Сергей Сартаков - Каменный фундамент
Алексей снова взялся за шлихтик.
— Знаешь, — сказал он мне виновато, — поговорить с тобой, конечно, хорошо. Но ты уходи. Сейчас мешаешь ты мне. Мне работать надо.
Он не сказал, что ему надо еще и подумать, поразмыслить одному, без постороннего человека. Я это понял и ушел.
А Ганецкий еще раз испортил мне настроение!
Поздней ночью, прощаясь со мной у вагона курьерского поезда Владивосток — Москва, Ганецкий мне заявил:
— За снимки Худоноговых не ручаюсь. По ошибке взял очень старую пленку. Надежды мало.
— Черт бы вас побрал, Ганецкий! — от чистого сердца вырвалось у меня.
— Постараюсь сделать невозможное…
Дали второй звонок. Проводник предложил пассажирам подняться в вагон.
— Я пошутил, — сказал Ганецкий уже из тамбура, — не сердитесь. Пленка хорошая.
Поезд тронулся, и Ганецкий, вероятно, даже не заметил, как я погрозил ему кулаком.
Чуть свет меня поднял с постели Алексей. Забежал на минутку по пути на завод.
— Все! — заявил он мне без всяких предисловий. — Сговорились.
— Кто с кем сговорился, Алеша? О чем сговорились?
— Со стариками сговорились. Всю ночь с Федором чай пили. Сегодня пятница? На той неделе переезжаем. В субботу, под праздник, новоселье справим как следует.
— Ну и чудесно, Алеша! Поздравляю. Если тебе надо помочь с переездом…
— Нет, — сразу же отказался Алексей, — ты не помогай. Справимся сами. Хочу сюрприз сделать: в субботу прикачу за тобой на машине!
— Договорились. — Провожая его к двери, я спросил: — А что со своей старой квартирой делать намерен? Продавать будешь дом?
— Продавать? — усмехнулся Алексей. — Мне государство дает квартиру, а я буду за деньги свой дом продавать? Он хотя и невзрачный, а все небольшая семья в нем жить превосходно сможет. Отдам горсовету. Пусть распоряжается. Катя с председателем уже согласовала.
Неделя прошла незаметно. Наступила суббота. Дивный денек весны. Вместе с Ксенией мы накануне наладили на длинном шесте скворечник, и вот уже в нем появились хозяева. То и дело шныряют в круглое отверстие, носят в клювах разный мусор или, усевшись на остром коньке крыши, высвистывают свои весенние мелодии. Кот пробежал по забору, мяукнул несколько раз, и тотчас издевательски замяукали и скворцы.
С Алексеем мы условились, что за мной и Ксенией он заедет в начале седьмого. Я целый день провел в общем отделе городского Совета, изучая протоколы сессий за последние полгода: мне нужно было готовить большой обзор для центральной газеты. Работа меня увлекла. На сессиях ставились очень интересные вопросы, содержательны были выступления депутатов в прениях. Имя Катюши все время мелькало на страницах протоколов. Один раз она председательствовала, другой раз была секретарем. Попался протокол выборов в состав постоянной комиссии по здравоохранению, где отмечалось, что Е. Ф. Худоногова избрана единогласно. Во всех остальных случаях она выступала в прениях. Ее интересовали любые вопросы. Шла речь о состоянии здравоохранения в городе — Катюша добивалась, чтобы все больницы, медпункты были хорошо отеплены, стационары обеспечены постельным и носильным бельем. Слушался вопрос о развертывании советской торговли в связи с отменой карточной системы — Катюша боролась за освобождение торговых помещений, занятых разными учреждениями. При утверждении городского бюджета Катюша вносила поправки в доходную часть и доказывала, что местные сборы с торговли на рынке значительно увеличатся, если рынок благоустроить и отгородить, открыть на его территории чайную. Предлагала в саду сделать стрелковый тир, устроить на реке лодочную станцию, зимой — расчистить площадку для катка. Самым ревностным защитником озеленения города опять-таки была Катюша. «Вы подумайте и о красоте нашего города, — говорила она, — и, главное, подумайте о здоровье людей. Что лучше для человека: пить горькие порошки или дышать свежим, чистым воздухом? Что лучше пешеходу в знойный летний день: изнывать от духоты или идти под куполом зеленых листьев? Что лучше: сад в городе или весь город в саду?»
Когда я закончил работу и глянул на часы, было ровно шесть. Идти домой надо было без малейшего промедления.
Хотелось заглянуть на почту, спросить, нет лп мне телеграмм. Я не люблю пользоваться домашним адресом. Часто случалось, дома нет никого, рассыльная постучит и уйдет, а телеграмма потом попадает в список недоставленных. На этот раз я ждал ответа от Ганецкого, — сам он по приезде в Москву не соизволил мне сообщить о снимках. Разозлившись, я послал ему телеграмму с оплаченным ответом. Сейчас, наверно, ответ уже получен, а забежать на телеграф времени нет. Жаль. Телеграмма от Ганецкого могла бы быть очень кстати.
Алексей дожидался. Он прикатил на полуторатонке. Без лишних разговоров, сразу же потащил нас к машине. Ксению посадил в кабину, а сам влез в кузов и подал мне руку. Я очутился на мягком соломенном ложе, сверху прикрытом чистым брезентом. Машина рванулась.
— Жаль все-таки, на почту я зайти не успел, — сказал я, переводя дух.
— А чего жалеть? Надо, так заедем. Чего же сразу не сказал?
Алексей постучал кулаком в потолок кабины, изогнулся к окну, крикнул: «Петя, на почту!» — и мы помчались назад.
На почте мне подали две телеграммы, и обе из Москвы.
Взобравшись обратно в машину, я распечатал первую телеграмму. Ганецкий остался Ганецким. На листке бумаги коротко стояло: «Смотрите двадцать седьмой». Если принять во внимание, что подписчиками Н-ска был получен только шестнадцатый номер «Огонька», то оставалось, значит, ждать не меньше двух месяцев. И хотя бы слово о том, оба снимка идут или один. И если один, то который?
Я протянул телеграмму Алексею.
— Человека спрашивают, удались или нет снимки, — сказал я раздраженно, — а он…
— Это от Ганецкого? — с любопытством спросил Алексей и убежденно добавил: — Ну, ясно, удались. Иначе печатать не стали бы.
Тут мой взгляд упал на текст второй телеграммы, которую я распечатал почти машинально. Строки запрыгали у меня перед глазами. Я хотел дать прочесть ее Алексею и передумал, спрятал в карман: надо будет прочесть вслух при Катюше…
Машина уже миновала окраинные домики Н-ска. Впереди открылся просторный светлый луг, отделявший лесозавод от Н-ска. Вправо по гребню увала, ближе к линии железной дороги, весь насквозь пронизанный лучами заходящего солнца, тянулся молодой березник. Он еще не оделся листвой, но весна его была вовсе близка, и мне казалось, что ветер доносит сюда горьковатый запах набухших, готовых раскрыться почек.
Квартира Худоноговых помещалась на втором этаже и окнами двух комнат выходила к реке. Здесь солнце светило первую половину дня. Окна кухни и еще одной комнаты были обращены на юго-запад. Отсюда широко открывался вид на лесозавод и дальше — на пристанционные сооружения: водонапорные башни, входные семафоры, похожие своими начертаниями на букву «Т», мачты прожекторных установок. Я представил себе, как красиво будет выглядеть ночная панорама города и завода: целое море огня! Дом стоял на возвышении, и оттого так широк был обзор. Какое-то особое чувство гордости за человека возникало при взгляде отсюда на землю, послушно лежащую у ног. Высокие заводские трубы; вагонетки, бегущие по сверкающим на солнце рельсам; железнодорожный мост, словно легкое кружево повисший над рекой; прямые линии шоссейных и извилистые ленты проселочных дорог; огромные плоты на протоке; глубокие выемки, прорезавшие горы; бесчисленные кварталы жилых домов — все это, созданное трудом, служило человеку.
Катюша, празднично приодетая и раскрасневшаяся от домашних хлопот, встретила нас у двери и сразу же потащила осматривать квартиру. Поздравления наши она выслушивала на ходу и все улыбалась, благодарила. Я не стану в подробностях описывать новую квартиру Алексея. Достаточно сказать, что это была очень хорошая — больше того, превосходная квартира. И даже если бы я захотел точно и обстоятельно занести все в инвентарные описи, я не сумел бы сделать этого. Можно измерить площадь пола и перевести ее в квадратные метры, заменив при этом понятие «жилище человека» термином «жилплощадь», но какими цифрами, какою мерою передать то ощущение просторной, удобной квартиры, когда перед тобою распахивается одна дверь за другой и ты забываешь, в какую же сторону надо идти к выходу? Можно, конечно, подсчитать количество окон, определить их высоту и ширину, а в примечании упомянуть о наличии форточек, но как записать в ведомости воздух и свет, как записать неумолкающий смех Катюши и дробную топотню Васильков, все время перебегающих из комнаты в комнату? Обстановку квартиры перечислить проще всего. В первой графе наименование предметов, во второй — краткое описание, в третьей — процент износа. Но сколько нужно еще отвести граф, чтобы с абсолютной точностью отыскать в каждом предмете любовь хозяйки, с какой она ставила его и прихорашивала, отыскать творческую страсть мастера, с какою Алексей, вероятно, в ночные сверхурочные часы делал и новые стулья, и карнизы на двери и окна, и шкаф, и две этажерки для книг — выделив одну особо для произведений Ленина, — и круглый обеденный стол на точеных ножках, и широкий мягкий диван — конечно, для Васильков в первую очередь?
