Иван Свистунов - Жить и помнить
Юзек опустился на табуретку:
— Ради бога как-нибудь иначе. Без крови.
— Не будьте ребенком. Борьба есть борьба. Вы слышали когда-нибудь имя — Дарвин. Был такой коммунист. Он первым сказал: борьба за существование. Или вы, или Элеонора! Одно ее слово — и вы в руках органов государственной безопасности. Тогда прощай молодость, жизнь. Все!
Пшебыльский ставил на верную лошадку. Знал: для Юзека его собачья жизнь — самое дорогое. Променял же он когда-то в лагере за лишнюю миску баланды и честь, и семью, и родину. Типичный предатель. И трус. Трусость привела его в лагерь перемещенных лиц, трусость заставила служить американцам. Трусость свела с ним, с Пшебыльский. Трусость!
Юзек скулил:
— Ради бога! Меня могут заподозрить. Кроме того, она невеста брата.
Несмотря на почти трагический характер разговора, Пшебыльский усмехнулся:
— До каких пор вы будете таким щепетильным? Невеста брата… Чепуха! Ян Дембовский найдет десяток невест. По нынешним временам баб в Польше больше, чем блох у цыгана. Надо быть решительным. Если действовать с умом, то на вас не упадет и тень подозрения.
Как летучие мыши в темной комнате мечутся перепуганные мысли в голове Юзека. Да, он любил Элеонору. Но она отвергла его. Ждала и дождалась Янека. Сама виновата. Виновата! Почему же он должен жалеть ее? Разве она пожалеет его? Предаст. Но убить! Нет, невозможно!
— Как же? Как?
— Элеонора — молодая особа, — вслух размышлял Пшебыльский. — Могла быть какая-нибудь романтическая история. Ревность, например. А тут — приезд жениха. Жизнь иногда подсовывает такие ситуации, что не мерещились и Уэллсу.
Юзек верил и не верил Пшебыльскому. Пожалуй, все он выдумал. Блеф. Старый иезуит горазд на провокации. Должно быть, ему самому опасна Элеонора, и он хочет убрать ее чужими руками. Дудки! А если правда? Тогда надо искать выход. Ревность… Романтическая история… Мелькнула мысль, извивающаяся, как рептилия.
— У меня появилась одна идея.
— Вы не ошиблись? — съехидничал Пшебыльский.
— Если с Элеонорой, боже упаси, что-нибудь случится, хорошо бы впутать Курбатову. Не зря же я распустил слух, что Элеонора была любовницей русского майора. Романтика! Кстати, и темная история со Славеком.
— Какая история?
— Майор Курбатов сразу после войны притащил из Бреслау младенца. Верней всего, гитлеренка. Развел рождественскую сентиментальщину: «Усыновлю! Увезу в Россию!» Гораздо правдоподобнее изобразить, что мальца они прижили вместе с Элеонорой. Звучит?
Полуопущенные, как у старого индюка, веки Пшебыльского чуть дрогнули: какими путями в бестолковую, набитую буги-вугами башку Юзека забрела дельная мысль. Может быть, он совсем уж не такой кретин, каким кажется? Или просто начитался романов Анны Кристи? Впрочем, какая разница! В этой примитивной ситуации есть смысл. Русская убила польку. Любуйтесь: братская дружба на веки веков! Весь эффект от ударной работы Петра Очерета и его друзей пойдет насмарку. Вот оно, истинное лицо советских людей! — скажет каждый поляк.
— Надо подумать, — проворчал Пшебыльский. — Дело сложное, но игра стоит свеч. Главное — сбить с толку следствие. Вас мы перебросим в спокойное место.
Спокойное место! Пшебыльский невесело задумался. С какой радостью он сам бы сегодня же, сейчас же бежал из страны, где на каждом шагу подстерегают провал, арест, возмездие. Забиться в тихое, спокойное место и жить, не видя сопливого Юзека, отвратной, как тюремная параша, хари Серого. А жить можно неплохо. Недаром он ориентировался на доллары и фунты стерлингов, что недооценил бедный Казимир.
— Ах, Юзек! — мечтательно проговорил Пшебыльский. — Как много на белом свете хороших городов! Например, Прага. Стара Прага. Злата Прага. Город каштанов и средневековых переулков. Какие ресторанчики, какие ночные кабачки, какое пиво! Мы бывали там с паном Войцеховским. Даже зашли в пивнушку «У чаши», ели сосиски и запивали светлым пильзенским. Портрет Франца-Иосифа видели. Представительный мужчина. И совсем не засижен мухами. Все это враки большевистского агента.
— К чертям собачьим Прагу! Я не Швейк, чтобы ехать в Прагу.
— Понятно, — качнул лысым черепом Пшебыльский. — В Праге сейчас делать нечего. А чем плох Будапешт? Голубой Дунай, чудные девушки. Совсем как на Елисейских полях. Я любил когда-то ездить в Будапешт.
Юзек оскалился:
— Вы смеетесь надо мной?
— Нетрудно понять ход ваших мыслей. Куда же? Может быть, вас привлекает черноморский берег? Золотой песок? Сухое виноградное вино в кабачках Констанцы?
— На запад, только на запад!
Пшебыльский усмехнулся:
— Пожалуй, есть смысл. Там вы научитесь работать по-настоящему. Но об этом после. Действуйте! Дорог каждый час. Пистолет есть?
— «Вальтер».
— Не то. Я достану вам русскую машинку. Знаете, как она называется? Тэтэ! Смешно, не правда ли? У меня в Познани была девочка. Ее тоже звали Тэтэ. Била без промаха! — Пшебыльский хихикнул, нечистая слюна вскипела в уголках рта. — У пани Курбатовой могла быть такая штучка. Большевичка. Улика!
Как мираж стоял перед взором Юзека Дембовского вожделенный Запад: деньги, рестораны, коньяки, балетные дивы… Приободрился:
— Еще один момент, пан Пшебыльский. Вы учтите мои чувства. С Элеонорой должно случиться несчастье, а я люблю ее. Кроме того, она невеста брата.
Пшебыльский понимал справедливость такой постановки вопроса: товар — деньги! Человек практического склада ума, он был чужд сантиментам и эмоциям.
— Пятьсот долларов!
Сумма, вообще говоря, была не малая. Но может быть, можно еще кое-что выжать. В конце концов у проклятых эксплуататоров денег куры не клюют. Весь мир ограбили. Юзек пустил слезу:
— Скоро их свадьба. Такой удар для всей нашей семьи. У мамы больное сердце…
— Женская болезнь до постели, — скабрезно усмехнулся Пшебыльский.
— Как вы смеете так говорить о моей маме!
— Ну ладно. Семьсот.
Надо бы и остановиться. Но так заманчиво положить в карман лишнюю сотнягу.
— Отец любит Элеонору…
Пшебыльский поморщился:
— Хватит!
Юзек понял: потолок.
— Благодарю вас! — и взялся за тросточку. Без нужды глядеть на лысый череп буфетчика — удовольствие маленькое.
Пшебыльский ковылял из угла в угол на подагрических ногах, не замечая вопросительного выражения на лице Юзека. Он думал. Затеянная операция поможет окончательно привлечь Яна Дембовского. Наконец-то он поймет: русские, убившие его невесту, — смертельные враги. А главное: может быть, тогда Серый решит, что ему, Пшебыльскому, надо уходить за границу, и поможет. Хоть остаток дней проживет спокойно, чтобы утром была чашечка черного кафе с белой булочкой, к обеду куриное крылышко, а вечером французский коньяк и свеженькая, еще не замызганная девочка.
— Срок — два дня!
Юзека передернуло.
— Так быстро? Невозможно.
— Не торгуйтесь. Не прибавлю ни одного доллара.
— Я не об этом…
— Рад.
Юзек почувствовал в животе знакомую тянущую пустоту.
— Я пойду?
— Действуйте.
В окно Пшебыльский видел, как Юзек, по-дурацки озираясь, словно за ним гонится прокурор, проворно пересек улицу и скрылся в проходном дворе, который, верно, знали еще молодчики из дефензивы.
Если бы старое, издерганное страхами, болезнями, злобой и морфием сердце Пшебыльского было способно на такое старомодное чувство, как жалость, то, видя съежившуюся спину Юзека, он пожалел бы его. Сам он человек конченый. Нет у него другой дороги. Поставил ва-банк. Всем — прошлой жизнью и прошлыми делами, телом и душой, настоящим и возможным будущим — связан он с Серым, с Войцеховским, с теми, кто стоит за ним.
А куда полез молокосос Юзек Дембовский? Сын шахтера. Брат партийца. Откуда в его душе столько родимых пятен капитализма? Каким ветром нанесло в его слабый умишко шик-модерновскую дребедень? Пшебыльский скосил бескровные губы: «Бред собачий!»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1. У могилы
В небольшом шахтерском городке самым примечательным местом был парк. Назывался он парком культуры, но совсем не был похож на убогие полусады-полускверы с чахлыми, худосочными деревцами, с гипсовыми скульптурами длинноногих пловчих, пятнистыми от дождей и пыли, с аляповатыми клумбами и стрижеными кустиками акации, листва которой начинает желтеть уже с половины июля.
Не таким был здесь парк. В самом центре города возвышалась довольно высокая гора, окруженная пологими холмами, поросшими дубами, соснами, елями. Собственно, и город строился вокруг горы, и главная улица, изгибаясь, как река, полукольцом обхватила ее.
Жители города расчистили гору от бурелома и валежника, проложили асфальтированные аллеи, поставили скамейки, повесили фонари, разбили цветники.
![Вера Кауи - Любить и помнить [Демоны прошлого]](/uploads/posts/books/9379/9379.jpg)
