Борис Четвериков - Котовский. Книга 2. Эстафета жизни
Приехал в Умань Карп Андреевич Кулибаба, встречавшийся с Котовским в подполье Одессы в девятнадцатом году. Нашел и для Кулибабы теплое словечко Григорий Иванович. Ольге Петровне представил: «Этот человек спасал мне жизнь в Одессе, прошу любить и жаловать». Вместе сели обедать, вместе пошли осматривать город, и Кулибабе запомнилось, как на улице Котовского окружила гурьба мальчуганов, закадычных его приятелей…
Создавая Бессарабскую коммуну, Котовский не ограничился тем, что издал приказ: таким-то демобилизованным явиться для инструктажа. Нет, Котовский беседовал с каждым будущим коммунаром, расспрашивал о семье, справлялся, что намерен делать после демобилизации, объяснял, что такое сельскохозяйственная коммуна и как нужно там работать и жить, чтобы заслужить уважение окрестных селян.
Как бережно выращивал Котовский людей! Выращивал, и сам рос вместе с ними, никогда не стеснялся поучиться.
8
Много надежд возлагал Котовский на хорошего командира и фантастического храбреца Криворучко.
— Мы сделаем из него такого командира, какого еще свет не видывал! уверял Котовский, отправляя его учиться.
Но отослали Криворучко в Москву не сразу. Сначала он был передан на попечение Ольги Петровны. Ей не впервой устраивать школу на дому, через ее руки прошло много людей. Обучала она и Оксану, подготавливала к поступлению на рабфак Митю Пащенко… Бывало, свихнется человек, натворит чего-нибудь — Котовский и его вручает Ольге Петровне: перевоспитывай, научи уму-разуму.
С Николаем Николаевичем Криворучко пришлось начинать с грамматики. Надо отдать справедливость, это был прилежный и выносливый ученик. Иногда он удивлял неожиданными ответами. Особенно запомнился Ольге Петровне случай, когда Криворучко слово «аппетит» написал «опятит».
— Ну, знаете, всякие ошибки делают в этом слове, но такое коверканье встречаю впервые!
Криворучко был страшно удивлен:
— А как же, Ольга Петровна? Это слово что означает? Опять и опять хочется есть. Значит, и писать надо «опятит».
Об этом споре Ольга Петровна любила рассказывать, когда хотела развеселить компанию. Если разговор происходил в присутствии Криворучко, он добродушно усмехался и уверял, что со словом «аппетит» до сих пор не примирился.
Ольга Петровна не сердилась, но и не поднимала на смех упрямца. Она терпеливо и настойчиво объясняла:
— Человеку всегда трудно отказываться от своих ошибок. Это и не удивительно. Жил-жил, ошибался-ошибался — и вдруг надо отвыкать, надо перестроиться на новое! Я по себе знаю, как трудно.
— А разве нельзя сделать так, что если удачная ошибка, то и принять ее на вооружение?
— Что же тут удачного? Исковеркал слово и думает, что реформу языка произвел!
Криворучко оправдывался:
— В народе непонятные слова приспосабливают часто. Мне довелось, например, слышать, как один дядя вместо «критическое положение» говорил «кряхтическое положение». А что? Разве плохо? Именно кряхтическое!
Другие предметы давались Криворучко легко. Особенно любил он историю. Ольга Петровна поражалась его памяти: раз прочтет — и на всю жизнь запомнит. Отличная память!
Закончилась подготовка, отправили Криворучко в Москву, как будто все получилось — лучше не надо. Котовский заранее провел все переговоры, даже комнату нашел для своего питомца. И вдруг Криворучко прислал Ольге Петровне отчаянное письмо: «Передайте, мамаша, комкору, чтобы отозвал меня отсюда, а не то я застрелюсь».
Это письмо всполошило все семейство. Отличительной чертой и Ольги Петровны, и Григория Ивановича было то, что они не умели любить наполовину. Уж на что Григорий Иванович обожал сына, восторгался им, любовался, высказывал всяческие предположения, кем будет сын, когда вырастет, но с таким же пылом он любил и Николая Криворучко, и Ивана Белоусова, и Маркова, и Гарбаря, и коммунаров из Бессарабской коммуны, и Митю Пащенко, и Оксану. Разве садовник, выращивая яблони, меньше отдает внимания кустам смородины или сирени, грушевому дереву или каштану?
Вот тогда и вызван был на семейный совет Владимир Матвеевич Гуков, начальник штаба корпуса. Он ничуть не удивился, что с ним обсуждают вопрос о том, как поступить с неким Криворучко, который не хочет учиться и угрожает пустить себе пулю в лоб, если его не вернут обратно, в Умань, во вновь обретенную им семью.
— Что делать, Владимир Матвеевич? — спрашивала Ольга Петровна. Застрелиться он не застрелится, а бросить учебу и сбежать может.
— Нельзя этого допустить. Надо учиться. Обязательно надо учиться! хмурился Котовский. Он не любил, когда его планы рушились.
Владимир Матвеевич понимал, что, если к нему обращаются с таким вопросом, значит, именно он может спасти положение. Уговаривать старика не понадобилось.
— Все ясно, — решительно произнес он. — Парень не в силах справиться один. Надо спасать! Спасти могу только я, ведь не напрасно же я оканчивал когда-то Академию генерального штаба. Один полковник-шутник в старину говаривал: академия — это нечто среднее между институтом благородных девиц и иезуитской коллегией. Короче говоря, когда прикажете выехать? Помните, Николай рассказывал, что кто-то выразился «кряхтическое положение»? Мой диагноз: у Николая Криворучко кряхтическое положение! Завтра поездом ноль пятнадцать выезжаю.
Сначала, как сообщал Гуков, дело у них не ладилось. Криворучко фырчал, брыкался, жаловался на генералов, которые важничают на высших академических курсах, на ВАКе, как они в практике именовались. Однако с таким человеком, как Владимир Матвеевич, трудно было не поладить. У него был удивительно мягкий характер и достаточно обширные знания по военным вопросам. Когда Криворучко жаловался на преподавательский состав, Гуков принимался рассказывать про свою учебу:
— То ли еще, Коленька, было в наши времена! Помню, тактику у нас преподавал толстый краснощекий генерал Кублицкий Петр Софронович, царство ему небесное. Он читал лекции сидя, нужные места на карте показывал ногой. Наполеоновские войны читал сахарозаводчик Баскаков. Не знаю, как у него обстояло с сахаром, а наполеоновские войны ему были явно ни к чему. А еще был генерал Макшеев. Не Макшеев, а горе луковое! Читал он военную администрацию европейских армий. Мухи дохли на его лекциях! А сам глухой, принимал доклады слушателей через рупор. Представляете такую картинку?
Криворучко вздыхал и ничего не отвечал. Однако слушал с интересом.
— Да-с, Николай Николаевич!.. Теперь что? Благодать! Бывало, как заведет полковник Золотарев свою волынку, начнет перечислять речушки мелкие, речушки покрупнее, ручьи и болота в пограничной полосе с Германией и Австро-Венгрией… Силы небесные! Тощища! А вынесли? Все вынесли! Он военную статистику читал. Вообще же главная беда той, старой, царского времени Академии генерального штаба в том, что зачастую мы слепо принимали принципы германской доктрины… «Успех, достигаемый силой, есть высший критерий справедливости»! Сколько лет прошло, а помню! Это вот и есть одна из установок германского генерального штаба. Но при всех недостатках и старая академия закладывала какие-то основы. Во всяком случае, следует изучать все, что было разработано русской военной мыслью… А сейчас и время такое — только учиться! Нет, Николай Николаевич, вам унывать и отчаиваться никак нельзя! Давайте вместе разберемся, если что вам кажется непонятным. Нуте-ка, покажите, какая у вас задача?
Криворучко еще раз вздыхал, и занятия начинались.
Зимой Владимир Матвеевич приехал в Умань отчитываться. Прежде всего извлек из старомодного, с какими-то медными застежками чемодана два свертка.
— Это, Ольга Петровна, вам. Московские гостинцы.
Ольга Петровна развернула пакет, поворчала, зачем так тратиться, но от коробки шоколадных конфет и флакона духов «Ideal Reve» была в восторге.
— А это ваше, Григорий Иванович. Часть вновь полученных из ВАКа программ, а также работа товарища Криворучко по обороне: соображения комдива седьмой стрелковой дивизии по обороне позиции на фронте Юраши Рацево и приказ седьмой стрелковой дивизии. Работа выполнена при моем участии, но и он попотел, бедняга.
Котовский потащил Владимира Матвеевича к себе в кабинет и тут же стал разглядывать материалы.
— Как я уже писал вам, задача по обороне будет решаться продолжительное время, причем каждый слушатель ВАКа должен пройти роли комкора три, комдива семь — правофланговая дивизия на участке корпуса, командира правофлангового полка седьмой дивизии, командира одного из батальонов этого полка и в конце концов командира одной из рот.
— Ясно!
— При этом необходимо детально изобразить на участке батальона и роты решительно все части до отдельных постов включительно. Представляете?
