Эдуард Хруцкий - Комендантский час (сборник)
Кравцов опустил руку в карман, потрогал прохладную сталь пистолета. Ничего, он один, если понадобится, возьмет этого Мишку Банина, бывшего заводского кладовщика, жуликоватого и вечно болевшего человека. Впрочем, в болезни его Кравцов никогда не верил, даже после того, как Банина освободили от военной службы. А вот на торговле кирпичом налево Мишку чуть было не прихватили, да война спасла.
Кравцов подошел к двери и постучал. В глубине помещения раздались шаркающие шаги, потом кто-то спросил хриплым, словно спросонья, голосом:
– Кто?
– Свои, открой.
– А кто?
– Ты открой сначала, сволочь, а потом допрашивай, – зло вполголоса ответил Кравцов.
Дверь чуть приоткрылась, Кравцов толкнул ее и вошел в комнату.
– А… Герр бургомистр. Наше вам. Собрали вещички, стало быть!
– Много знаешь.
– Как есть, как есть. Прошу в мои хоромы каменные.
Банин посторонился, пропуская Кравцова. Тот шагнул, огляделся. Посередине стоял грубо сколоченный стол, к стене была прибита полка из неструганых досок, на ней стояли кружки и несколько фаянсовых тарелок, в углу прижался топчан, покрытый овчинным тулупом. В комнате пахло прогорклым салом, грязным бельем и водочным перегаром.
– Небогато живешь, – усмехнулся Кравцов, садясь на топчан.
– Как положено сторожу-пролетарию, – Банин шутовски поклонился, – куда нам до вашей милости.
– Это уж точно. До нашей милости ох как далеко.
– Рукой не достать.
– Ну ладно, ты брось скалиться. К Музыке меня доставь.
– Это можно. Тем более что имею от него такое распоряжение. Только самого Музыки нет, он послезавтра будет. А Горский там, ждет.
– А где же Музыка? – спокойно, стараясь не выдавать волнения, спросил Кравцов.
– По делам подался. Как я понимаю, за грошами. Вернется послезавтра – и прощай родные места. Уйдем мы все.
– Далече?
– Говорят, в теплые края.
– Ладно, ты меня все равно доставь.
– Чаю не желаешь?
– Нет.
– А водки?
– Тоже нет. Желаю быстрее уйти отсюда.
– Ишь скорый, где барахлишко-то?
– Здесь, в кирпичах припрятал.
– А… Ну я сейчас. Заправлюсь на дорогу.
Банин пошарил под топчаном, вытащил початую бутылку, посмотрел ее на свет.
– Маловато. Ничего, у ребят разживусь. Не будешь? Ну, как знаешь.
Он налил в кружку и одним махом выпил. Кравцов с отвращением увидел его дернувшийся небритый кадык. Ударить бы по нему ребром ладони… Он даже отвернулся, так ему захотелось это сделать.
– Ну вот. – Банин поставил кружку, постоял задумчиво, словно проверяя, подействовала ли на него водка. – Вроде все путем. Пошли, что ли, бургомистр?
– Ты это звание забудь. Понял? – зло сказал Кравцов. – Навсегда забудь. Не было этого. Никогда.
– Не сердись, Кравцов, что ты. Я же в шутку.
– С женой шути…
– Ладно, ладно. – Банин наклонился, приподнял половицу и достал «ТТ».
– Это еще зачем?
– От плохих людей. Болото, оно и есть болото.
– Труслив ты больно.
– Осторожен, жизнь научила.
Он привернул фитиль лампы, дунул на нее. Плотная темнота окутала Кравцова.
– Идем.
Где-то заскрипела дверь, и Кравцов пошел на звук, оступился, чуть не подвернул ногу. В лицо ударила ночная свежесть, и он, как на огонь, пошел в сторону этой свежести, перешагнул порог и очутился на улице.
– Подожди, – сказал Банин, – я дверь запру.
– Зачем?
– Для порядка.
Он повернулся к двери и едва успел наклониться, как из-за угла выскочили двое и крепко взяли его за руки. Кравцов тут же сунул руку в карман задержанного и вынул пистолет.
– Добрый вечер, гражданин Банин, – сказал подошедший Данилов. – Зачем же запирать, не надо. Пойдемте к вам, потолкуем.
Войдя в комнату, Иван Александрович вынул спички, и снова вспыхнул желтый, грязноватый свет керосиновой лампы.
Два оперативника ввели Банина. Он осмотрелся, потом остановил взгляд на Кравцове:
– Счастлив твой бог, бургомистр, велел мне тебя Музыка на торфяники привести, говорил, ценности у тебя большие, там бы ты и остался.
– Губит вас всех жадность, Банин, ах губит, – сказал Данилов. – Но это все из области истории. Теперь к делу. Где Музыка?
– Нет его. Обещал быть через три дня.
– Куда он уехал?
– Этого я не знаю.
– Кто знает?
– Горский.
– Это который у Дробышевой нашего сотрудника убил? – спросил с деланым равнодушием Данилов.
– Он.
– Как я понимаю, вы, Банин, только связной?
– Точно, я в их делах не участник.
– Думаю, трибунал это во внимание примет. Так что запираться вам смысла нет.
– Я скажу.
– Вот и прекрасно. Сколько в доме бандитов?
– Пятеро. Нет, в самом доме всегда четверо и часовой один.
– Нарисуйте план дома.
– Как это?
– Вы бывали в нем? Покажите расположение комнат, кто где спит.
Данилов достал бумагу и карандаш. Банин начал что-то чертить, но линии получались ломаные, неровные, он никак не мог унять дрожь в руках.
– Вроде так.
Данилов взял бумагу, посмотрел.
– Это, видимо, лестница?
– Ага.
– Значит, Музыка и Горский спят на втором этаже. Ну ладно. Сейчас вы повезете нас на торфяники. Вас окликнет часовой, вы ответите. Потом мы подойдем к дому, вас опять окликнут, и вы опять ответите. Только без шуток, Банин, – Данилов хлопнул ладонью по кобуре маузера, – ясно вам?
– Куда уж яснее.
– Вы, товарищ Кравцов, оставайтесь здесь.
– Как же так?..
– Никак. Вы свое дело сделали. Дальше уж наша забота.
Данилов и БеловНа чем ему только не приходилось ездить за время своей работы! А вот на самолете и ручной дрезине не приходилось никогда. Данилов сидел на маленькой металлической скамейке, в лицо бил ветер, пахнувший тиной и плесенью, по обеим сторонам насыпи было болото. Они мчались в полной темноте, только скрип противовеса отсчитывал секунды и метры. Иногда Данилову казалось, что он летит навстречу этому упругому воздуху, сквозь ночную тьму и запахи тлена.
– Все, – услышал он шепот Банина, – дальше под горку сама пойдет.
Скрип прекратился, и дрезина, постукивая на стыках, сначала пошла быстрее, потом скорость ее стала уменьшаться. Через несколько минут колеса тихо ткнулись в шпалу. Банин и Данилов сошли на насыпь, сделали несколько шагов.
– Стой! – окликнули их из темноты. – Кто?
– Это я, Банин. Гостя привез.
– Ну давай, веди его в дом, да напомни, пусть меня сменят, а то…
Дальше послышался придавленный хрип, возня, и все стихло.
– Готово? – тихо спросил темноту Данилов.
– Порядок.
– Передайте, чтобы окружили дом.
– А я поначалу хотел вас на этой дрезине… – Банин замолчал, не окончив фразы, – значит, зря думал?
– Выходит, зря. Пошли.
Сейчас начиналась главная часть операции. Дом стоял в сотне метров, темный и молчаливый. Данилов подождал десять минут. Ровно столько времени, чтобы люди из группы обеспечения успели окружить дом.
– Сережа, – тихо сказал он Белову, – если что, ты этого… Понятно?
– Есть.
– Ну, Банин, иди зарабатывай себе снисхождение.
Они остановились у крыльца. Данилов расстегнул кобуру и вынул маузер. Стараясь не стучать сапогами, поднялись по деревянным ступеням, и Банин ударил кулаком в дверь.
– Кто? – раздалось через несколько минут.
– Я это, Банин.
– А… Привел…
Загремела щеколда.
– Пусть он выйдет, – прошептал Данилов.
Дверь распахнулась. На пороге стоял человек, лицо его в темноте разобрать было трудно.
– Помоги вещи взять, – так же спокойно сказал Банин.
– Сейчас.
Человек шагнул на крыльцо, и Данилов ударил его рукояткой маузера по голове. Бандит начал медленно оседать на пол.
Сережа Белов, оттолкнув Данилова, бросился внутрь дома. За ним оперативники райотдела. Они должны были взять тех троих, в нижней комнате.
Данилов шагнул к лестнице, ведущей на второй этаж, и, когда он уже подошел к дверям, внизу грохнул выстрел. Сразу же в комнате раздался второй, и щепки, выбитые пулей, хлестнули его по щеке. Данилов толкнул дверь и прыгнул в комнату. Где-то в темноте был враг. Его присутствие Данилов ощущал каждой клеткой своего тела. Но где он был? Двигаться нельзя, иначе будет выстрел. Тук-тук, билось сердце, тук-тук. Данилов осторожно вынул фонарь и, нажав на кнопку, бросил его в угол. Сразу же в двух шагах от него темноту разорвала вспышка выстрела. Одним прыжком он пересек эти два шага, упал, подминая под себя человека, рывком заворачивая ему руки за спину. И, только услышав, как закричал, завыл от боли Горский, Данилов почувствовал, насколько у этого человека слабая рука и какой он сам тщедушный и немощный.
– Товарищ начальник! – раздался на лестнице голос Белова.
– Свет дай!
Вспыхнули карманные фонари. Данилов поднялся.
– Обыщите его, зажгите лампу. Все свободны. Белов, останься.
Горский сидел на кровати. При свете лампы лицо его казалось обтянутым желтым пергаментом. Он раскачивался, словно от зубной боли, придерживая левой рукой правую.
