Златослава Каменкович - Его уже не ждали
— Они ошарашены таинственным исчезновением Тараса. Все их поиски ни к чему не привели. Как камень в воду — и все! Кузьма Гай требует от меня: ты, мол, Степан, опытный в подобных делах, разведай, не в тюрьме ли он, — усмехнулся Стахур.
— Скажите Гаю, что в Кармелитском монастыре Тараса нет. А с другими тюрьмами вы не успели наладить связь. Надо оттянуть время.
— Понимаю, пан Шецкий.
— Вы слышите? Что за назойливый гудок? Где это? — встревожился Шецкий.
— Кажется, на Подзамче, — прислушиваясь, ответил Стахур. — Будто тревога…
Теперь прерывисто, надрывно рвало тишину несколько гудков.
Весть о катастрофе быстро облетела город. Со всех концов к строящемуся костелу бежали люди.
Около Варшавского кафе Шецкий и Стахур встретили Богдана Ясеня. От него они и узнали, что обвалившиеся леса убили Гната Мартынчука и еще семерых рабочих.
— Поторопимся к костелу, — шепнул своему спутнику Шецкий, провожая глазами Богдана. — Я позвоню шефу. Вероятно, Гай организует демонстрацию. Заваруха неизбежна. Будьте на чеку. Нужно выбрать удобный момент, чтобы покончить с Гаем и Калиновским.
Гроб с телом Гната Мартынчука несли Казимир, Богдан, Гай и Сташек. За гробом, едва передвигая ноги, шла Катря, поддерживаемая Христиной, рядом — старый Мартынчук, Ромка и его маленькие товарищи, дальше — знакомые и незнакомые люди.
Ромка никогда не думал, что у отца столько друзей. Портные, бондари, сапожники, плотники выходили из полутемных мастерских и, ослепленные солнцем, спрашивали:
— Кого хоронят?
Им отвечали:
— Рабочих-строителей…
И к похоронной процессии примыкали все новые и новые люди.
Недавно прошел дождь, и на мостовой блестели лужи. Их никто не обходил.
Далеко, очень далеко до Яновского кладбища! Сколько дум передумаешь, идя за гробом, провожая отца в последний путь. Спазма сдавила горло Ромки. Острая жалость к матери, сознание, что никогда отец не встретит его улыбающимися глазами, разрывали сердце мальчика. Тяжелые, жгучие, слезы текли по осунувшемуся лицу Ромки. Мальчик старался сдержать рыдания и прижался к матери. Она словно уснула и пугала Ромку своей немотой. Широко раскрытые глаза, казалось, ничего не видели. Ни одной слезинки не проронила, ни одного слова не вымолвила с той самой минуты, когда каменщики внесли в комнату мертвого Гната.
Уж как Христина уговаривала:
— Боже ж ты мой милосердный! Катруся, голубонька, ты хоть помолись… Ну, заплачь, заплачь, тогда полегчает.
Нет, не молилась, не плакала мать. Что-то необычное творилось с ней. Не она ли недавно плакала, когда у отца распухла покалеченная рука? Не она ли чуть свет вставала и спешила на рыночную площадь, чтобы за пару шисток помыть полы в магазинах, стирала чужим людям белье, только бы заработать какую-то копейку и отнести передачу отцу в тюрьму…
Бывало, пойдет сильный дождь, люди от ворот тюрьмы разбегаются кто куда, только мать стоит, мокнет. Боится — отойдет, а тут как раз дежурный надзиратель отворит окошко и, увидев, что никого нет, скроется. Сидеть тогда отцу целую неделю голодному. Известно же, какие в тюрьме харчи.
И вот — отца не стало, а она даже не заплачет…
Не знал еще Ромка, как порой от горя и безнадежного отчаяния у человека каменеет сердце.
Когда во двор прибежал Гриць со страшной вестью, Катря, стиравшая белье, не вскрикнула, не зарыдала, а точно подрубленная под корень сосна рухнула на землю. Соседи с трудом привели ее в чувство.
И с той минуты потух в ее глазах живой блеск, страшная немота сковала уста. Не даром же говорят, где вода спокойна, там и глубока…
Давидка шел за гробом с низко опущенной головой. Глаза покраснели и распухли от слез. Мальчик вздрогнул и поднял только тогда голову, когда услышал рядом цоканье копыт. С обеих сторон процессии появилось несколько конных жандармов.
— Как же, разве без этих ангелов-хранителей обойдется! — сердито сказал Ромкиному соседу пожилой рабочий с проседью в бороде.
Медленно процессия приближается к воротам кладбища, а Давидку все больше охватывает непонятная тревога.
«Это правда, правда, что бога подкупили богачи, — с ожесточением подумал мальчик. — Я же всю ночь молился, так молился, чтобы Ромкин тато ожил… А он лежит в гробу, неподвижный и холодный. Злой, злой бог, ты отнял у меня маму, тата, дедушку… Зачем же ты, жестокий, забрал и Гната Мартынчука? Зачем?!»
Давидка почувствовал, как сильно продрог.
На кладбище толпа оттерла Давидку от гроба, и мальчик не видел ни пани Катри, ни Ромки, ни всех тех, с кем пришел сюда.
Мальчик еле протиснулся вперед, но там была чья-то чужая могила и незнакомые люди. Девочка лет семи с бледным худеньким личиком и жиденькими косичками протянула ручки к свежей могиле и кричала:
— Тату… татусю мой!..
Неподалеку от нее, стоя у гроба на коленях и не давая спустить его в яму, билась в рыданиях старушка:
— Йой, лышенько-о мое! На кого ж ты, родимый сыночек, покидаешь мать старую? На кого оставляешь жену молодую с дитем малюсеньким?..
А молодая вдова рвала на себе косы и исступленно кричала:
— Чтоб ваши жены тоже молодыми овдовели, как я, несчастная! Чтоб ваши матери вечно слезами умывались! Будьте вы прокляты, кровопийцы ненасытные!
Ромка находился на другом конце кладбища. Одной рукой он утирал слезы, а другой поддерживал мать. Она по-прежнему безмолвно, сухими глазами смотрела на холмик земли, который Остап Мартынчук устилал цветами.
Гай стоял на высоком могильном камне и говорил:
— Мы не каторжники! За ненасытность предпринимателей рабочие кровью платят! Вспомните, люди, оглянитесь на свежие могилы. Сколько рабочих погибло только за один год, и все из-за того, что хозяева не хотят сколько-нибудь побеспокоиться о безопасности труда. И вот снова жертвы…
Были здесь и могилы Ромкиных знакомых. Вон те три с деревянными крестами — в них покоятся рабочие, отравленные ядовитыми парами на красильной фабрике. Ромка с отцом ходили на похороны прошлой осенью…
Тысячи людей пришли сегодня на кладбище, а тишина стоит такая, что слова Гая слышны далеко-далеко.
— Предприниматели науськивают польских рабочих на украинских, а украинских — на еврейских. Национальные распри помогают им угнетать рабочих, набивать карманы барышами…
С пригорка Ромке хорошо все видно: и могилы, и людское море, и гарцующих на конях полицейских около ворот кладбища.
— В мир брошен клич: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — гремел голос Гая. — Мы все труженики — братья! Наш класс рабочих имеет только одного врага — капиталистов всех национальностей! Сейчас мы должны требовать, чтобы предприниматели согласились на все условия, которые мы им продиктуем. А если не согласятся, объявим всеобщую забастовку!
— Верно! Правду он говорит! — раздалось со всех сторон.
— Надо и подрядчиков, ихних лакеев, прибрать к рукам.
— Хозяина б с костела скинуть! Не бойтесь, его дети голодными не останутся!
— Не одного хозяина, всех их порешить!
А Гай говорил:
— Трудящиеся люди! Настал час, когда пролетариату, как никогда, важно сплачиваться, накапливать силы! Помните, только в организованной борьбе против эксплуататоров вы можете завоевать свое счастье. Ваша сила — непобедима!
— Мы будем бороться! — решительно произнес рабочий с темными, глубоко запавшими глазами, стоявший над могилой Гната Мартынчука.
Полицейские врезались в толпу и начали разгонять рабочих. Сначала пронесся глухой ропот. Но, когда жандармы начали избивать людей плетями, кто-то крикнул:
— Бей кровопийцев!
Завязалась схватка.
Девочка с белесыми косичками потеряла мать и стояла спиной к всаднику. Вот она обернулась и увидела над своей головой страшную морду лошади.
— Ма-а-а! — вскрикнула она и закрыла руками лицо.
К счастью, рядом оказался Ромка. Он схватил девочку за руку и лишь успел оттащить ее, как конь ударил передними копытами по тому месту, где только что стояла сиротка.
Около склепа какого-то магната два полицейских схватили Стахура и подвели к офицеру — адъютанту Вайцеля. В общем шуме только жандармы услышали, как Стахур тихо попросил:
— Пан офицер, ударьте меня!
Офицер перчаткой начал хлестать Стахура по лицу, а полицейские еще сильнее скрутили руки «бунтовщика». Эта комедия понадобилась провокатору для того, чтобы показать Гаю и рабочим: мол, смотрите, я бесстрашно терплю издевательства за общее дело.
Не ведая о коварстве Стахура, Гай с группой рабочих бросился ему на выручку.
— Я сейчас удеру. Стреляйте в меня… Но осторожно…
Стахур рванулся из рук полицейских и, оттолкнув одного из них, побежал. Вслед ему прогремели выстрелы.
Когда началась схватка, Василь Омелько спрятался за высоким могильным камнем. Ему совсем не хотелось угодить в тюрьму. Когда он увидел, что полицейский пустил лошадь на ребенка, страшный гнев охватил этого великана. Рука невольно схватила камень с земли, но кинуть его Василь не решался. Он боязливо озирался. Рабочие бросали камни в полицейских, местами завязывалась рукопашная, и Василь не стерпел. Брошенный им камень угодил офицеру в голову. Тот свалился с лошади, застряв ногою в стремени.
