Ваграм Апресян - Время не ждёт
Игнатьев включил ток, что почувствовалось по глухому ровному гудению машины. Промежуток лент, находящийся в ее рабочей части, быстро накалился почти добела. Вслед за этим тотчас же завертелись две пары вальцев, подтягивая ленты, крепко обжимая их и выпуская с противоположной стороны в виде монолитной штанги. Пять лент на глазах у Горького сливались в одно целое. Сначала это происходило сравнительно медленно, со скоростью одного метра в минуту, потом скорость постепенно возросла до пяти метров в минуту. Великий писатель следил за этим захватывающим зрелищем с еще большим интересом, чем за работой «мортиры». Это было зрелище не только удивительное, но и поразительно красивое. По мере прохождения через вальцы ленты приобретали все оттенки накала, отбрасывая отсветы разной силы яркости на части машины, усиливая красноватыми бликами выражение счастливой одухотворенности на лице изобретателя.
Выключив станок, Игнатьев пригласил Горького к прессу своей же системы. На нем сварка происходила не непрерывно, а отдельными частями, но зато сразу можно было сварить большее количество пластинок. Александр Михайлович сложил в пачку 15 тонких стальных пластинок, сварил их и, взяв щипцами уже монолитный кусок металла, показал гостю.
— Заметьте, Алексей Максимович, что мировая техника не знала также и подобных темпов электросварки, — сказал Георгий Петрович. — Что бы ни говорили противники Александра Михайловича, а увиденные вами две, пусть даже экспериментальные, скорости — резания и электросварки — большое достижение русской науки.
Горький остался очень доволен и этим изобретением Игнатьева. Он начал задавать ему вопросы, вникая во все детали его метода электросварки.
В мастерскую вошел человек, одетый в форму служащего электростанции. Тень беспокойства промелькнула на лице Александра Михайловича. Технорук подбежал к посетителю, чтобы тот не вздумал подойти к собеседникам. Через минуту он начал делать знаки, зовя Игнатьева. Извинившись перед Горьким, Игнатьев отошел, не скрывая своей досады. Гостем занялся Иван Иванович, отвечая на его многочисленные вопросы. Немец энергично жестикулировал, доказывая что-то. Игнатьев и Карский говорили очень миролюбиво, стараясь, как видно, успокоить сердитого посетителя. Горький заметил это и догадался о сути разговора, хотя слов их не слышал. Когда Игнатьев вернулся к нему, он спросил:
— У вас нужда в деньгах?
Александр Михайлович слегка смутился. Да, денег не было. Суммы, выделенные Главметаллом, он получал маленькими частями с большими перебоями. «Действовал» Бабурин.
— Не беспокойтесь, Алексей Максимович, деньги будут...
— Много задолжали электростанции? — Тысячу семьсот марок.
— И рабочим лаборатории три тысячи пятьсот, — вставил Георгий Петрович.
Игнатьев недовольно взглянул на него. Но технорук сделал вид, что не понял выражения его взгляда, и добавил:
— Хозяева электростанции грозятся выключить ток, между тем как наши опыты сварки быстрорежущей стали в разгаре.
— Прискорбно, друг мой, и вижу, нелегко вам, однако опыты не должны быть прерваны, — обратился Горький к Игнатьеву... — Кстати, как обстоит дело с вашей тяжбой?
О суде Игнатьев не писал ему, но Алексей Максимович сам узнал через общих знакомых. Изобретатель рассказал, как чиновники имперского «правосудия» осложняют, запутывают ясное дело. Горький слушал, ссутулившись, чуть приподняв худые, острые плечи и, сильно хмуря брови, качал неодобрительно головой.
— Вам бы поскорее надо перебраться в Москву, — сказал он.
— Давно хочу, но, к сожалению, пока еще не могу. Связан той же судебной волокитой. Нельзя покидать совсем Берлина, пока не выиграю дела.
— И выиграете, не огорчайтесь, — произнес с ободряющей уверенностью Горький. — А теперь я бы хотел иметь на память снимки ваших машин.
Готовых фотографий не было, но у Карского имелся фотоаппарат. Он заснял Игнатьева у сварочного пресса, затем у этого же пресса заснял Алексея Максимовича и обещал к вечеру доставить ему фотографии.
Горький попросил, чтобы разыскали шофера советского полпредства, который привез его. Он собирался ехать.
— Принесите Алексею Максимовичу из конторы плащ, — обратился Игнатьев к Карскому.
— Не надо, мы зайдем туда, — возразил Горький.
В конторе он сел в кресло и попросил ручку. Затем он достал из кармана маленькую тонкую книжку, открыл ее, опустил перо в чернила и вывел на листке книжки раздельными буквами слова: «Десять тысяч рейхсмарок».
— Что это? — забеспокоился Игнатьев.
— Чек.
— Что вы, Алексей Максимович, не нужно, я скоро, совсем скоро получу деньги.
— Очень хорошо, а эти — пригодятся сейчас.
— Безмерно благодарен вам, но я не имею права... я не могу принять этих денег...
— А я не могу оставить их себе. Чек уже выписан. Игнатьев испытывал чувство неловкости, почти стыда.
Он горячо доказывал, что никакой беды не случилось, что все обойдется, ибо не сегодня, так завтра «Электросталь» сделает перевод. Но Алексей Максимович не внял его отговоркам.
— Опыты не должны быть прерваны! — повторил он еще раз уже сказанную им фразу и встал.
Изобретатель с трудом сдержал спазмы в горле, глаза его увлажнились, заблестели. Горький отвел от него взгляд, сделав вид, что не замечает его волнения. Игнатьев не искал ярких слов благодарности за помощь, за дружбу, за то, что Горький такой, какой он есть, — он тихо произнес только одно простое, обыкновенное слово:
— Спасибо!
СудДиректор завода «Гефей» Крумбюгель и главный инженер Шредер сделали новую попытку продать Советскому Союзу серию лентосварочных машин. В этой сделке немцев интересовала не столько денежная выгода, сколько то, что актом покупки машин торгпредство СССР фактически признало бы их авторами изобретения. Но немцам не повезло. Их неблаговидная попытка совпала с вмешательством в дело «Игнатьев — «Гефей» влиятельных лиц из советского полпредства и торгпредства, с которыми Горький повстречался. Но Игнатьев тоже не сидел сложа руки. Он выехал в Москву и взял советский патент на свой метод электросварки. Таким образом, защиту авторских прав изобретателя Советское государство брало на себя. Об этом уведомил следователя имперского суда юрист торгпредства и начал сотрудничать с адвокатом Игнатьева Веснигом.
Почуяв опасность, Шредер и Крумбюгель приняли меры для контратаки. Они завербовали новых лжесвидетелей, придумали новую версию, не фигурировавшую на первом судебном разбирательстве. «Свидетели» показывали, что Игнатьев принес на завод чертежи своей конструкции со схемой обыкновенной электросварочной машины. Шредер же и Крумбюгель де внесли в них схему «ток перпендикулярен давлению», что собственно и является сущностью изобретения. Это утверждение «свидетелей» можно было легко опровергнуть с помощью первичных эскизов машины, если бы они не были утеряны или украдены.
Спустя несколько месяцев после взятия советского патента Игнатьев вновь выехал в Москву добиваться освоения проката ленты быстрорежущей стали на заводе «Электросталь». Что же касается цеха для производства резцов, то Бабурин и другой ответственный работник треста Каналенков сперва всякими проволочками оттягивали строительство, а затем стали открыто препятствовать ему. «Металлургия и режущие инструменты на нашем заводе — чужеродное тело, заноза!», — говорил Бабурин на коллегии Главметалла и эти же слова повторил изобретателю в своем кабинете.
— Почему же вы сразу не сказали об этом, а морочили мне голову? — вскипел Игнатьев.
— Говорил много и кому надо, а вам не обязан докладывать.
— Вы это могли сделать не по обязанности, а из чувства элементарного такта.
— Вы мне не читайте морали, потому что...
— Потому что бесполезно? — перебил Игнатьев. — Хотите сказать, что бесполезно ожидать от вас такта, вежливости, просто честного отношения к делу?
Невозмутимый Бабурин вдруг побагровел, навалился грудью на край стола и, выпучив глаза, заорал:
— Я не позволю разговаривать со мной таким тоном!
— Вы умышленно нарушали режимы резания, чтобы мои резцы горели, ломались, чтобы скомпрометировать мое изобретение...
— Это ложь, сплетня!
— Вы сознательно вредили делу!.. — не унимался Игнатьев.
— Довольно! — ударил кулаком по столу Бабурин и встал.
— Чтобы окончательно не погубить изобретение, я отныне порываю с трестом «Электросталь», потому что в нем сидят такие люди, как вы!
— Сделайте одолжение!
— И сделаю!
— Только не забудьте представить документы о подотчетных суммах, — бросил вдогонку уходящему Игнатьеву Бабурин, наливая дрожащей рукой воду в стакан.
Изобретатель хлопнул дверью, раздумывая над вопросом: был ли Бабурин вредителем, врагом или он принадлежал к числу мелких завистников, которым чуждо все новое и которые не терпят чужих успехов. Прошло несколько лет, и Игнатьев убедился в том, что Бабурин действительно не терпел чужого успеха.
