Александр Авдеенко - Черные колокола
— Че-пу-ха! — раздельно, с ленивым пренебрежением сказал Надь. — Революционные органы созданы под давлением низов стихийно, в буре событий и являются чистыми выразителями народной воли. И в этом вы, доктор, можете легко убедиться, побывав хотя бы в одном комитете.
— Был! И не в одном. Убеждался! Всюду одинаковая картина. Нигде не выбирали «комитеты» и «советы». Депутатов выталкивали из толпы на уличных и площадных сборищах.
— Видите, как перелицовываются факты. Не выбирали, а выталкивали! Не собрание, а толпа! Почтенный доктор Ковач! Ничегошеньки вы не поняли… Ни моих сочинений, ни моей работы, ни того, что произошло и происходит в стране. Ничему не научились ортодоксы, догматики и сектанты! Даже после такого потрясения не стали реалистами! Не вы, не я, не мы управляем событиями. Грубая материальная, так сказать, сила поворачивает всех нас и так и этак. Вот вам и диалектический материализм в действии! И оттого, что работает ныне не в вашу пользу, он не перестает быть диалектическим.
— Вот и еще одна грань Имре Надя — иезуитская, — сказал Арпад.
В кабинет заглянула секретарша.
— Площадь полна. Пора начинать митинг. Народ ждет вашего слова, — сказала она.
— Хорошо, я скоро буду, — кивнул Надь.
— Вернемся к советам, — сказал Арпад. — Может ли трудящийся избрать депутатом в органы своей власти бывшего помещика, бывшего заводчика, фашиста?
— Не может. Нет их в комитетах.
— Есть, господин премьер! И немало. Назову только несколько. — Арпад полистал свою записную книжку. — В Далмаде пролез в председатели Эден Новак, хортистский офицер. Бывший управляющий имением Йожеф Баркоци вершит дела «революционные» в Палфе. Хортистский офицер Янош Геродек и помещик Йене Саланташи командуют в «революционном» комитете Деча. В Дюлаваре в председателях ходит хортистский майор и помещик Михай Мольнар. А в маленьком Элеке заправляет «революцией» целая шайка бывших офицеров: Иштван Сюч, Янош Шайтош и прочие. Даже нилашистский вождь Мартон Хас щеголяет в членах «революционного» комитета. В области Пешт председателем стал капиталист, директор завода Иштван Денеш. Жандармы, фашистские майоры, фюреры разных рангов, «витязи» свирепствуют в ваших комитетах, восстанавливают старые порядки. А вы падаете перед ними на колени. — Арпад перевернул еще одну страницу. — Вот ваша декларация. «Национальное правительство признает демократические местные органы самоуправления, созданные революцией, опирается на них и просит их поддержки». А что представляют собой так называемые «рабочие советы»? Для маскировки туда брошены три или четыре известных своей честностью и хорошим трудом рабочих, а остальные — разбойники. На заводе мельничных машин в «совете» заправляет бывший главный финансовый советник Карой Гёсёри. На заводе бурильного оборудования «рабочий совет» стал контрреволюционным вертепом молодчиков: Аттилы Фогараши, Ференца Дука, наследников хортистского полковника и заслуженного исправника. Даже аристократам не закрыты двери в рабочие советы — барон Боди Орбан хозяйничает на заводе электромашин и кабелей. Такие «рабочие советы» арестовывают коммунистов, мародерствуют, препятствуют нормальной работе предприятий. На территории Уйпешта «революционный» комитет сколотил полуторатысячную шайку погромщиков. Ее атаманами стали хортистские офицеры. Атаман над атаманами тоже хортистский главарь, бывший подполковник Шандор Надь, ваш однофамилец. Этот Надь и такие, как он, распахнули двери кёбаньской тюрьмы и освободили восемьсот уголовников. Все стали «национальными гвардейцами». А «революционный комитет интеллигенции», сплошь состоящий из ваших личных друзей и сторонников?
Имре Надь снял пенсне, закрыл глаза и, поблескивая золотыми коронками, растянул рот в широком зевке.
— У меня нет времени продолжать бесплодную дискуссию. Я должен выполнять свои обязанности. Всего хорошего.
— Обязанности отступника, — подхватил Арпад и поднялся. — Теперь до конца ясно, кто вы такой. Предатель!
Надь побледнел, вскочил, грохнул стулом. Но через мгновение овладел собой, великодушно улыбнулся. Обида и гнев не к лицу победителю.
— Вы очень неосмотрительны, доктор Ковач, — сказал премьер. — Такая дерзость могла стоить вам жизни в другом месте. Но здесь я не допущу расправы. Охрана проводит вас до первой ступеньки парадной лестницы, а там уж… — Имре Надь повернулся к окну, выходящему на площадь Кошута, заполненную людьми. — Толпа не умеет быть хладнокровной. Она страшна в своей ярости. Идите!
Делегаты молча вышли.
БУДАПЕШТ. «КОЛИЗЕЙ». НОЯБРЬСКИЕ ДНИ
Полночь.
Расположившись за большим столом, едят, пьют террористы. Веселый говор, смех.
Дождь. В нагорной части Буды лишь кое-где мелькают огоньки. Притих, замер истерзанный город.
Михай сидит около рации. Слышен звон церковных колоколов. Ласло Киш прислушивается к их звону со слезами на глазах.
— Венгерские колокола!.. Выпьем, венгры, за наши колокола.
В самом центре Европы, над Дунаем, над большой дорогой народов, во второй половине двадцатого века открыто, безнаказанно пируют варвары средневековья, банда дикарей, братство сумасшедших, вооруженных длинными ножами.
И не ужасалась Западная Европа. Наоборот, ликовала, гордилась «революционерами».
Во все времена, во всех странах контрреволюция называла себя как угодно, но только не собственным именем.
В полдень 23 октября сообщники Киша именовали себя безобидными демонстрантами, молодежью, жаждущей справедливости, подлинной свободы, истинного человеческого коммунизма. К вечеру они стали «вооруженным народом». На другой день превратились в повстанцев, потом — в «национальных гвардейцев», в армию сопротивления. Сегодня они сбросили все маски, стали чистыми террористами, охотниками за коммунистами. Но Эйзенхауэр и Миндсенти все еще называли их борцами за свободу.
Ласло Киш глянул на часы и приказал:
— Михай, настраивайся!
— Готово! — Радист повернул рычажок громкости вправо.
Хорошо всем знакомый голос диктора венгерской редакции мюнхенской радиостанции «Свободная Европа» сообщил, откуда и на каких волнах идет вещание, и приступил к инструктажу.
«Национал-гвардейцы» перестали пить и есть, внимательно слушали.
— Венгры! Вы освободили из тюрьмы князя Эстерхази и кардинала Миндсенти. Так будьте же последовательны. Соедините ваш революционный героизм с вековой мудростью Эстерхази и святой верой Миндсенти — и вы будете непобедимы! Венгры! На ваших глазах распалась миллионная армия венгерских коммунистов. Не позволяйте ни под каким новым фасадом восстанавливать коммунистическую партию.
— Сами с усами! — Киш засмеялся и подмигнул своей ватаге. — Так или не так, витязи?
— Так!
В прихожей послышался шум, топот. Длиннорукий, заросший, вертлявый Геза вталкивает в «Колизей» раненого человека. Он выглядит ужасно: еле держится на ногах, грудь перебинтована крест-накрест. Лицо в ссадинах и синяках — следы свежих побоев, одежда изорвана в клочья, голова со спутанными волосами, полными кирпичной пыли, едва держится.
— Господин майор, разрешите доложить…
Киш вышел из-за стола.
— Здесь нет господ. Перед революцией все равны, байтарш, братья по оружию. Докладывай!
— Виноват, байтарш. Вот мой первый трофей — недостриженная государственная безопасность.
Геза вытолкал раненого на середину «Колизея». Тот еле стоял.
— О, как теперь скромно выглядят органы безопасности! Где ваше былое грозное величие? Где ваш карающий меч? Где ваша бдительность? — Киш засмеялся, и его смех подхватили «гвардейцы». — Где ты его раздобыл, Геза?
— В госпитале.
— А как узнал, что он работник АВХ?
— Посмотрите на его ноги. Желтые ботинки! Все авоши носят такие. Прятался в госпитальной бельевой. Врачи и сестры помогали ему.
— Надеюсь, они справедливо вознаграждены за свой поступок?
— Приговор приведен в исполнение на месте суда. Именем революции. Одним словом — кинирни!
— Благодарю, байтарш, от имени революции. Рассказывай!
— Я своими глазами видел этого авоша во вторник двадцать третьего октября в Доме радио с автоматом в руках. Твердолобый, вот его партийный билет. Пробит пулей, пропитался кровью — нельзя разобрать фамилии.
Киш аккуратно, двумя короткими пальцами, чтобы не измазаться кровью, взял партийный билет.
Человек в желтых ботинках потерял опору, ноги его надломились, и он упал. Сразу же попытался подняться. Сумел только сесть на черный, когда-то сверкавший паркетный пол. На большее не хватило сил. И в таком, сидячем, положении он чуть ли не доставал своей головой немощного плеча Киша. Сидел, качал непослушной головой и молчал.
Недавно Ласло Киш был просто веселым, полным надежд, чуть хмельным. Теперь, после ухода советских войск из столицы, после разгрома Будапештского горкома, после того как кардинал Миндсенти благословил его оружие и оказалось возможным без всякого риска вешать и распинать неугодных ему людей, после того как герцог Хубертус фон Лёвенштейн выступил по радио и выдал венграм от имени Западной Германии вексель, после того как Эйзенхауэр обеспечил победителей щедрым американским займом — после таких слоновых доз политического вдохновения Ласло Киш почувствовал себя в сто раз сильнее, стал бесшабашно веселым, беспредельно уверенным, до конца откровенным в своей ненависти к коммунистам. Опьянел от крови.
