Юрий Авдеенко - Дикий хмель
— Вы крайняя?
— Не совсем. За мной занимала женщина с ребенком.
— С ребенком не делают укладку.
— Это не моя забота и не ваша.
— Ошибаетесь. Забота моя, поскольку женщина с ребенком стоит впереди.
— Она не может стоять позади вас, потому что занимала очередь за мной.
— Нужно дождаться крайнего. Таков обычай.
— Первый раз слышу.
— Зря.
Настроение испорчено вконец. А туча уже нависла над Медведковом. И стегается дождем, словно розгами...
Кажется, я напрасно сказала: «Рискнем». Мне не хочется рисковать. Ух как не хочется! Но разве можно пролежать все выходные в постели? Жизнь-то идет. Я не становлюсь моложе со дня на день.
Какой неприятный пластик в парикмахерской. Цвета болота. И руки мастера пахнут луком. Черт побери, это же дикость — есть лук с утра.
— Вы крайняя?
— Нет. За мной занимала дама в синем плаще.
— Хорошо. Я буду держаться вас.
— Стойте. Но не держитесь...
Какое счастье дышать свежим воздухом! Дождь уже прошел, но солнце не золотит мокрый асфальт. И, чтобы увидеть серое небо, не обязательно смотреть вверх. Оно лежит под ногами на асфальте так же близко, как мятые фантики от конфет и оранжевые апельсинные корки.
Заглядываю в почтовый ящик: вчерашний вечерний выпуск «Известий». И, как всегда, никакого конверта. Ни маленького, ни большого, ни синего, ни белого.
Ради приличия Буров мог написать хотя бы одно письмо. Пусть он разлюбил меня. Но ведь жили вместе столько лет. Разве мы совсем чужие друг другу?
А ехать на пароходе нет никакого желания. Оно растаяло, как иней под дождем. Однако я дала слово. И обещала...
Одеваюсь без души. Двигаю руками, ногами, словно заводная игрушка.
...На Речном вокзале завод весь вышел. Увидела Луцкого возле касс, в сером плаще, в серой шляпе, с неизменным огромным портфелем. И остановилась. Стояла за деревом и смотрела на директора. И знала, что никуда я с ним не поеду. Ни за какие пряники. Ни-ни-ни... Не знала почему.
Он нервничал. Поглядывал на часы. Потом пароход медленно-медленно отвалил от дебаркадера, а Луцкий взял такси и уехал. Возможно, ко мне домой. Потому я и осталась возле реки. Сидела на скамейке, словно во сне, пока не стемнело.
Потом вдруг кто-то разбудил меня. Увидела огни, автомобили... Луна метала синие искры над всхлипывающей водою. И ветер был такой мягкий, словно это дышала сама ночь.
12Все было хорошо. Все было тихо. И ясный город лежал в ночи, свежей и молодой, как весна.
С балкона, где стояли мы с Викой, матово смотрелись пролеты улиц. И фонари над ними, и деревья, омытые светом фонарей, равнодушным голубым светом, который, казалось, на ощупь должен быть холодным, как поручни в трамвае. Театральной сценой, неподнятым занавесом ярко сверкала витрина магазина тканей, а другие витрины других магазинов, насупленные, сонные, сидели рядком, точно куры на насесте.
Выветрило. Небо стало таким чистым, таким звездным, что на соседних домах видны были даже телевизионные антенны.
— Я иногда страшусь, — призналась Вика.
— Никогда бы не подумала.
— Страшусь, — повторила она шепотом. — Я очень счастливая. Нельзя. Не бывает так.
— Бывает всяко, — ответила я вовсе не для того, чтобы успокоить подругу. Я верила, что в жизни бывает всяко. И можно век, как пальма, видеть над собой безоблачное небо, и можно всю жизнь только мечтать о таком небе, мечтать под монотонный стук дождя.
— Я никогда никому об этом не говорила.
— И не говори, — посоветовала я.
— Скажу только тебе. Хорошо?
— Хорошо.
— Я боюсь, что Митя бросит меня.
— У него есть любовница?
— Не думаю.
— И не думай.
— Это помимо воли. — Вика повернула лицо, наполненное жалостью к самой себе, к своему счастью, дому, даче, автомобилю «Волга», жалостью к достатку, и благам, которые вытекают из этого достатка.
— Тебе нужно отдохнуть, — сказала я как можно ласковее. — Одной. Уехать куда-нибудь на юг... Или в Карпаты. Нужно соскучиться по дочке, по мужу.
Возражая, она, словно старушка, затрясла головой, не то, чтобы испуганно, скорее оторопело. Сказала:
— Не могу так.
— А ты через «не могу».
— Легко советовать.
Я не ответила. Вика положила локти на перила балкона, ссутулилась. Я долго-долго молчала, глядя на сонную улицу. Я не знала, о чем думала подруга. Но я знала, что ни на какой юг, ни в какие Карпаты она не поедет. Дверь с балкона ведет в ее квартиру, в ее счастье, тишину, покой, веру...
— Надо мыть посуду, — будто очнувшись, сказала она. И потом спросила без всякого перехода: — Тебе никогда не кажется, что ты больна?
— Чем?
— Ну чем угодно.
— Мне бы твои заботы, — улыбнулась я.
И Вика улыбнулась и сказала:
— Я — дура?
— Самую малость. Немножко.
— Самую малость — это ничего, — голос теперь был бодрым. — Самую малость — это значит, как все.
— Как все, — согласилась я.
Мы пришли на кухню, но Митя уже вымыл посуду. И кухня тоже казалась вымытой и даже вылизанной. Такая она была чистая и белая...
— Можно ложиться спать. Ты устала?
— Нет, — сказала я. — Посидим. Завтра суббота. А видимся мы так редко. А я тоже хочу поплакаться. Я буду плакаться, а ты утешать меня. Договорились?
— Договорились, — сказала Вика.
...Все было хорошо. Все было тихо. И там, за кухонным окном, ясный город лежал в ночи, свежей и молодой, как весна.
13«Натали!
У меня большая-большая радость. Слухи о том, что Адам женат и имеет двух детей, оказались ложными. Их распустила Тереза, которую ты не знаешь, но которая учится вместе с Адамом и влюблена в него уже четыре месяца. Она, Тереза, тощая и плоская, как брючный ремень, особа, отличается своим болтливым языком. Такие завистницы есть, наверное, и у вас в России. Ты их остерегайся, Натали!
Август мы провели с Адамом на Губалувке в Закопани. Там у нас студенческий санаторий.
Натали! Адам и я официально приглашаем тебя на свадьбу нашу, которая состоится в канун Нового года. Никаких отговорок не принимаем. Ты увидишь, как прекрасна Польша. И как много у тебя здесь друзей.
Обнимаю и целую
Бася Смотринская». 14Повесть была про лесорубов, которые жили в краю голубых озер, любили среди сосен, хорошо мечтали. Повесть была хорошая. Читалась залпом. И след в сердце оставляла, точно песня, теплый и радостный.
Где-то был записан телефон ее автора, и я решила позвонить ему, старательно перелистав старые телефонные книжки.
На Полярной гремели трамваи. Шум, привносимый ими в ночь, распугивал покой. И у меня не было ощущения позднего часа, хотя на самом деле часы показывали без четверти одиннадцать.
Там, далеко, за десять, а может, и за все двадцать километров, трубку сняла молодая женщина. Несомненно, молодая. Пусть даже определять возраст по голосу в телефонной трубке — большая смелость. Я никогда раньше не набирала этот номер телефона, не думала, что буду набирать, но удивительно — женский голос в трубке показался мне противоестественным, немыслимым, быть может, потому, что я не ожидала его услышать. Я могла предположить — будут длинные гудки, никто не снимет трубку. Но то, что может ответить женщина, не приходило мне даже в голову.
— Я попрошу Бронислава.
Женщина молчала. Я слышала в трубке ее дыхание. Женщина раздумывала, как ей быть. Потом за окном прошумел трамвай, и я не могла слышать в трубке ничего.
Пауза затягивалась. Я уже решила положить трубку, когда женщина сказала:
— Одну минутку.
Конечно, минуты не потребовалось. Бронислав сказал сухо:
— Да?
— Добрый вечер, — уныло произнесла я. Затея с ночным звонком показалась мне пустой и ненужной.
— Наташа! — обрадовался он. — А я только сегодня получил письмо от Андрея.
— Вы женились?
— Скоро месяц.
— Догадываюсь — вы устали от поздравлений, но все равно я вас поздравляю.
— Спасибо.
— И вам спасибо. За повесть.
— Вы прочитали?
— Две минуты назад... Андрей уехал в те края?
— Почти что, — не очень уверенно ответил Бронислав. — Место действия в повести обобщено. Вы заметили — там нет точного географического адреса.
— Не заметила. Она читается на одном дыхании.
— Спасибо вам, — проникновенно сказал Бронислав. Наверно, он еще не был испорчен похвалой.
— Спокойной ночи, — пожелала я.
— Взаимно.
— У вас ревнивая жена? — не знаю зачем, спросила я. Была убеждена, что ревнивая.
— Нет. Ее тоже зовут Наташа. Я вас познакомлю. Вы обязательно приходите к нам в гости. Или давайте съездим куда-нибудь вместе. К примеру, в Архангельское. Вы бывали там?
— Ни разу.
— Что же Андрей так оплошал?
