Феоктист Березовский - Бабьи тропы
В эту осень Параська на посиделки не ходила — дома пряталась от людей.
Около Павлушки, на радость матери, увивалась Маринка Валежникова. А у Маринки старалась отбить Павлушку Дарья Ермилова.
Вечерами темными Параська ловила Павлушку на гумнах и на водопое. Плакала, приставала к нему:
— Что я буду теперь делать, Павлуша?.. Ну, скажи хоть словечко!
Павлушка отводил глаза от ее взбухшего живота и растерянно бормотал:
— Что плакать раньше время-то… Подумать надо… Слезами не поможешь…
В голосе Параськи звучало безысходное отчаяние:
— Куда я с брюхом-то?.. Куда?.. Павлуша?..
Павлушкино сердце сжималось от жалости к Параське.
Но не знал он, что делать. Смущенно бормотал:
— Погоди… Ужо поговорю я… с мамкой… али с бабушкой.
Но нельзя было Павлушке и заикаться перед матерью о женитьбе на Параське. Бабка Настасья говорила уже об этом.
Взбешенная Марья три дня бранилась и злобно выкрикивала:
— Своими руками разорву стервеца! Не допущу до женитьбы на сучке брюхатой!.. Варнак!.. Мошенник!.. Осрамил нас на всю деревню… С кем связался? С потаскухой оборванной… Господи! До чего дожили!.. Какую стыдобу наложил на всю семью…
Павлушка прятался от матери. Днем на дворе и на гумнах терся — около отца и деда Степана. Отец всегда был молчалив. А дед Степан делал вид, что ничего не знает про дурную славу Павлушки. Бабкиного ворчанья Павлушка не боялся. Старался мать задобрить: таскал в избу дрова и воду, поил скотину, первым поднимался чуть свет на молотьбу. А вечером убегал на посиделки. Около парней да около девок хотел заглушить стыд в душе и вину свою перед Параськой. Но не знал — что делать и как дальше ему жить. Чувствовал, что надо бы ему все-таки к матери обратиться, но боялся, и разговор с матерью все откладывался.
Параськино житье было хуже.
Лишь только стали на деревне примечать, что Параська забеременела, парни высмолили у Афони ворота и ставни.
В этот день Афоня с горя напился пьяным, поздно вечером пришел домой, сел за стол и до полночи плакал.
А Олена в этот день избила Параську до синяков.
Ребятишки деревенские при встречах с Параськой озорно кричали:
— Чо, Парася, пухнешь?!
Глотая слезы, Параська пряталась от людей.
Несмотря на тягость Параськину, Олена ярилась над нею чуть не каждый день. Била кулаками и злобно приговаривала:
— Вот тебе… вот… вот… потаскуха ты подлая!.. Лихоманка!.. Стерве!.. Вот тебе, вот!..
Уберегаясь от ударов, Параська загораживала руками лицо и живот. Пылала малиновыми щеками. Глотала подступавшие к горлу слезы. Но молчала. Знала, что надо молчать. Надо все перенести.
Часто Афоня, не вытерпев, кидался с кулаками на жену:
— Ты что, сдурела, мать честна!.. Перестань, подлюга! Самое убью… Перестань!..
Толчками отбивал Олену от Параськи.
Олена бросалась в куть и громко выла.
Параська молчала.
По-прежнему ловила она Павлушку на гумнах и за углами. Изливала перед ним свое горе, допрашивала:
— Павлуша?.. Куда мне деться?.. Что делать?..
И по-прежнему Павлушка растерянно бормотал в ответ:
— А я почем знаю… Кабы волен я был…
— Скоро родить мне, Павлуша.
— Ну… и… роди…
— А кто кормить будет… ребенка-то?
Павлушка молчал.
Параська ныла:
— В синяках я вся, Павлуша… Ужо… рожу… тогда совсем убьет меня мамка…
— А ты не давайся, — тихо говорил Павлушка, желая хоть чем-нибудь утешить Параську. — Что она… мать-то твоя… сдурела?..
Параська сдерживала подступающие к горлу слезы и тихо роняла слова:
— Что я с ней… сделаю… Кабы не тятька… убила бы она меня… давно…
Охваченный отчаянием, однажды Павлушка жестко бросил в лицо Параське:
— Будет ныть-то… надоело!.. Раньше надо было думать… — Круто повернулся и, хрустя валенками по снегу, быстро ушел от Параськи.
Оцепенела Параська от ножовых Павлушкиных слов. На короткий миг растерялась. В голове ее мелькнуло: «Побегу к речке и брошусь в прорубь, под лед…» Но неожиданно почувствовала она толчок в животе, под сердцем и очнулась. «Нет, — подумала о ребенке, — для него я все переживу». Чувствовала, что одной придется переживать свое горе, что надо железными клещами зажать сердце в груди. Но, порой, не хватало сил. Тянулась к людям. Искала поддержки. Как-то днем встретилась на задворках с бабкой Настасьей. Ей пожаловалась:
— Тяжелая я, бабушка… на сносях.
— Вижу, касатка, — участливо ответила ей бабка Настасья. — Вижу…
Сквозь слезы Параська сказала:
— От вашего Павлуши… бабушка… Его… ребенок…
Бабка Настасья погладила ее по голове и, чувствуя, как сжимается ее старое сердце от горя и от обиды за Параську, ласково заговорила с ней:
— Чую, касатка… чую!.. Выкармливала я его… варнака… не меньше матери родной… Уму-разуму учила… Да, видно, все они — мужики — одинаковые… Все варнаки, все змеи подколодные!.. Ох-ох-ох… горюшко бабье…
Параська заплакала:
— Пропала я, бабушка… пропала…
Бабка Настасья стала утешать ее:
— Не плачь, касатка, не пропадешь… Ужо поговорю я с ним… с варнаком… А ты не плачь… Мир не без добрых людей… Как-нибудь справишься со своим бабьим горем… Не убивайся так…
Обнимая плачущую Параську, гладила она ее своей старой, шершавой рукой по мокрому лицу:
— Парасинька… Голубушка моя сизокрылая… Заставила бы я его жениться на тебе… Заставила бы!.. Да сноха Марья пошла насупротив тебя… Ей хочется женить Павлушку на Маринке Валежниковой… А мое сердце к тебе лежит, касатка моя… Ужо поговорю я с ним.
— Ничего не получится, бабушка, — с тяжелым вздохом проговорила Параська. — Павлуша разлюбил меня. Я это давно почуяла… И ждать да терпеть я уж больше не могу… Видно, конец пришел… Разлучила нас злодейка Маринка… На ее богачество польстился Павлуша…
— Нет, касатка, — перебила ее бабка Настасья, — я лучше тебя знаю внука… Любит он тебя… Любит!.. Да запутался он… сбился с пути… А ты, касатка, потерпи… все перенеси…
— Не могу, бабушка.
— Коли любишь, все сможешь… и все перенесешь…
Бабка Настасья помолчала и твердо сказала:
— Чует мое сердце: рано ли, поздно ли, а вернется он к тебе… и женится на тебе…
Параська верила каждому слову Настасьи Петровны. Охваченная радостной, но почти несбыточной надеждой, она ухватилась за бабкину руку и, глядя ей в лицо, воскликнула:
— Неуж это может когда-нибудь сбыться, бабушка Настасья?
— Сбудется, касатка… Сбудется… Знаю я его… Это мать его… Марья мутит его… Ужо еще раз поговорю я с ним и с Марьей…
* * *Оставаясь наедине с Павлушкой, бабка Настасья жестоко ругала внука:
— Погоди, варнак… отольются тебе девкины слезы!.. Отольются!.. Змей ты подколодный!.. Разбойник таежный!.. Погоди ужо… погоди…
Истерзанный стыдом, досадой и жалостью к Параське, Павлушка оправдывался:
— Что ты ворчишь-то, бабуня!.. Разве нарочно я… Разве я думал, что мать не разрешит жениться на Параське?.. Сам не рад…
Бабка стучала клюшкой об пол:
— Иди, варнак, к матери!.. Пади на колени… Проси, чтобы дозволила венцом девкин грех прикрыть.
Павлушка ворчал:
— Так она и дозволила! Говорила ведь ты с ней сама! Говорил и я… А у ней одни слова в ответ мне: «Убью варнака!» Брось, бабуня… Не трави… Без тебя тошно…
Досадливо махал он рукой и убегал от бабкиной ругани.
О другом думал Павлушка. Боялся, как бы не случилось такого же греха с Маринкой Валежниковой. В эту осень уговорил отца раньше всех в урман идти — на промысел. Думал хоть на время от худой славы укрыться.
По первой пороше пошли урманить трое — с отцом и с Андрейкой Рябцовым.
Вскорости и другие мужики потянулись в тайгу.
Опять опустела деревня.
Глава 26
Как-то среди недели, утром, Параська почувствовала тупую, ноющую боль в животе. Вскоре боль прошла. Параська сгоняла на речку к водопою корову и овцу, а когда вернулась домой, боль в животе повторилась. Была она на этот раз острее и продолжительнее.
Параська присела на лавку, положила руки на стол и уткнулась в них пылающим лицом. Долго сидела, не поднимая головы, словно прислушивалась к перемежающимся болям; они начинались где-то около крестца и затихали внизу живота.
Невольно приходило на ум:
«Не пора ли рожать?»
Эта мысль наполняла сердце тревогой и смертельным страхом. Параська вдруг почувствовала себя маленькой, одинокой. Говор отца, матери и ребятишек, игравших на печке, казался далеким, чужим. Нестерпимо хотелось Параське, чтобы кто-нибудь близкий, родной подошел к ней и пожалел бы ее. Перед глазами встал Павлушка — в черном полушубке с серой оторочкой, в белых валенках с красным горохом. Вспомнились его ласки и поцелуи. Но знала Параська, что не придет к ней Павлушка, не пожалеет, не приласкает ее. Чувствовала она, что захлестывает ее прилив нестерпимой тоски и острого одиночества. К горлу подкатился соленый клубок. Но Параська сдержала слезы, не хотела показывать своего горя родителям. Глотала подступающие слезы и гнала из головы тягостные раздумья. Понимала, что одной ей придется переносить все: позор деревенский, попреки родительские и безрадостное вскармливание ребенка.
