Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Как частника, его лишили избирательного голоса. Очень обиделся, хлопотал:
— Какой же я частник? Я на общество работаю!
Наконец вернули голос.
На радостях крепко выпил и пьяный возил свою бочку по городу. Подошел к милиционеру:
— Милиционер! Я право голоса получил! Могу я петь?
— Пой.
И он шел рядом с коричневой своей, дубового цвета, бочкой, лихо крутил в воздухе вожжами, будто на свадьбу ехал, и пел.
. . . . .
Настоящая московская речь:
— Жира стояла уж-жасная.
— Шилун ты какой!
— Два шига сделал и стаит.
. . . . .
Бабушка:
— Юлию Николаевну не узнать. Старенькая, согнутенькая ходит.
. . . . .
Бабушкин муж Аркапур. Отчим нашего отца. Читает Библию. Книгу Притчей Соломоновых. На полях делает карандашом пометки, некоторые стихи подчеркивает. Например:
«Лучше жить в углу на кровле, чем со сварливой женою в пространном доме».
«Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него».
«Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней».
«Удали неправедного от царя и престол его утвердится правдою».
На полях: Распутин.
«Непрестанная капель в дождливый день и сварливая жена — равны».
«Соблюдающий закон — блажен».
«Розга и обличение дают мудрость».
«Где слово царя, там — власть; и кто скажет ему: что ты делаешь?»
«Кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто смотрит на облака — тому не жать».
Приписано: колхозы.
Вот так и вырисовывается, как на фотографической пластинке, весь характер человека и взгляды его…
У Аркапура трое детей. Дочь Лёлю в семнадцатом году он проклял. Да, проклял самым настоящим, классическим образом. Узнав за обедом от старшего сына Сергея, что Лелин жених Леонид Гельфенбейн — не русский немец, за которого он себя выдавал, а крещеный еврей, Аркапур задрожал, поднялся над столом, вытянул руку и страшным голосом возгласил:
— Проклинаю!..
Леля и жених ее уехали в Москву, там венчались (вчетвером, две пары, потому что брат Леонида Анатолий влюбился по фотографической карточке в Лелину кузину Настю Кацепову) и уехали в Симферополь к Гельфенбейнам старшим. После Перекопа и прочего оказались в Константинополе.
Теперь они в Сербии. Леонид — королевский судья.
Бабушка украдкой от мужа переписывается с Лелей.
. . . . .
Аркапур — член Русского собрания. Монархист. Шовинист. Патриот из тех, кого называют квасными.
Хорошо помню отпечатанные в типографии плакатики, висевшие на каждой площадке парадной лестницы пурышевского дома на Фонтанке, 54:
«По-немецки говорить запрещается».
Я и тогда, маленький, удивлялся: кому придет в голову говорить по-немецки на лестнице!
Для Леонида Аркапур сделал исключение. Очень уж приглянулся, понравился ему этот молодой, белозубый, статный и веселый немчик в русской земгусарской форме. И при этом какой ум, какая деловая хватка! Тот еще не стал женихом, еще обручения не было, а Аркапур уже дня не мог провести без него.
Старший сын Аркапура Сергей, помогавший отцу в делах, испытывал ревность совершенно женскую.
Возникли у него подозрения. Уговорил сводную сестру Тэну, и они вместе поехали на Васильевский остров в университет. За синенькую бумажку канцелярист разыскал бумаги братьев Гельфенбейнов и подтвердил:
— Да, крещеные евреи.
В тот же день, за обедом, как бы между прочим Сергей сказал:
— А вы знаете, папаша, ведь Леонид — жид?
Тут вот и затряслась седая патриаршая борода Аркадия Константиновича. Тут он и побагровел, и поднялся над столом, и протянул задрожавшую руку в сторону Лели:
— Проклинаю!..
. . . . .
Аркапур — внутренний эмигрант. Он живет в своем медвежьем углу и слышать не хочет о возвращении в Ленинград до тех пор, пока тот снова не станет Петроградом.
Борода его бела. Ноги плохо слушают его. Память изменяет ему. Но он мечтает прожить сто лет и твердо уверен, что проживет.
. . . . .
Судьба Аркапура, его жизненная и деловая карьера типичны для целого круга моих родственников. Две линии Спехиных, семья Кацеповых, семья Сидоровых, Носановы… Капиталисты первого поколения. Дедушка Василий мальчиком приехал из своей холмогорской глуши буквально с пятачком в кармане. Перед революцией был владельцем пятиэтажного универсального магазина на Садовой.
Мальчиком из родной Устюжны приехал в Петербург и Аркаша Пурышев. «Мальчиком» работал он в чайных магазинах — на Васильевском острове, у Владимирской церкви, на Невском. Потом поступил на счетоводные курсы Езерского, где познакомился и подружился с другим учеником — Петром Сойкиным. Впоследствии строил для Сойкина дом на Стремянной, 12 — адрес, известный многим любителям книги.
Окончив курсы, работал какое-то время у Езерского помощником. Потом получил приглашение в Ташкент, в только что завоеванные области.
. . . . .
В Петрограде, в Полюстрове, у него был куплен еще в 1915 году большой пустырь. И вот у всякого приезжающего из Ленинграда он спрашивает:
— Не знаете, там не построили ничего?
Потому что по законам Российской империи здания и предприятия, самочинно возведенные на чужой земле, переходят в собственность владельца участка.
. . . . .
Газет не выписывает. «Не хочу обогащать Советское государство», — говорит он. Но это неправда, на самом деле газету не выписывают из экономии. Берут ее у хозяев, а на сэкономленные за год 12 рублей покупают ведро меда.
. . . . .
Пьет чай с медом, отсчитывает и глотает каждые два часа гомеопатические шарики, утром и вечером подолгу молится, гуляет в саду и ждет… ждет, что его позовут.
А сын Сергей уже восьмой год не пишет ему.
А в Белграде, в Сербии, у него растет внучка Таня, и он не знает об этом. Не знает о ее существовании.
. . . . .
В поезде «Калуга — Москва».
Народу еще не много. Почти все спят. Типично для времени: из каждых трех пассажиров два — строители. С топорами, пилами, фуганками, желтыми «футиками» за голенищем…
. . . . .
Молочницы садятся тем больше, чем ближе к Москве.
. . . . .
Парень ходит по вагонам, торгует яблоками. Продал корзину, сходил в свой вагон, принес еще.
— Угощаю коричневыми! А вот замечательные коричневые!
. . . . .
Прибыли в Москву ранним дождливым утром.
Вокзал уже понемногу оживал. Ждали прибытия одесского поезда.
В киоске продавали свежие, сегодняшние «Известия».
На улице лил дождь.
. . . . .
Москва 5.IХ.30.
На четвертом номере добрался до Николаевского вокзала, отдал на хранение вещи, в буфете выпил чаю с бабушкиными пирожками.
На той же четверке проехал на Центральную городскую станцию. Билетов на сегодня нет. Пошел на станцию международных вагонов. Простоял в очереди два часа, билет получил.
Весь день в Москве. В Третьяковке, на Сухаревке, в часовне Владимирской Божьей Матери, в ЦПКиО. Там поужинал.
Сейчас на вокзале.
Поезд должен был уйти в 21. 30, но опаздывает на пять часов, уйдет, дай бог, в четыре.
Сижу, пью чай, любуюсь молодой американкой.
Был на почтамте в смутной надежде поймать Катю, но, как и следовало ожидать, Катю не поймал.
Москва по-прежнему неуютная.
«В муках рождается новый мир».
Спать хочется.
Предыдущую ночь спал два с половиной часа. А перед тем несколько ночей тоже недосыпал. Сознательно.
Без десяти два.
В буфете со столов убрали скатерти, и люди спят, положив головы на грязные доски.
Пьют чай в стаканах без блюдечек. Напоминает девятнадцатый год. Ярославль, Рыбинск, ст. Лютово…
Болел зуб. Сейчас, слава богу, утих.
Американка познакомилась с молодым американцем, этаким киногероем, вроде… не скажу вроде кого, не вспомнить.
Их много таких.
В белом клеенчатом пальто, в широкополой шляпе.
. . . . .
Может быть, она и не американка. Нет, американка. Кричит на весь вокзал.
Привела отца, седого, морганистого, пирпонтистого, но еще здорово крепкого господина из Сан-Франциско. Только, пожалуй, этот чуть-чуть повыше, чем тот господин.
Познакомила отца с фрайером. Отец долго тряс фрайеру руку.
Молодые ушли.
Старик поблескивает золотым пенсне. Лицо красное. Волосы — серебряно-белые.
Боюсь, как бы не хватил и этого господина удар.
Чего они лезут в Эсэсэсэр?
Сегодня из-за них чуть не остался без билета.
. . . . .
Впрочем, кто его знает, может быть, старик тоже не американец. Может быть, он Макдональд*. Похож на Макдональда.
Курит, конечно, трубку.
Слева сидит Мейерхольд*. Похож на Мейерхольда.
У меня все люди похожи на кого-нибудь. Только Зощенко ни на кого не похож. И на него нет похожих.
