Александр Розен - Почти вся жизнь
— Дайте мне наушники, — сказал генерал.
— «За отличные боевые действия объявляю благодарность всем руководимым вами войскам, осуществившим прорыв и участвовавшим в боях за город Красное Село и Ропша.
Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!
Смерть немецким захватчикам!»
Глава десятая
Все новые и новые части Красной Армии вводились в январское наступление. Теперь полк и вся дивизия были во втором эшелоне и двигались позади наступающих частей. Шоссейные и проселочные дороги и просто тропки, проложенные в помощь главным магистралям, были заполнены автомашинами с орудиями на прицепах, машинами с высоко вздыбленными лестницами гвардейских минометов, прикрытых огромными брезентовыми чехлами, машинами с боеприпасами, самоходными орудиями, танками и пешими бойцами, идущими не спеша, но твердо и для облегчения свалившими на волокушу винтовку, или автомат, или ручной пулемет. И вся эта движущаяся громада замыкалась обозом, то есть новыми машинами с провиантом, машинами-кухнями, машинами-ларьками и дровнями всех калибров, на которых сидели отцы в сторожевых тулупах и с бесстрастными лицами погоняли всесильных своих лошаденок.
И так велика была идущая вперед сила, что невольно то один, то другой боец говорил удивленно:
— Что же это делается? Чем дольше воюем, тем больше наша армия становится.
И это окрыляло людей и облегчало горечь утрат.
Машину, в которой ехал Ларин, сильно качнуло.
— Что там? — спросил Ларин водителя.
— В пробку попали.
Впереди стояла колонна. Оттепель развезла дорогу. Достаточно было проехать впереди двум-трем танкам, как вслед за ними приходилось затем прокладывать гать.
ЗИС зарылся в бурое месиво. Бойцы рубили сосновые ветви, бросали их под колеса, кричали шоферу: «Пошел!», но колеса вертелись на месте.
Ларин смотрел на эту унылую картину сквозь толстые стекла кабины, по которым грязными струйками стекал талый снег.
Водитель выругался. Он всем корпусом налег на баранку и, расставив локти, со злостью смотрел на стоявшую впереди машину.
В это время Ларин заметил командира полка. Макеев шел к застрявшему ЗИСу. На лице все то же выражение покоя, которое Ларин видел в ночь перед боем. Водитель пристально смотрел на командира полка.
— Настоящий генерал, — сказал наконец водитель с удовольствием, нажимая на слово «настоящий».
Подойдя к застрявшему ЗИСу, Макеев остановился и громко стал выговаривать бойцам. По тону его было понятно, что он очень недоволен задержкой и бойцами, которые так долго не могли вытащить машину. Но Ларин, слыша недовольный, голос, мысленно видел перед собой спокойное лицо командира полка.
Наконец ЗИС, шумно вздохнув, рванулся с места. За ним двинулась колонна. Макеев, высоко держа голову и — не замечая обращенных на него взглядов, направился обратно к своей машине.
Кто-то крикнул веселым голосом: «Пошел! Пошел!»— и бойцы вновь забрались в кузов.
Заминка была пустяковой. Но даже самая пустяковая заминка казалась теперь непростительной. Невозможно было останавливаться ни на минуту, ни на мгновение.
Громада войск должна была двигаться непрерывно, и в этом непрерывном поступательном ритме бойцы черпали новые силы для предстоящего боя.
И в этом поступательном ритме было скрыто противоядие от ужасного впечатления разоренной земли. Если бы среди этих развалин показался человек, пусть даже истерзанный и забитый, пусть в лохмотьях, едва прикрывающих его наготу, — все было бы лучше, чем эта пустынная и холодная гарь.
Шли по знакомой земле. До войны все эти места назывались пригородной зоной. Сюда ездили на электричке и на легковых машинах по воскресеньям. Богатый, гостеприимным пригород, превращенный немцами в зону молчания.
Ларин знал, что в освобожденном Красном Селе и еще в каких-то поселках уцелели советские люди, и он завидовал тем, кто освободил их. Он не мог представить себе, как это было и как из неведомых щелей вышли советские люди, но так была велика потребность увидеть лица освобожденных, услышать их голоса, почувствовать пожатие руки, что Ларин вглядывался в развалины и прислушивался к каждому шороху, словно надеясь своим обостренным зрением найти замерзающего, голодного, нуждающегося в его помощи человека.
После десятичасового марша колонна полка остановилась на отдых. Никто не хотел размещаться в фашистских блиндажах, рыли временные убежища, покрывая их хвойными ветками.
После взятия Красного Села полк в течение пяти дней принимал пополнение. Но до сих пор в ларинском дивизионе не хватало людей. Особенно трудно было с офицерами.
Принцип комплектования оставался все тем же. «Старички», и в особенности отличившиеся в бою, выдвигались на новые, более ответственные должности. Среди вновь пришедших тоже встречались люди, которые не уступали «старичкам» и даже нередко превосходили их по знаниям и всестороннему боевому опыту.
На одном из привалов Ларину позвонил начальник кадров артиллерийского соединения. Начальство большое, и Ларин удивился и даже перетрусил, услышав его голос:
— Посылаю вам старшего лейтенанта Скоренко. Просится в дивизион, которым вы командуете.
Ларин рассказал об этом Макарьеву, и тот засмеялся:
— Так! Слух о нас прошел по всей Руси великой.
К вечеру явился старший лейтенант Скоренко, отрапортовал и предъявил «боевой стаж». Он оказался отличным, и Скоренко был зачислен командиром батареи.
— Это верно, что вы в мой дивизион желали попасть? — спросил Ларин. — Почему?
— А я, товарищ капитан, в госпитале о том дивизионе прослышал, — ответил Скоренко. — Там я лежал с одним капитаном, и мы от нечего делать байками обменивались. Вот он-то мне про ваш полк и рассказал. Ну, мне, как артиллеристу, было, конечно, интересно. Решил заявление сделать.
— Капитан этот не Снимщиков ли? — спросил Ларин.
— Точно, капитан Снимщиков.
— Ну, как он теперь?
— А вы его когда видели?
— Да дней… дней двенадцать назад, — сказал Ларин неуверенно. Ему показалось, что это было очень давно.
— Двенадцать дней? — Скоренко задумался. — Ну, какие же перемены? Усы, вроде, растит.
— В чертежной работает? — Скоренко кивнул головой. — Неужели Снимщиков так в армию и не вернется?
— Не может такого быть, — сказал Скоренко решительно. — Из него такой штабист выйдет… Да, штабист… — прибавил он тихо и вдруг гаркнул: — Разрешите идти?
Николая Новикова Ларин назначил командиром взвода управления дивизиона, и Макеев утвердил назначение. Официальным мотивом для назначения Новикова послужило его поведение во время боя. Приказом по армии он был награжден орденом Красного Знамени. О нем написала газета. Главной же причиной назначения было желание Ларина постоянно находиться в бою вместе с Николаем.
Николай переживал праздничные дни. Приказ Верховного главнокомандующего, который как бы увенчивал первый бой, орден, новое назначение — все это соединялось в одно радостное чувство. Он с этим чувством просыпался, и, глядя на бойцов, протирающих мокрые винтовки, и на повара в белой кацавейке поверх полушубка, сосредоточенно заглядывающего в котел, и на машины, идущие в потоках талого снега, все время испытывал радость.
На марше, приткнувшись к дверце кабины и уже засыпая, он успевал подумать: как хорошо, как все хорошо. Снов он не видел. То же ощущение радости, что и днем, не покидало его и ночью. И он мечтал о новых боях: надо было доказать и Ларину, и Макееву, и командиру дивизии, и Верховному главнокомандующему, что он достоин награды.
Приказ получили на марше. К утру дивизия должна была занять огневые позиции. Макеев собрал командиров дивизионов и аккуратно, по линейке, прочертил карандашом новые стрелы на карте.
— Немцы обороняют Гатчину, — сказал он. — Южнее Гатчины — конечный для нашей будущей операции рубеж. Вот он… Зная тактику немцев, можно с уверенностью сказать, что Гатчину они будут оборонять «до последнего патрона», то есть до тех пор, пока мы не запрем их с тыла.
Невозмутимый Петунин вдруг захохотал. Макеев удивленно взглянул на него, и Петунин сказал:
— Виноват, товарищ подполковник. Я по поводу немецкой тактики, товарищ подполковник.
Гатчина горела. Она горела вот уже третий день и, казалось, притянула к себе и вобрала десятки и сотни крупных и мелких пожаров.
Горели деревни вокруг Гатчины, и пустые звонницы церквей были залиты малиновым пламенем.
В быстром огне сгорали хутора, тлели на дорогах большие штабные «бенцы», и из снега подымались факелы, в неверном свете которых с трудом можно было различить металлические остовы танков и пушек.
