Сусанна Георгиевская - Колокола
— Завтрак готов, — выглядывая из кухонного окна, с ледяным выражением сказала бабушка.
Каким счастливым казался Юльке порозовевший сад, медленно выступавший из голубого тумана. Мир так добр. И щедр... Только Юлька одна в этом мире тайно страдала, мучалась. Она понимала, что это глупо, но отделаться от наваждения не могла: вселенная больших чувств и больших страстей жила теперь для нее как бы рядом с чувствами бедными, словами не изобретенными, словами-эхо.
Однако что это нынче с бабушкой? Опять уронила на пол кастрюлю. Наверху, в кабинете матери, тотчас же, как бы откликаясь на грохот кастрюли, погасла лампа. Все позже и позже гас этот желтый свет, иногда она забывала его гасить. Ночь удлинялась — ночная птица начала переколдовываться в дневную.
Могло показаться, что мир вокруг Юльки и бабушки томится в осенней бессоннице. Здесь не спал никто, кроме них двоих, — ни сад в голубом тумане, ни Юлькина мама, ни тетя Вера.
И как только доставало на это сил?!
Однажды днем, когда тетя Вера и мама уехали на работу, Юля застала в саду свою бабку в состоянии и виде необычайном. Бабка стояла во весь свой большущий рост посреди центральной дорожки, поднимала вверх руки, заламывала их и, горько всхлипывая, бормотала что-то себе под нос.
«Может, выпила?!» — совершенно несообразно решила Юлька. Бабушка не пила никогда.
Если случалось, что тетя Вера нальет себе рюмку водки, бабушка говорила басом:
— Слава богу, что вовремя умер отец. Не дожил до эдакого позора!
— Бабушка, — тихо спросила Юлька и осторожно подошла к бабушке, — бабушка, что с тобой?!
— Юленька, утешение мое... Знай во всем чувство меры!.. Не уходи с головой в науку! Не уходи с головой в науку... И... и... Во всех отношениях... чувство меры!! О боже... Бедные, бедные мои дети... Юлька, молю тебя! — И бабушка отчаянно зарыдала.
— Бабушка!.. Я не уйду с головой. Не уйду! — клянусь! — содрогаясь от сострадания, принялась утешать Юлька. — Я... вот увидишь, увидишь, бабушка... Если хочешь, я даже могу не кончать школы.
— Глупости все, — ответила бабушка и махнула рукой. Пошла к террасе, вздрагивая на ходу всем своим грузным телом. Ее спина выражала полную безнадежность.
Они встречались на берегу реки, случалось, и под дождем. Когда шел дождь, он, хохоча, пробегал в синем толстом плаще той узкой дорожкой, которую знали только местные жители. Дорога петляла от станции до моста.
Юлька ждала его в серых коротких ботах, надетых на босу ногу, опершись спиной о дерево, раскрыв огромный бабушкин черный зонт.
К ним на дачу Толя больше не приходил. Он почему-то стеснялся мамы. Это было глупо и странно, но Юлька его не разубеждала. Так даже лучше — куда таинственней. Корни деревьев, цветов и трав не видны окружающим. Они скрыты землей. В жизни у каждого должно быть тайное тайных, спрятанное от чужого взгляда, такое, чтобы никто не мог до него дотронуться.
Они следили за дальними первыми огоньками, что вспыхивали один за другим в мутно-молочном тумане. Все вокруг было ясно и мирно даже тогда, когда накрапывал дождик.
— Как ты считаешь, — подумав, однажды спросила Юлька, — можно ли наши с тобой отношения хоть условно считать романом?
— Хочешь по правде?
— Да.
— Так вот, наверняка сказать не могу. Но безусловно, дружба.
— Мама считает, что слово «люблю» вообще как будто вышло из обихода. В ходу слова «дружба» или «я к тебе хорошо отношусь»... И еще: «А зачем слова?»
Черный грач осторожно взвился над желтой травой. По горизонту за речкой, словно стекло, дрожал и струился пар.
Юлька вздохнула:
— Я тебя сейчас на чистую воду выведу! Отвечай... Только быстро, не выбирая и не задумываясь. Назови сосуд. Любой! Только быстро.
— Ну, чайник. И что?
— А ничего. Это психологические тесты... Сейчас я все тебе объясню. Это значит: ты хотел бы казаться чайником... Вот я человек, а вот чайник... Здорово! Дальше, дальше давай... Зажмурься и назови пейзаж, и чтоб в нем водоем. И опиши мне, что там на берегах. И какого цвета. Ну! Побыстрей!
— Бассейн. Такой, как у нас на Кропоткинской, ты же знаешь. А вокруг деревья. Зеленые.
— Это значит — такой ты на самом деле. Не просачивается вода. Она отрезана от земли цементом. А зеленое — это покой... Ты человек спокойный. А теперь опиши мне комнату. Любую, какую хочешь!..
— Подожди-ка. Первое, чтобы была побольше, квадратная, очень светлая... Не такая, как у нас с мамой. Наша похожа на коридор.
— Это твоя душа! Большая, просторная... Я еще плохо могу разгадывать тесты... Это Грунин профиль. Но ее отец говорит, что тесты — пустое. Американизм.
— Если ты пойдешь на психологический, Юлька, не знаю, как ты справишься с математикой, — сказал он, жуя травинку. — Психолог — первый помощник конструктора... Ты это учла?
— Я сдам. У меня пятерка по математике.
— Пятерка, пятерка... Как будто бы в этом дело... У тебя нематематическое мышление.
— Плевать.
Помолчали.
В реке глубоко отражались берег, небо, последние светловатые полосы облаков. И вдруг зарделся алым, последним глянцем изгиб реки. И сразу словно погасла воздушная бездна. На землю легла влажноватая темнота осеннего вечера.
— А ты знаешь, что Хлебников оставил кроме стихов очень интересную и странную работу по физике?.. Один знакомый тети Веры занимается Хлебниковым, он откопал в архиве... И там, знаешь, это даже выписала тетя Вера: «Из центра круга времени исходят лучи судеб. И каждой жизни соответствует свой единственный радиус...»
— Да какая же это физика?!
— А вот и физика... Работа Хлебникова о времени.
— А может, все это проще? — ответил Толя. — Каждый, мне думается, вообще несет в себе свою судьбу... Судьба — это что? Характер и устремления... Но мысль Хлебникова «оставит след своего воздействия на земле»... Так утверждает физик Уорф. Он говорит, что мысль человека охватывает вселенную, а стало быть, материальна.
— Значит, душа бессмертна?! — быстро спросила Юлька. — Значит...
— Да ведь это Гёте еще сказал! Но он считает, что не каждому дается бессмертие... Лично я это понимаю так: бессмертие не только тем, кто построил мосты, написал «Фауста»... Бессмертие, допустим, и матерям за силу, в общем, разных переживаний... Однажды я чуть не выбил себе правый глаз, когда открывал фортку. Если б ты видела, как ревела мама!.. Так куда ж деваться такому?.. Ясно уйти в бессмертие. Каждый атом — вселенная... Космос вибрирует каждым атомом. Поэтому я уверен, что Гёте прав. Только не каждый сделается бессмертным. И... и, в общем, можно подумать, что ты не проходила в школе физику и математику.
— А при чем здесь физика и математика? Про вибрацию космоса мы, конечно, не проходили... Но я-то читала Гёте. Читала «Фауста»... Одно я знаю... Что ты живой, а значит, бессмертный. Во-первых, ты плохо воспитанный, даже грубый. Во-вторых, ты любишь поговорить. В-третьих, ты похож на себя и больше ни на кого... Ты обижаешься, лезешь в бутылку... В общем, у тебя комплексы.
— Чего-о-о?
— Ну, комплексы, комплексы... У одних комплекс неполноценности... У других... Я люблю сидеть на кухне и думать. Когда все спят. И вот я думала, думала и открыла, что бывают комплексы обреченности... Ну, Груня, Груня... Человек уверен с самого детства, что ему всегда будет плохо. И он тянет на себя это «плохо», выкликает его. И другого не может сделать счастливым... Не может. Ясно?
Толя посмотрел на нее снизу вверх смеющимися глазами.
— Юлька, мне сегодня в ночную... Пожалуй, пора идти.
Небо было уже почти совершенно темным. Из его глубин глядела вниз мягкая звездная бесконечность. Вдалеке прогрохотал поезд.
Они встали и медленно, нехотя пошли знакомой тропой к мосту. Шли, взявшись за руки, размахивая руками.
— А руки у тебя теплые! — словно сделав открытие, ошеломленно сказала Юлька.
Он остановился, вздохнул и сказал:
— Я хотел спросить у тебя... Ты только не обижайся... Ладно?
— Ладно!.. — выдохнула она.
— В общем... Можно я тебя поцелую?
— Я согласна! — живо ответила Юлька.
— А ты... ты уже с кем-нибудь целовалась?
— Сто раз!
— Здорова врать.
— А ты?
— Вот еще!.. Стану я перед тобой раскрывать душу!
...И вдруг на дорожке, ведущей к станции, возник худощавый, элегантно одетый профессор Жук. Рядом с ним в ярко-белом костюме шагала Груня. Она заметила Юльку, улыбнулась и помахала Юльке рукой.
— Де-евушка-а! — что было мочи заорал Толя. — Вы теряете поясок... — И он рванулся за Груней.
— Это гнусно, гнусно. Я всего от тебя ждала, но такого, такого... — схватив его за рукав и удерживая, сказала Юлька свистящим шепотом. Она всхлипнула и зажмурилась. — Ты... ты просто в нее влюблен! Ты влюблен, да?
— Да ты что?! Ты с цепи сорвалась? Посмотри, вон лежит в траве ее поясок...
— Пусть лежит, — сурово сказала Юлька.
— Я давно собирался тебе сказать... Только ты, пожалуйста, не обижайся. Ладно? В общем... В двух словах... Мне очень нравятся, Юлька, твои глаза.
