Василий Цаголов - За Дунаем
21
Знаур отворил калитку и увидел Пелагею: она бежала ему навстречу, на ходу вытирая руки о подол, румяная, с неизменной улыбкой, от которой лицо ее казалось еще скуластей. В этот раз хозяйка была особенно приветлива.
— Соколик мой! Соскучилась по тебе...
Едва он вошел во двор, Пелагея закрыла калитку на тяжелый запор и прильнула к Знауру.
— Милый мой... Родненький, соскучилась.
В сенях Пелагея велела ему подождать, а сама ушла в избу и вскоре вернулась с деревянным ведром. Знаур недоуменно глядел на нее, думал: «А Пелагея — добрая женщина... Но почему живет без мужа?»
— А ну скидай тряпье,— приказала хозяйка и, схватив ковш, набрала воды из бадьи.—Давай, чего вылупил глазищи? Ишь, какие черные, обжигают!..
Улыбнулся Знаур в первый раз, засучил рукава черкески.
— Ты что же это? Совсем раздевайся... Аль не понимаешь? — Пелагея свободной рукой расстегнула высокий ворот его бешмета,— ну, чего ты застеснялся?
И Знаур разделся. Когда такое было раньше, чтобы он стоял обнаженный перед женщиной. Мылся долго, фыркал от удовольствия, а Пелагея терла ему спину. Потом принесла исподнюю рубаху, да еще холщевую, с косым воротником и длинными рукавами.
— Вот! Так-то будет лучше, а то прет от тебя, аж дух захватывает.
С этого начались новые отношения между Пелагеей и Знауром. До сих пор он являлся к ней и работал во дворе, пока хозяйка не выносила ему еду. Знаур успевал за это время переколоть дрова, вскопать огород, каждый день чистил хлев. Работал молча, не отдыхая. И ни разу Пелагея не позвала его в дом. Станет, бывало, она на крыльце и наблюдает за ним, а если попытается заговорить, так Знаур молчит.
— Носи, милый,— Пелагея провела ладонью по его груди, и Знаур смутился.—Пойдем в избу.
Пелагея вошла первая в просторную горницу. А за ней он, покорный, настороженный...
— Садись, будь хозяином,— пригласила женщина и ласково посмотрела на Знаура.
Придвинула к нему миску с дымящейся картошкой и краюху хлеба, поставила кринку молока, потом принесла кусок желтого, пахучего сала. Знаур сидел, сложив руки на коленях, и казалось ему, что все это во сне.
— Ешь, ну... До чего ты стеснительный!
Ел не торопясь, а Пелагея все приговаривала:
— Ишь, до чего заморили тебя, даже есть не хочешь. Ясное дело, казенные харчи... Ничего, скоро ты у меня станешь великаном.
Женщина стояла позади Знаура и вдруг обняла его за плечи, припала к нему, зашептала:
— Милый ты мой, соколик!
22
В сотне заметили, что Бабу замкнулся, ни на кого не глядит, ни с кем не разговаривает. Правда, урядник и до этого не особенно много говорил, а тут и вовсе умолк. Все знали, что на него сильно подействовала смерть Бекмурзы, и удивлялись: бывал во многих боях, видел не одну смерть и вдруг печалится столько
327
времени. Только Фацбай догадывался, кто растревожил душу Бабу, и готов был подшутить над ним, но, зная вспыльчивость урядника,, не решался: тот мог враз рубануть саблей. Но про себя Фацбай возмущался его поведением. Дело ли воина влюбляться? Он создан ходить по острию кинжала, жить по соседству с опасностью, быть готовым принять смерть. А для этого нужно твердое, как камень, сердце. По мнению Фацбая, любить можно только коня. С ним ты всюду, в любую погоду, днем и ночью, с ним только и поговорить можно по душам. А женщина нужна мужчине, чтобы рожать сыновей да доить коров. Нет, Фацбай никогда не поймет Бабу. Да если об этом узнают в сотне, так засмеют, и тогда останется одно: или уйти в другой полк, или пулю в лоб. «Ничего, пройдет горячка... Вот начнутся жаркие бои, забудет про нее»,— рассуждал Фацбай.
Но и время шло, и бои случались частые и горячие, а Бабу ходил сам не свой. Тогда Фацбай пошел к сотенному командиру и рассказал о том, что Бабу воспылал любовью к болгарке. Выслушал сотенный, но своего мнения не высказал, велел только позвать к нему Бабу. И когда тот явился, то застал Зембатова в гневе.
— Ты это выбрось из головы! Твое дело воевать... Если я тебе в отцы гожусь, то считай меня старшим братом,— Зембатов остановился напротив урядника.— Эх, Бабу, Бабу, не ожидал от тебя такого...
Молчит Бабу, думает: «Откуда Зембатов узнал о том, что у меня на сердце? Если можно заставить говорить камень, то и Фацбай проболтается?»
— Не сердись, брат мой,— урядник тронул короткую черную бородку, которую отпустил после смерти Бекмурзы.— Человек я, понимаешь? Она на осетинку очень похожа...
Постепенно гнев на лице подпоручика сменился удивлением:
— Ты ли это?
Пожал плечами Бабу, мол, как хочешь думай обо мне.
— Вот вернемся в Осетию, тогда самую красивую девушку сосватаю тебе. Положись на меня!
— Не говори так,— в голосе Бабу была твердость,
которую уловил Зембатов. — Лучше отпусти меня, пока мы на отдыхе...
— -Куда отпустить?
— К ней,—урядник не отвел глаз от острого взгляда командира.
Тот понял, что Бабу не отговорить, и если попытаться удержать, то, кто знает, что из этого получится.
— Ну, хорошо, отпускаю тебя на одну ночь,— смягчился Зембатов.— Только сделай так, чтобы никто не знал об этом. Опозоришь всю сотню — не прощу тогда тебе... Спросят, куда собрался, придумай что-нибудь... Возьми с собой Фацбая, все же веселее, да только и его не жени.
Приложив руку к сердцу, Бабу слегка поклонился и выскочил вон. У входа он чуть не сбил с ног Фацбая, который все слышал.
— Поехали быстро, — Бабу кинулся к коновязи.
Фацбай едва поспевал за ним. Ни о чем не говоря,
оседлали коней, накинули оружие, приторочили к седлам хордзены с бурками и выехали из лагеря. Навстречу им шел Евфимий, вел коня на поводу, без седла.
— Куда это? — спросил казак.
— Едем по одному делу.
— Вижу, что не пешком идете,— недовольно проговорил Евфимий.
Фацбай расправил усы и почему-то улыбнулся. Бабу, нахмурив лоб, сделал ему знак, и Фацбай понимающе кивнул.
— Послушай, Евфимий, — вмешался в разговор Фацбай,— если мы не вернемся к утру, то ты возьми себе мои вещи,— он приподнялся на стременах и вытащил из-под себя полы черкески.
— Пусть мне достанутся вещи моего врага! Прощайте!
Ехали рысью. По обе стороны шоссе пылали костры. Слева черной стеной высились Балканы.
— Послушай, Фацбай, откуда Зембатов узнал про болгарку? — урядник слегка придержал коня, чтобы посмотреть в глаза друга.— Как ты думаешь?
— На то он и сотенный, чтобы все знать...
Однако Бабу не успокоился. Фацбай вздохнул, молча изобразил на скуластом лице горестное выражение.
— Разве под тобой убили лошадь, что ты так вздыхаешь?
— Не хотел тебя огорчать,— Фацбай нарочито растягивал слова.
— Говори быстрей,—потребовал Бабу.
— Во сне ты все время зовешь болгарку...
Урядник изменился в лице, весь наклонился к другу.
— Кто-нибудь слышал?
— Зембатов проходил как-то мимо, когда ты кричал... Э, какие только слова ты не произносил. А утром вызвал меня, спрашивал о тебе, но я молчал.
— Гм! Нехорошо получилось... Знаешь, Фацбай, все время вижу Иванну во сне,— проговорил Бабу и снова погрузился в свои думы.
К знакомому дому подъехали в полночь. Не слезая с коня, Бабу кнутовищем постучался в калитку.
— Кто? — спросили через некоторое время со двора.
— Бабу,— тихо ответил урядник и спрыгнул на землю.
— Бабу? — переспросили из-за калитки.
Потом загремели засовом, и на улицу кто-то вышел, долго рассматривал всадников.
— Отец! — воскликнул Бабу, узнав болгарина, и обнял его. Петр не сразу узнал приезжего, потом обрадовался ему, пригласил в дом.
— Заходите, мои гости,— суетился старик, раскрывая ворота. Всадники ввели коней. Петр семенил впереди. Когда вошли в комнату, Бабу огляделся: нет ли Иванны. На стенах задрожал слабый свет лучинки.
— Садись,—предложил хозяин и позвал Марию.
Но гости продолжали стоять. Фацбай ждал, пока
сядет Бабу, а тот устремил нетерпеливый взгляд на дверь. И когда в ней появилась Мария, урядник, а вместе с ним и Фацбай, приложив руки к груди,- поклонились девушке.
— Мария, смотри кто к нам пожаловал! Узнаешь? Ну, иди, угости наших дорогих гостей,— велел отец.
Девушка удалилась так же молча, как и вошла. Гости опустились на палас, которым был застлан пол, и молча раскурили трубки.
— Фацбай, скажи ему, что ты мой сват,— проговорил по-осетински Бабу и сильно затянулся дымом.— Пусть отдаст мне свою дочь в жены.
— Так уж и сразу?
— Нечего тянуть, мы не ночевать приехали.
— Дай им опомниться.
— Я сказал, что у меня на душе, а ты как хочешь!
— Хорошо, если это удобно. Но...
— Мы на войне.
Старик сделал вид, будто не заметил перешептывания гостей. Поговорив, Бабу хотел встать, но Фацбай его удержал.
