Вера Панова - Времена года
— Тебе нравится мамин костюм? — спросила Катя.
Борташевич молча стоял перед ними…
— Боже! — вскрикнула Надежда Петровна. — Где ты так вымазался?
Она показала на его ноги. Он нагнулся, взглянул. Брюки забрызганы грязью.
— Скорей переодевайся! — негодующе сказала она.
Он прошел к себе и закрыл дверь.
— И блузка прелестная, но юбка, юбка! — говорила Катя, обходя мать по кругу и любуясь ее туалетом.
— Все равно вы меня не убедите! — сказала Марго, расставляя фужеры. Половину шелка она украла!
— Перестаньте, я не желаю это слушать! — воскликнула Катя. — Но где же гости?
— Один уже тут, — сказала Надежда Петровна. — Уже час сидит.
Гость, пришедший раньше всех, был Саша Любимов. Катя пригласила его отчасти в пику матери, убеждавшей ее «не смешивать общество», отчасти для Сережи, чтобы тот не скучал. Для такого случая Саша взял выходной день и сходил в парикмахерскую. Пока что он сидел у Сережи, прислушиваясь к долетающим звукам Катиного голоса.
Прозвонил звонок.
— Накрывайте, я отворю! — сказала Катя и, разбежавшись, весело распахнула дверь на площадку. Она была в праздничном настроении, ее обида на Войнаровского прошла, и увлечение тоже, она чувствовала себя красивой, привлекательной; ей шло белое шерстяное платье спортивного стиля, и она с удовольствием шла отворять гостям.
Но это были не гости, а управхоз Иван Семеныч, инвалид, который заходил иногда и спрашивал, хорошо ли греют батареи отопления и нет ли каких претензий, и с ним несколько незнакомых мужчин.
— Хозяин дома? — спросил Иван Семеныч.
— Дома, — ответила Катя, рассматривая одного из мужчин, молодого блондина, худого, с узким розовым лицом и такими светлыми волосами и бровями, что они казались бесцветными. «Какая нежная кожа», — отметила она…
— Повидать его надо, — сказал Иван Семеныч и вошел в переднюю, слегка отстранив Катю. Незнакомые вошли за ним, а позади шел милиционер, которого Катя раньше не заметила. «Ой, неужели опять Сережка что-нибудь натворил», — подумала она и пошла за отцом. «Да?» — спросил он, когда она постучалась.
— Папа, — сказала Катя, приоткрыв дверь. — Тебя спрашивают.
— Кто? — спросил он. Он стоял посреди кабинета, заложив руку за борт пиджака.
— Управхоз с милиционером и еще какие-то.
— Сейчас! — сказал отец. Он сказал это почему-то шепотом, присвистнув. Она закрыла дверь и слышала, как за нею быстро и мягко повернулся ключ.
— Он сейчас, — сказала Катя, выйдя в переднюю, и вслед за этими словами из кабинета раздался короткий сильный стук, будто шкаф упал. Катя не поняла, что такое упало и почему люди, пришедшие с управхозом, бросились в коридор. В недоумении она пошла за ними.
— Здесь? — спросил ее блондин, дернув дверь кабинета.
— Кажется, — удивленно ответила Катя, догадываясь, что он имеет в виду стук.
Сережа вышел в коридор, за ним Саша. В столовой женщины замерли с посудой в руках… Из глубины коридора спешила Надежда Петровна. Слишком длинная юбка мешала ей, и она на ходу нетерпеливо отшвыривала юбку ногой.
— Что тут происходит? — громко спросила она.
Ей не ответили. Блондин властно постучал в дверь. Дверь молчала. Кате стало вдруг страшно, страшно. Она прикусила косточки пальцев, боясь дышать…
— Васильев, ну-ка! — сказал блондин другому человеку. Другой коренастый, низенький, черный как жук — заглянул в скважину, слегка потряс дверь за ручку и небрежно, как бы лениво привалясь плечом, распахнул обе створки настежь. И Катя увидела отца, лежащего во весь рост на полу, головой к порогу.
Сейчас же его заслонили чужие люди. Блондин стал звонить по телефону… Катя приблизилась к отцу, осторожно обходя его седую голову; наклонилась и отпрянула, увидев большое темное мокрое пятно на ковре. Отец лежал плечом в луже. Застонав, Катя упала рядом, заглянула в лицо с неподвижными, пустыми глазами… Запахло аптекой, замелькали белые халаты. «Попрошу отойти!» — сказал доктор. Катя встала и тупо стояла в стороне, пока его осматривали и что-то делали над ним.
Его стали класть на носилки. Беспомощны, как у куклы, были ноги в брюках, забрызганных грязью. Тетя Поля, строгая, с поджатыми губами, вынесла одеяло и прикрыла эти ноги.
— Он умер? — спросила Катя.
— Ранен, — ответил, посмотрев на нее, блондин.
Санитары понесли носилки. Тетя Поля перекрестилась.
— Ушел, — негромко сказал чей-то голос.
Катя вскрикнула и бросилась за носилками. С лестницы доносились голоса и топот.
У двери на лестницу стоял милиционер. Он не хотел выпустить Катю.
— Я поеду с ним! — сказала Катя и схватила милиционера за рукав.
— Куда поедете, куда! — сказал милиционер. — Все равно не пустят в тюремную больницу.
Позади раздался знакомый крик, которым у Сережи начинались припадки. Катя пошла обратно. И только дворники, стоявшие у ворот, да несколько случайных прохожих видели, как в санитарной карете укатил в свой последний путь преступник Степан Борташевич, бежавший от суда народа и партии.
Сережа бился и рыдал в углу коридора, и Саша, растерянный, стоял над ним.
— Помоги мне! — сказала Катя. — Поднять помоги. На кровать, на кровать…
Вдвоем они подняли Сережу, перенесли в комнату, уложили, укрыли. «Сережка, Сережка!» — привычно-успокоительно приговаривала Катя… Рыдать он перестал, но его знобило так, что худенькое тело прыгало под одеялом.
— Побудь с ним, — сказала Катя Саше и пошла за грелкой.
Тетя Поля повстречалась в коридоре и сурово опустила глаза. Катя ничего ей не сказала, сама согрела в кухне воду и наполнила грелку. В квартире хозяйничали незнакомые люди. Проходя мимо комнат, Катя видела, что делается. Васильев вешал печати на мебель. У отцовского бюро сидел блондин и вынимал бумаги из ящиков, рядом стояли еще двое, а в кресле сидела мать в своем праздничном наряде. Столовая стала похожа на посудный магазин: разнообразные сервизы, вынутые из шкафов, громоздились на столе и буфете; грудой лежало серебро — официантка его считала и записывала. «Евгений Александрович, — спросила она громко, — а хрусталь считать?» «Считайте, Маша», — ответил из соседней комнаты блондин… Управхоз Иван Семеныч бродил за официанткой на своем протезе, длинные усы его свисали уныло. «Неужели нельзя отложить эту возню, — с отвращением подумала Катя, — неужели так важно непременно сейчас сосчитать ложки, когда человек хотел убить себя…»
— Зачем они тут? — трясясь, спросил Сережа, когда она ставила грелку к его ногам. — Что они делают?
Катя подумала: лучше сказать ему сразу. Пусть опять припадок, но лучше сразу.
— По-моему, — сказала она, — они описывают имущество.
— Он умер? — спросил Сережа совсем так, как давеча спрашивала она.
— Нет, нет; ранен.
Он пристально смотрел на нее лихорадочно блестящими глазами, дрожь его усилилась; Катя встала.
— Сереженька, я еще пойду узнаю. Мне так сказали. Я пробовала его руку, она была теплая, клянусь тебе чем хочешь… Ну, я еще спрошу.
— Скажите мне, как позвонить в больницу, — тихо сказала она блондину. — Я хочу знать, жив ли он.
Блондин слушал внимательно и холодно.
— Я звонил только что, — сказал он. — Он жив.
— А… состояние… очень опасное?
— Не выяснено. Мальчику лучше?
— Да.
— Доктора не надо?
— Нет.
Очевидно, бесполезно вторично просить, чтобы он объяснил ей, как позвонить в больницу. Сведения об отце придется получать из третьих рук.
Гордая Катя приняла это со смирением, которое поразило бы ее, если бы она отдавала себе отчет в том, что в ней творилось.
— Жив, — шепнула она, вернувшись к Сереже, и села в безотрадном ожидании неведомо чего. В комнате было тихо, ходьба и разговоры доносились еле слышно, можно бы подумать, что ничего не произошло, просто Сережа нездоров, а Катя зашла его проведать.
— Что ты думаешь? — спросил Сережа.
Она думала: «Видимо, папа дал себя обмануть каким-то негодяям. Они его втянули в грязь… Может быть, нарочно втянули, за то, что он был беспощаден к жуликам. И теперь он отвечает за них, невинный». Его лицо вообразилось ей, не то чужое, ничего не выражающее, которое лежало там, на полу у ее ног, а живое, родное, любимое с детства, с доброй усталой смешинкой в глазах… «Он, конечно, уже знал, что его втравили и ему отвечать. Потому и хотел застрелиться…» Все это она кое-как, с мукой и бессвязно, объяснила Сереже.
— Ясно, — закончила она, — что нанесен ущерб государству. Потому и описывают. Если окажется, что мало, я пойду работать.
— Я тоже!
— Вообще теперь надо работать. Не ждать диплома.
— Ты совместишь с учебой! — сказал Сережа.
— Я могу преподавать в школе. Все-таки четвертый курс…
— Можешь быть инструктором физкультуры.
