Петрусь Бровка - Когда сливаются реки
— И морозов больших вроде не было, — отозвался Мешкялис.
Люди на перемычке пригнулись — поспешность, с которой выбирались подрывники на берег, и то, как втягивали они головы в плечи, насторожили и других. И вот уже грохот прокатился над озером, взлетели каскады воды и осколков.
Один из них, небольшой, упал к ногам Мешкялиса, и тот выругался:
— А, чтоб ты сгорела... И не на фронте, а погибнешь!
Йонас, решив, что наступил подходящий момент отомстить за шуточки по поводу крестин, сказал:
— Ты так много говоришь о фронте, что можно подумать, будто вся Литовская дивизия только на тебе и держалась!
— Ну, знаешь!.. — обиделся Мешкялис. — Держалась не держалась, а таких, как ты, я выручал не раз…
Видимо, Мешкялиса шутка сильно обидела. Есть у каждого человека такие поистине святые для него моменты в жизни, которых нельзя безнаказанно касаться. Он нахмурился и работал, не поднимая головы.
— Зря ты это, — тихо сказал Алесь Йонасу, и тот понял, что совершил ошибку, напрасно огорчил председателя.
Отвлекла их от этого маленького, но неприятного происшествия Зосите, которая только что вернулась от Анежки. Сообщив, что там все в порядке, она сказала:
— Знаете, Алесь, мне кажется, что надо сообщить об этом родителям... Нехорошо получается. Правда, ничего страшного сейчас нет, а кто знает, что будет к ночи?
Мешкялис и Йонас остановились и наблюдали за Алесем.
— И правда, было бы неплохо, если бы ты им сказала.
— Ну, так не о чем толковать, я пойду... До свидания, Йонас! — И Зосите быстро направилась в «Пергале».
Подрывники продолжали свою работу. Некоторые льдины, крепкие и медлительные в движении, они рвали прямо на озере, на другие, поменьше, не представлявшие опасности, бросали шашки прямо с перемычки. Теперь уже бояться было нечего.
— Ну, вот и справились, — удовлетворенно констатировал Кузьма Шавойка, отбрасывая багор и вытирая рукавом пиджака лоб. — Жалко, что еще разок выкупаться не удалось, очень уж хороший спирт в больнице дают... Хватил бы — и спать!
— Была бы охота, — поддразнил Йонас. — С дымком найдется...
— Ну нет, — засмеялся Кузьма. — Больше я на эту приманку не клюю!..
Солнце уже склонялось к горизонту, катилось на почерневшие холмы и синие лесные рощи. В воздухе повеяло прохладой, той чистой и хрупкой свежестью, которой, как ключевой водой, невозможно напиться досыта. Озеро почти очистилось, на воде, все больше краснеющей под закатом, виднелись лишь одинокие небольшие льдины, которые как бы недоумевали: «Чего ради вы, люди, так рассердились на нас? Разве плохо послужили мы вам зимой, когда над нами, по снежному насту, проносились сани и бежали лыжники?..»
Когда Алесь зашел к Анежке в больницу, возвращаясь с работы, там сидели уже ее родители. От неожиданности он даже растерялся, подался назад с порога, но по спокойным глазам девушки понял, что опасаться ему нечего.
Заметив его, старый Пашкевичус поднялся с табуретки.
— Анежка вас тут вспоминала... Вы ее спасли...
— Это не я, — смутился Алесь. — Это Кузьма Шавойка... Я только до больницы донес...
Старая Пашкевичене молча подошла к Алесю, положила ему руки на плечи и поцеловала в лоб. Алесь заметил, как у Анежки на глазах заблестели слезы. Видимо, она была рада такому обороту дел, а у Алеся словно крылья выросли за спиной. Он понимал, сколько этим старикам пришлось переломить в себе, прежде чем отнестись так к нему, белорусу и безбожнику. «Значит, стерлась и эта грань, значит, перестаю быть чужим», — думал он. И еще больше обрадовался он, когда Пашкевичус сказал:
— А этот негодяй Паречкус чего только не выдумывал про вас!
— Бандит он, вот кто! — вспыхнула Анежка.
— Бандит, это верно, дочушка, — подтвердил Пашкевичус, а старуха только закивала головой. — Вот только поймать бы его... Говорят, не нашли еще...
— Лихо с ним! Никуда не денется, найдут, — рассудила мать Анежки. — Хорошо, что у нас так обошлось...
Вечером, когда старики поехали домой, Алесь долго сидел у Анежки. Наверное, он готов был просидеть возле больничной койки до самого рассвета, если бы его не попросил уйти доктор. Когда он прощался, Анежка вздохнула:
— Жаль, что не встретился ты мне раньше... А скажи, могут принять меня в комсомол?
— Ты только теперь подумала об этом?
— Да нет, я и раньше, — смутилась она. — Недавно книжку хорошую прочла.
О том, что она стала по вечерам читать, он еще не знал.
XXIII
Прошло несколько недель после ледохода, и совсем другим стало все вокруг Долгого. Заговорили на тысячи голосов поле и лес. Теплые, с туманцем, зори, короткие дожди с летучими радугами, жаркие дни делали свое дело. Быстро пошли в рост травы, и кажется, если бы приложить ухо к земле, можно было бы услышать, как сговариваются между собой и тянутся вверх стебельки и как на деревьях с тихим треском раскрываются почки.
Весна набирала полную силу, гнала из корней к вершинам соки, легкими красками писала в полнеба лимонные закаты с пламенеющими облачками, заставляла петь птиц и девчат. Алесь, вспоминая напряженные дни, смотрел на озеро и не узнавал его: плескалась, разводя круги, рыба; тонкие и прямые, как штыки, у берега из воды поднимались вверх острия камыша; и тут и там качались на спокойной глади рыбацкие лодки. Белые чайки стелются над водой, едва не задевая ее крыльями, а порой чиркают белой грудью по самой стеклянной поверхности, оставляя на мгновение легкий, тающий след.
Впервые Алесь почти не заметил, как пришла весна. Так захлопотался, что упустил неповторимую радость весенних перемен. Прежде он узнавал голос весны еще тогда, когда вокруг лежали и резали глаза своей белизной снега, — вдруг в полдень редко и робко стучала под крышей капель, словно путник, который еще боится громко заявить о своем приходе. Из оврагов он приносил домой ветки вербы, их слабый и тонкий аромат жил особо, не желая смешиваться с привычными запахами избы, и распустившиеся пупырышки напоминали ему маленьких гусенят, плывущих друг за другом по летней воде. Он строил мельницы на первом ручье, который бежал в снеговом русле, чистый и прозрачный, потом, когда протаивали пригорки, вечерами вдруг узнавал, как остро и по-своему пахнет глина... Весна! Единственная вечная книга, которую читают от самого рождения до смерти, не испытывая скуки и разочарования. В этом же году не заметил он ее прихода. А сколько он переволновался, хотя и старался не показывать этого людям. К тому же ему пришлось ввязаться в неприятную переписку с заводом, который отгрузил турбину без регулятора. А тут еще Анежку задержали чуть не на три недели в больнице — сначала, в первые дни, казалось, что все хорошо, а потом обнаружилось, что дело идет чуть ли не к воспалению легких...
Теперь весна в разгаре. Зеленеет трава, гудят тракторы на полях, и Якуб Гаманек, прихватив свое ведерко, каждый вечер ходит с удочками на озеро ловить окуньков и плотичек. Легко, отрадно на душе у Алеся. Здание электростанции, белое, словно вымытое, стоит на берегу, а от него уже начинают расходиться вдоль трех дорог столбы — на Долгое, «Пергале» и Эглайне. Пройдет еще немного времени — побежит по проводам ток и вспыхнут вокруг огни.
Несколько тревожило Алеся только поведение Анежки. Она любила его, это он знал. И в то же время она под разными предлогами отказывалась переезжать к нему и жить вместе. «Может быть, из-за этого проклятого Паречкуса, которого никак не могут найти? — думал Алесь. — Сидит, наверное, где-нибудь, забившись в мох...»
— Алесь, а мы тебя ждем! — крикнул ему Никифорович, когда он подходил к станции, и Алесь понял, что замечтался.
Приступили к установке турбины, и Алесь теперь почти неотступно находился здесь. Но еще ближе к сердцу, кажется, принимал все это Кузьма Шавойка. В последнее время он почти не отходил от Никифоровича, и тот, пока турбина стояла под навесом, рассказывал о каждой ее части, а кроме того, Кузьма уже и сам начал заниматься по книгам, которые удалось достать. Теперь Кузьма стал надежным подручным старика, охотно выполнял всю, даже самую, казалось бы, неинтересную работу, которую ему поручали, а про себя мечтал стать дежурным по электростанции.
Турбины отличаются от других машин тем, что их обычно ставят посреди светлых и просторных залов, словно оказывая тем особый почет. Так было и здесь. Машина лоснилась под лучами солнца, которые щедро лились сюда через раскрытые окна, возле нее хлопотали Алесь, Никифорович и Кузьма. В зале, правда поодаль, чтобы не мешать, толпились люди, у которых оказалось свободное время, — слишком все это было интересно и многозначительно, чтобы пропустить такое событие в жизни села.
Проработав несколько часов, Алесь распрямился, вытер руки от масла и сказал удовлетворенно:
— Будет порядок.
— Будет, — согласился Никифорович.
