачок взял у Татьяны Сергеевны коробку с тортом. — Теперь, когда будете подписывать накладные, так и пишите: Соловьева тире красавица.
Вышли родители Светы, переглянулись с одобрением: вот такое начальство у дочери на ее первой работе. Никогда не думала Татьяна Сергеевна, что столько радости и себе и хорошим людям может принести красивое платье. Всю жизнь одевалась на свой манер, с тридцати лет в темненькое, по возрасту. Синтетика вредна, хлопок полезен, это усвоила и не отступала. Стирала — гладила, гладила — стирала. На праздник шелковую кофточку, сарафанчик шерстяной, как говорится, скромненько и со вкусом. И вдруг, ах ты боже мой, словно в синее море вошла, двадцать лет с плеч сбросила. Не отнекивалась, не смущалась: что вы, что вы, какая чепуха, не платье красит человека… Не глядясь в зеркало, чувствовала: красит, да еще как!
Зорким взглядом оценила родителей Светы: такие же, как Ася. И смешно им, и тревожно, что вот эти — пушистый Колпачок и мать с настороженным, нервным взглядом — будущая родня. Молодые — те как с другой планеты явились, сидят за столом, отделенные своей молодостью и любовью, а старшие никак не найдут разговор, тычутся то в погоду: «Лето нынче было особенное, оттого и пролетело, как один день», то в пирожки, которые горками на трех блюдах: «Вы, Анна Михайловна, просто молодец. Ни за что не поверю, что тесто магазинное. Я тоже иной раз, чтобы не возиться, в кулинарии беру. Но чтобы потом такая пышность — никогда».
Мучаются родители, с пирогов перескочили на квартиру: «Кухня у вас — мечта. Нам тоже надо будет купить такую вытяжку над плитой». А молодые не спешат им на помощь.
Мучайтесь, родители, думала Татьяна Сергеевна, перешагивайте через свое смущение, знакомьтесь, привыкайте; но ведь и дети не птицы на ветке, а такие же, как мы, люди.
— Коля, — сказала она, — а Солому, наверное, судить будут. Я к следователю завтра пойду, разузнаю подробней.
У хозяйки вытянулось лицо: ну зачем такой разговор в праздничный час? С испугом уставились на мастера и родители Светы. А Колпачок — вот уж кого сердцем Татьяна Сергеевна почуяла сразу, без промаха — положил вилку на стол и спокойно сказал:
— Я уже ходил к следователю. Закрыли дело. Солома говорит, что на конвейер не вернется, все равно, мол, за такой прогул уже уволили. И Зою стыдится. Хочет в другое место устраиваться. «Сразу, говорит, заявление в бухгалтерию подам, чтобы Зое по двадцать рублей в месяц отчисляли». Я спрашиваю: «За что?»
А он отвечает: «Она знает, за что».
— Зачем в киоск полез, не говорил? — спросила Ася.
— Говорил. Ножницы полумеханические с пружиной сосед ему подарил, вот он и хотел испробовать.
— Какой ужас! — сказала мать Светы. — А если бы ему топор подарили, он бы, получается, дверь в чужой квартире мог взломать?
— Не нагнетай. — Отцу Светы не понравилась логическая выкладка жены. — Это бывает у юношей, даже у детей. Себя помню. В деревне рос. В своем саду яблоки падают, мать не допросится снять с дерева, а ты, как нанятый, в чужой сад ночью за яблоками лезешь. Что это? И в ремесленном у меня, не хочу поминать, был случай, если бы не один хороший человек, загудел бы в колонию. Спроси меня, зачем я это делал, ни тогда не знал и сейчас не знаю.
Их детям не грозили необъяснимые поступки. Это были надежные, благонравные дети. А несчастный унылый Солома, думала Татьяна Сергеевна, мучился от своей неспособности жить правильно. И родители его, какие они там ни есть, мучились с ним, и Зоя не знала покоя. Ни Зоя, ни она, мастер, сразу не догадались, почему не хочет притрагиваться к ножницам Володя Соломин. Торчали хвостики внутри блока, и безропотно обрезала их Зоя. А Солома Зое в благодарность за это пайку хотел делать. Здорово встряхнул его этот киоск: даже ножницы на конвейере не мог после всего взять в руки.
— Вы бы сходили к нему, ребята, — сказала Татьяна Сергеевна, — поговорили бы с ним. Нельзя ему уходить с конвейера.
— От Зои нельзя отрываться, — сказала Ася.
— Это одно и то же.
— Вы должны убедить его не отрываться от коллектива, — сказал отец Светы. — Вы должны вернуть его в свои ряды.
Он говорил торжественно, как на собрании. А это и было собранием. Их дети работали на одном конвейере, и родители, которые их произвели на свет и вырастили, тоже были притянуты к этой движущей ленте благодарностью и верой в ее силу.
— На зарядку становись!
Бодрый, веселый голос каждый день в это время возвещал из динамика о десятиминутном перерыве. Татьяна Сергеевна выключала конвейер, занимала место рядом с Соней Климовой и уж до самого конца зарядки не сводила глаз с Шурика Бородина. Тот стоял впереди, лицом ко всем — спорторганизатор, ответственный за физкультурные пятиминутки. Пять минут физкультура, пять минут отдых, а сколько за эти десять минут наслушаешься!
— Верстовская, Надин, — кричит Шурик, и все уже заранее улыбаются. — Верстовская, вся делай зарядку, а не одними конечностями! Не халтурь, прогибайся как следует.
Все смеются, все глядят на Шурика. Зоя машет своими короткими ручками, прогибается, только приседания пропускает, не гнутся колени. Музыка смолкает. Шурик говорит в тишине:
— Здоровье в порядке — спасибо зарядке!
Раньше Никитин, если находился в цехе, пристраивался и тоже делал зарядку. И Багдасарян, когда еще носил голубой костюм, тоже становился в ряд и неожиданно ловко и красиво при своем большом весе выполнял упражнения. Теперь оба стоят у нового конвейера и голов не поворачивают. Дружба с Татьяной Сергеевной кончилась, одна служба осталась. Отстояли в исполкоме трехкомнатную квартиру Никитину, сам министр подписал просьбу завода — «в связи с конструкторской работой над принципиально новой оснасткой пульсирующего конвейера в нерабочее время»… Справил новоселье Валерий Петрович. И мастера Соловьеву пригласил, да она сама все испортила, опять наговорила, о чем бы промолчать лучше всего.
— Вот мой новый адрес, — сказал перед новосельем Никитин и протянул записочку, — в воскресенье жду.
Она прочитала адрес, поблагодарила, поздравила.
— Мы еще с вами, — сказал Никитин, — увидим небо в алмазах. Мы еще с вами, Татьяна Сергеевна, таким наш цех увидим, что наши распри и обиды смешными будут казаться. — Все говорил хорошо и вдруг: — Да, кстати, что это у вас за история с платьем произошла?
История! Спасибо, Наталья, не задержалась, просигналила.
— Никакой истории, просто подарил мне один человек платье.
