Иван Свистунов - Все равно будет май
— Быстрей надо кончать с Гданьском. Сбросить их к чертовой матери в море — и дальше, — решительно заметил Карайбог. — Об этом и в обращении Военного совета фронта сказано.
Танкисты, прислушивавшиеся к их беседе, заинтересовались:
— В каком таком обращении?
— Темный вы, видать, ребята, народ, — не удержался Карайбог. — Газет не читаете. А вот в этой газетке напечатано сегодня обращение ко всем бойцам, сержантам, офицерам и генералам фронта. Военный совет призывает нас водрузить над Данцигом и Гдыней знамя победы.
— Дай, друг, газетку.
— Читайте! — протянул Карайбог танкистам «Фронтовую правду». — И выводы делайте!
Танкисты склонились над изрядно помятой газетой. Прочли, горячо заспорили. И вдруг неожиданно начали собираться в дорогу.
— Куда вы, хлопцы, среди ночи?
— Раз такое дело, то как бы и не опоздать, — пояснил командир машины. — К утру своих догоним.
Вскоре послышался шум мотора, и танк ушел в ночь, туда, где непрерывно, как и морская волна, громыхала канонада.
Военные моряки, разложив на столе бумаги, совещались. И все слышалось:
— Причалы… Гданьские верфи… Портовые сооружения…
Судя по их словам, можно было подумать, что и Гдыня и Гданьск уже взяты нашими войсками. Карайбог подозвал одного морячка:
— Чего это вы здесь на суше околачиваетесь? Видать, весь ваш флот к акулам в гости пошел.
— Много ты понимаешь! — рассердился морячок. — У нас государственное задание.
— Какое задание?
— Мы уже сотни километров Балтийского побережья проехали. Порты принимаем. Теперь нам нужно побывать в Гданьске и Гдыне, подготовить их к приему советских судов.
— Побываете! — пообещал Карайбог с таким видом, словно это от него зависело.
К утру еще сильней стала канонада. Вражеская береговая тяжелая артиллерия и орудия военных кораблей почти непрерывно вели огонь по нашим позициям. Бросались в контратаки обезумевшие от страха фольксштурмовцы. В небе метались «мессершмитты». Враг зубами держался за узкую прибрежную полосу в районе Гдыни и Гданьска.
Рано утром, хорошо передохнув, пехотинцы тронулись дальше. Прислушиваясь к непрерывному вою вражеских орудий, Семен только усмехался:
— Перед смертью не надышитесь. Руки вверх или головой в воду!
Когда в утренней мартовской голубоватой дымке показались фабричные трубы, тонкие шпили костелов и серые громады домов, взвод нагнал виллис с двумя офицерами. Один из них, в плаще — знаков различия не разобрать, подозвал Карайбога. Когда виллис умчался, Карайбог спросил приятеля:
— Знаешь, Назар, кто поехал?
— Кто?
— Военные коменданты города Данцига. Наш и польский.
— Так Данциг еще не взят?
— Возьмем. Никуда он не денется. Вот коменданты и готовы вступить в исполнение своих обязанностей. Теперь за нами только остановка.
— Правильно дело организовано, — согласился Назар. — Начальство всегда должно быть на месте.
Связной командира батальона прибежал, как всегда, запыхавшийся, озабоченный:
— Товарищ старшина Карайбог! К комбату. Приказано — на одной ноге!
— Есть, на одной ноге! — поправил сбившуюся на затылок шапку Семен. — А ты так всю войну возле начальства и будешь ошиваться, — уже на ходу поддел он связного.
Комбат встретил старшину Карайбога по-приятельски, даже посветлело его утомленное лицо.
— Как дела, старшина?
— Дела идут — контора пишет!
— Когда будем немцев в море купать?
— Да хоть завтра с утра. Только воду жалко пачкать. Больно уж море хорошее.
— Разве это море! Вот мы с тобой после войны в Гагру поедем. Там море настоящее. Так вот какое дело! — Комбат согнал улыбку с лица. — Я назначаю вас, товарищ старшина, командиром штурмовой группы. Полагалось бы офицера назначить, но я уверен, что и вы отлично справитесь. Вон на перекрестке большое многоэтажное здание. Разведчики доложили, что гитлеровцы превратили его в настоящую крепость. Засело там не меньше сотни. У них и станковые пулеметы и фаустпатроны. А дом — как бельмо в глазу. Он прикрывает подступы к центру города. Надо к утру сокрушить эту крепость. Справитесь?
— Справлюсь, товарищ майор!
— Кого в группу возьмете? Сколько нужно, столько и дам. Этот дом все движение батальона задерживает.
— Разрешите взять мой взвод, да еще десяток автоматчиков не помешает.
— Хорошо! Вашей штурмовой группе командир полка придает две 76-мм пушки. Они проложат вам входы в здание. Действуйте!
— Слушаюсь, товарищ майор!
Пока еще не совсем стемнело, Карайбог и Шугаев скрытно подползли поближе к серому мрачному зданию на перекрестке двух широких улиц. Нацелились на него биноклями. Картина была не утешительная. Вокруг здания метра в два возвышался бревенчатый забор. Все окна первого этажа дома наглухо заложены кирпичом и мешками с песком. На уровне второго этажа в массивных капитальных стенах пробиты узенькие щели — амбразуры. Из них гитлеровцы могут вести пулеметный и автоматный огонь, швырять фаустпатроны.
— Упорные, дьяволы. Знают, что крышка, а цепляются за каждый дом, как черт за грешную душу, — резюмировал Карайбог.
Поздно вечером старшина собрал всех бойцов, выделенных для штурма дома-крепости. Рассказал о боевом задании, проверил оружие, гранаты.
— Действовать быстро, решительно, уши не развешивать. Какое у Суворова любимое слово было? Штурм! Значит, будем по-суворовски бить врага. Всем понятно? Очень хорошо! Будем живы — не помрем!
К штурму дома Карайбог решил приступить после полуночи. Артиллеристам, приданным группе, приказал поближе подтянуть свои орудия и бить по дому прямой наводкой, наверняка. В час ночи артиллеристы один за другим дали несколько залпов. Кое-где разметали и подожгли забор, пробили солидную брешь в стене.
Гитлеровцы молчали. Дом стоял темный, мертвый, словно ни одной живой души в нем нет. Но когда штурмовая группа устремилась в пробитую артиллеристами брешь, из многих амбразур рванулись остервенелые пулеметные очереди. И все же штурмовики где ползком, а где короткими перебежками пробились к дому.
Особенно метко бил крупнокалиберный пулемет из одной амбразуры на втором этаже. Уже двух или трех бойцов санитары унесли в укрытие. Не сговариваясь — и так все ясно — Карайбог и Шугаев взяли трофейные фаустпатроны и поползли к проклятой амбразуре, держась у самой стены дома. Подползли поближе и из-за угла ударили по амбразуре фаустпатронами. Два взрыва покатились по каменному коридору улицы. Пулемет умолк.
Наши артиллеристы прекратили огонь, но над домом все еще клубился дым, медленно оседала кирпичная пыль. Подползли остальные бойцы штурмовой группы, окружили дом, чтобы не дать уйти гитлеровцам.
Карайбог послал двух бойцов заложить взрывчатку под мешки, завалившие вход. Снова рванулся взрыв, и в стене открылся черный дымящийся пролом. Карайбог во главе своей штурмовой группы бросился в него.
В темном, наполненном дымом коридоре Карайбог приказал:
— Разобраться по три человека. Прочесывать каждую комнату, каждый закуток. Ни одна крыса не должна уцелеть. Вперед, ребята!
Когда штурмовые тройки ушли выполнять приказ командира, с лестничной площадки пятого этажа неожиданно хлестнула пулеметная очередь. Карайбог и Шугаев прижались к стене.
— Чуть не попал! — хрипло выдохнул Назар.
— «Чуть» не считается! Пойдем посмотрим, какой там яп-понский бог орудует! — Карайбог и Шугаев стали осторожно подниматься по лестнице с гранатами в руках.
Теперь уже было ясно, что гарнизон дома-крепости решил драться до конца, стоять, как мы говорим, насмерть. За каждой дверью, за каждым коленом коридора засели автоматчики, пулеметчики. В кромешной тьме шел ночной смертный бой. Где-то в подвале начался пожар, и ядовитый дым — горели, видимо, химикаты — драл горло, резал глаза. То на одном, то на другом этаже дома гремели автоматы, рвались гранаты.
Черные от копоти и дыма, в изорванном обмундировании, Карайбог и Шугаев прорывались вверх по лестнице на ту площадку, где сидели вражеские пулеметчики. Добрались до четвертого этажа благополучно. Только Семену пуля-дура царапнула висок, а другая с Назара сбила шапку. И все с площадки пятого этажа, где копошились гитлеровцы.
— Давай, Сема, я брошу. У меня рука крепкая, — прошептал Шугаев.
— Валяй! Только поаккуратней, чтоб нам на голову не упала.
Шугаев проскочил еще один лестничный марш и швырнул гранату. Радостный гром разрыва потряс лестницу. Сверху посыпалась штукатурка, какие-то щепки. И все стихло. Карайбог и Шугаев поднялись на площадку. У перевернутого станкового пулемета валялись два гитлеровца. Один лежал тихо, и даже по его позе можно было понять, что он уже мертв. Второй пулеметчик еще хрипел, но так безнадежно и прерывисто, что было ясно: отдает богу душу.
