Александр Удалов - Чаша терпения
— Доложи, брат, доложи. Пусть примет.
— Не часто, не часто в нашей азиатчине встретишь истинно русскую красавицу, — снова сказал купец и вдруг обратился к Малясовой. — Вы уж извините нас за откровенность, бога ради. Но приятно вами полюбоваться.
Купцы ушли. Мушкетов вернулся в свои кабинет, Кастальский к своему столу.
— Так вы доложите, пожалуйста, — сказала Малясова.
— Пусть докладывает Пушкин! — ответил он грубо и мельком взглянул на молодых офицеров.
— Что?
— Я сказал: «Пусть докладывает Пушкин». Как видно, он вам очень дорог.
— Это верно. Но как вы смеете говорить дерзости? Ведь вы на службе!
— А почему вы смели отчитывать меня как гимназистика?!
Ничего не ответив, она решительно направилась в кабинет Мушкетова.
— Стойте. Я доложу. Только пусть выйдет полковник, — смиряясь, сказал Кастальский.
Малясова ждала еще несколько минут. В приемную то заглядывали, то входили какие-то люди, о чем-то говорили с Кастальским. В коридоре беспрерывно топали, шумели. Хлопали двери.
Наконец полковник вышел. Малясова молча посмотрела на Кастальского, и он тотчас скрылся в кабинете Путинцева.
— Его превосходительство не может вас принять, — сухо сказал он Малясовой, возвратившись от Путинцева.
— Не может?
— Да, не может.
Кастальский копался в своем столе.
— Вы назвали ему мою фамилию? — спросила она.
— Да, назвал. Малясова Надежда Сергеевна.
— И он сказал, что не может принять меня?
— Да.
Она смотрела на него пристально, долго, потом сказала:
— Не может быть. Вы не назвали ему фамилию. Кастальский усмехнулся, пожал плечами.
Она все стояла, смотрела, как он копается в столе, и вдруг решительно и быстро пошла в кабинет Путинцева.
— Нет, нет! Прошу вас… Без доклада нельзя! Нельзя! — рванулся за ней Кастальский.
Он опередил ее, загородил собою дверь.
— Вы не так уж вежливы, госпожа Малясова, — сказал он насмешливо и добавил раздельно — Нель-зя.
— Я вам не верю. Вы обманули меня. — Она отстранила его рукой и открыла дверь.
— Разрешите, ваше превосходительство! — сказала она, мгновение помедлив у порога, а затем направившись по ковровой дорожке к столу.
Путинцев медленно встал.
— Что вам угодно? И почему без доклада? Я просил вас. Кастальский!.. — сказал он с раздражением.
— Ваше превосходительство! Я говорил, но…
Путинцев махнул рукой. Кастальский вышел.
— Слушаю вас, — сказал Путинцев, продолжая стоять и очень серьезно, твердо, прямо глядя на Малясову.
— Моя фамилия Малясова. Ваше превосходительство, вы забыли, вчера…
— Нет, не забыл, госпожа Малясова. Но я сегодня не принимаю.
— Да, я понимаю, я очень ценю ваше время, но… мне нужна ваша помощь, — сбиваясь и бледнея, говорила Малясова.
— Ничем не могу помочь… Я сейчас занят, — скатал он с холодным раздражением.
— Да, конечно. Я понимаю… Но во имя того, что… вы были так добры вчера… И я надеялась…
— Вчерашний день прошел, госпожа Малясова. Не надо надеяться.
— Как?
У нее начинали дрожать губы.
— Какая у вас просьба?
— Нет, нет… Мне ничего не надо…
Она хотела повернуться и пойти к двери, но не могла двинуться, шевельнуть ногами — такой невыразимой тяжестью вдруг налились они, словно стали чугунными.
— Скажите, скажите вашу просьбу, — чуточку мягче сказал Путинцев. — Ну?
— Хорошо. Я скажу… Сейчас…
Она открыла сумочку, достала платок, вытерла холодный пот со лба.
— Мне не выдают медикаменты. Со мной было несчастье…
— Да, ваш супруг рассказывал вчера… Но ведь вы, кажется, работаете в Обществе Красного Креста?
— Да.
— Так, пожалуйста, обращайтесь туда. К председателю Общества Федору Федоровичу Глебову.
— Я была.
— И что же?
— Нет, Федор Федорович не тот человек.
— Вот как? Тогда к уездному начальнику. Вот так. У вас все?
— Все.
Удивительно: с этими последними словами, когда все стало ясно, она вдруг снова почувствовала себя спокойной, сильной.
В приемной к ней подошел Кастальский, сказал вполголоса:
— Разве я был не прав? Ведь я вас не обманывал, правда?
Она поглядела на него, ничего не ответила и вышла из приемной. В полутемном коридоре курили, толкались солдаты, городовые. Они расступались перед ней, давали ей дорогу.
Выйдя на крыльцо, Надя остановилась, открыла сумочку, чтобы достать платок, и неожиданно увидела Августа. Обрадовавшись, не думая, откуда он появился здесь, она хотела окликнуть его и броситься к нему, но вовремя сдержалась. Август разговаривал с жандармским ротмистром Зазнобиным. Они оба стояли к ней в профиль и еще не замечали ее.
— Август? — тихо сказала она, приблизившись. — Откуда ты здесь?
— Ах, Надя! — в свою очередь удивился Август. — И ты здесь. Очень кстати. А я просто… пошел искать тебя… И вот встретил… Вы незнакомы? — продолжал он смущенно и растерянно. — Это моя жена… А это господин Зазнобин.
— Да, я знаю, — спокойно сказала Надя, прямо глядя в глаза Зазнобину. — Так пойдем домой? — обратилась она к Августу.
— Я бы советовал вам переждать, — сказал Зазнобин.
— Что переждать? — спросила Малясова.
— Да вот, всю эту кутерьму — манифестацию, митинг.
— А что, здесь действительно будет митинг? Значит, опять манифестация?! — спросила она, оживившись, словно обрадовалась.
— Да, — помедлив и внимательно поглядев на нее, сказал Зазнобин. — Манифестация, митинг. Вас это радует?
— Нет, почему же… Я равнодушна. Просто спрашиваю, — сказала она с прежним спокойствием. — Нам ведь надо идти домой.
— Так вот я рекомендую вам переждать здесь, — снова предложил Зазнобин уже более сухо и официально. — Здесь есть комната… в охранном отделении, — добавил он.
— Это что, приглашение? Или, так сказать, в некотором роде предупреждение? — спросила она.
Зазнобин не успел ответить. К крыльцу подкатил шикарный крытый фаэтон, запряженный парой черных, с огненными глазами лошадей. Из него легко выпрыгнул стройный молодой человек в зеленом халате и белой чалме, предупредительно встал у фаэтона, чуть приметно склонив голову и приложив правую руку к груди. Едва успел он это сделать, как на тротуар быстро сошел с фаэтона Желтая птица в своем неизменном лисьем малахае и таком же, как у его молодого спутника, зеленом халате с золотыми блестками и глянцевито-змеиным отливом.
Желтая птица очень спешил, был весел и бодр. Он быстро прошел через тротуар на крыльцо, сказал на ходу Зазнобину, заспешившему рядом с ним, сбоку.
— Приехали посмотреть на улак. Обещаете показать?
— Если будет необходимость, — ответил Зазнобин. — Не хотелось бы травить гусей.
Они скрылись в дверях. Август не то с сожалением, не то с обидой посмотрел им вслед, сказал:
— Что ж он не заметил нас? Или сделал вид, что не заметил?
— Август, о чем ты жалеешь? — с удивлением и упреком тихо сказала Надя. — Разве они тебе нужны? Или ты им нужен?
— Не знаю… Но все-таки. Вчера мы так мило посидели… Познакомились… Вчера он был так щедр…
— Вот-вот… Я тоже так думала.
— А теперь? Что у тебя случилось?..
— Мне отказали в медикаментах. Это во-первых. Во-вторых, я просто узнала людей.
— Как ты их узнала? Как? Где ты была?
— Ну, прежде всего, я узнала, что председатель, или как его там… управляющий Туркестанским окружным управлением Российского Общества Красного Креста, — сущий кретин. Он ничего не знает и ни в чем не разбирается. К тому же он еще и жулик. Я дома расскажу тебе кое-что из нашей беседы… Ну, а потом… Чего я уже никак не ожидала, городской голова…
— Путинцев? Степан Романович? Милый человек, — оживился Август.
— Я тоже так считала. Даже была уверена. И пошла к нему. За помощью. А он… принял меня стоя.
— То есть, как «стоя»?
— Он не предложил мне сесть.
— Не может быть! Ведь вчера он был так любезен, внимателен, ласков, разговорчив!
— А сегодня полная противоположность. Я никогда не думала, что люди так могут меняться! Вчера это был один человек — сегодня совершенно другой. Я увидела, как в одном человеке живут двое… двое совершенно различных людей. Удивительно. Ну хотя бы он чувствовал какую-то неловкость за вчерашнее или, наоборот, за сегодняшнее… Так нет же… Ни капли смущения! Одним словом, представь себе совершенно другого, незнакомого тебе Путинцева.
— Мы слишком увлеклись, — тихо сказал Август. — А вокруг народ.
— Ничего. Откровенно говоря, я была бы рада, если бы ему… и всем им… дали сегодня жару! — вдруг сказала она весело и гневно.
— Кому «ему»? И кому «им»? Что ты говоришь! Подумай! — теперь уже и тихо и испуганно проговорил Август и оглянулся. — Посмотри, сколько везде народу.
