Олесь Донченко - Золотая медаль
Надежда Филипповна вышла к столу последней. Седая прядь надо лбом сверкнула под электрической лампой, и показалось, что женщина только что стояла под зимними деревьями и ей на волосы упал снежный ком.
— То, что говорил здесь Юрий Юрьевич о Нине Коробейник, — сказала учительница, — не глазами увидишь, а только чутким сердцем. Нас и не удивляет, что классный руководитель приподнял край занавеса над недалеким будущим одной из своих учениц. Он правильно предвидит, что может произойти с Коробейник. Одни способности не помогут, если школьный коллектив не даст ученику зарядки, творческого воодушевления. Обязанность школы — не только приготовление будущих студентов, но и воспитание Человека с большой буквы. Вот мне хочется глянуть еще дальше. Как будет жить Коробейник в советском обществе с таким мучительным честолюбием?
…В ту ночь Юрий Юрьевич долго не спал. Он все ходил по комнате, стараясь ступать по ковру, чтобы не скрипел паркет, и тень с бородкой металась по стенам.
Прежде всего надо было поговорить с Коробейник. Но как? Упрекать или убеждать? Пожурить или высмеять? Как подойти, какие слова найти? Ведь он сам когда-то учил Жукову находить точное, выразительное слово, чтобы оно попадало в цель.
Он припомнил Нину в девятом, в восьмом классах. Давно заметил ее честолюбие, но до сих пор оно никогда не выпячивалось так остро, как в последнее время, за каких-то два месяца до выпускных экзаменов. Понятно — не было толчка, такого глубокого повода, чтобы это противное чувство вдруг разрослось, раздулось, привело к настоящему конфликту не только между Коробейник и Полищук, но и между ею и всем классным коллективом.
«Значит, что я все же упустил, — с печалью думал учитель. — Надо было раньше вырывать этого… как высказалась Зинаида Федоровна? Паука!»
И снова металась по стенам тень с бородкой.
34
Весна началась неожиданно. Ночью Марийка услышала сквозь сон, как дождь барабанил по подоконнику. На какую-то минуту она совсем проснулась, прислушалась. В окно был виден клочок черного неба. На нем иногда отсвечивали синие вспышки от дуг трамваев. Мелодичная дождевая дробь убаюкивала, и девушка снова заснула.
Утром, прямо с кровати, она босиком подбежала к окну, и непонятной тревогой екнуло сердце. Везде на улице блестели лужи, ветер спешно прогонял с небосклона лоскуты разорванных туч, а местами уже сияла там такая голубизна, что в ней утопал взгляд. Стена соседнего дома окрасилась теплой позолотой, и Марийка догадалась — всходит солнце.
А на улице, когда вышла из дому, все было пронизано влажным мартовским ветром, запахом талого снега, луж. С деревьев срывались тяжелые капли, веселые малыши пускали кораблики.
Сегодня — воскресенье, уроков нет, и девушка решила пойти на рынок купить для матери фруктов.
Проходя через площадку, где собиралась «толкучка» — продавцы и покупатели ношенных вещей, — Марийка вдруг увидела Варю Лукашевич. Девушка стояла с перекинутым через плечо платьем, в руках держала платок и калоши.
Это было так неожиданно, что Марийка застыла на месте. Варя ее не видела. Но вот она повернула лицо, и руки у нее невольно опустились. Хотела отвернуться, исчезнуть в толпе, но Марийка уже подошла к ней:
— Варенька, ты что?
Лукашевич смущенно смотрела на подругу.
— Что я? Тетка попросила продать.
— Твое платье? Лучшее?
— Тесное оно мне…
Что-то такое было в Вариных глазах, во всей фигуре, что Марийка не могла поверить ее словам.
— Вот что, Варя, мне надо купить яблок и мандарин для мамы. А ты жди здесь, и мы пойдем ко мне. Платье же свое спрячь. Слышишь? Спрячь сейчас же!
За завтраком у Марийки Варя рассказала всю правду. После того как ее тетка увидела, что племянница замуж не выйдет и будет продолжать учиться, Вари не стало от нее житья. Тетка начала требовать плату за угол, а в последнее время заявила, что кормить Варю большее не будет. Теперь девушка вынуждена была продавать что-то из своих вещей и решила устроиться на вечернюю работу.
— А если поступлю на работу, как тогда учиться? — удрученно говорила Варя. — Скоро последняя четверть года начнется, а там — экзамены, надо усиленно готовиться.
Марийка успокаивала подругу:
— Варюша, ты что, в Америке живешь? На работу она поступит! Наша работа сейчас — отлично учиться! Согласна? Окончишь и школу, и консерваторию, об этом уже, будь уверенна, побеспокоится государство. Напрасно ты до сих пор молчала.
Марийка стала ходить по комнате, что-то обдумывая, насупилась. Варя молча следила за нею, и ей даже показалось, что подруга почему-то вдруг рассердилась. А когда Марийка остановилась, она была уже бывшей Марийкой — с ясной улыбкой и горячими глазами.
— Да у тетки тебе вообще жить нельзя! Она, наверное, убивает тебя одним своим видом. Правда же? Не тетка, а жаба!
— Где же найти угол? — вздохнула Варя. — Да и платить…
— Уголок я уже нашла! — совсем обрадовалась Марийка. — Даже целую комнату. Будешь жить у меня! Со мной, Варюша! И это просто прекрасно! Ты же сама подумай: у меня отдельная комната, и я одна. Совсем одна. Возвратится из больницы мама, она тоже очень, очень обрадуется! Я же ее хорошо знаю, мамочку. Будешь жить у меня! Ты и не думай, все будет хорошо!
Перед началом уроков на следующий день к Варе подошли Юля и Софа Базилевская, по-дружески расспрашивали, как ей живется.
Растроганная Варя искренне благодарила подруг за внимание.
— Спасибо! — повторяла она. — Как я вам признательна! За все! И вам, и вообще всем…
Никто из них и не заметил, что все это слышала Нина Коробейник, которая вошла к тому времени.
— Я очень, сильно за тебя рада, — сказал она Варе. — Только зачем ты так себя унижаешь?
Варя аж встрепенулась:
— Чем? Может, я и в самом деле… Но я так, как сердце подсказывает.
— Чем же она унижает себя? — удивилась Юля. — Что за ерунда!
Нина пожала плечами. С какого-то времени у нее появилась эта привычка.
— Все говорят ерунду, кроме Жуковой! — сказала она Юле.
— Да ты что, Нина? — вырвалось у Юли. — Ты — в самом деле?
— Я сказала, что Лукашевич себя унижает. Зачем это: «спасибо, спасибо»? Благодарить — это унижать человеческое достоинство. Вообще, благодарность приятнее слышать в свой адрес, чем благодарить кого-то.
И Марийка, и Юля слушали это с крайним удивлением. Даже Варя отрицательно покачала головой.
— Знаешь, Ниночка, — сказала Жукова, — это у тебя господская черта!
Тон, каким Юля произнесла «это» и «Ниночка», обезоружил Коробейник. Она ничего не ответила.
На большой перемене Марийку встретил в коридоре Мечик.
— Я уже все знаю! — воскликнул он. — Молодец ты, честное слово!
— Да ты о чем?
— О ком, а не о чем! О Лукашевич! Не могла она, в самом деле, жить дальше в одной квартире с такой теткой! Та убила бы Варину психику, человеческое достоинство!
— И ты о достоинстве? И снова — о независимости?
— В данном случае я — за полную независимость Лукашевич от так называемой ее тетки!
— Ну, Мечик, это — квартирный вопрос…
— Ты же его уже решила! Но у моего отца есть родственница — старенькая, хорошая душа, живет одиноко, в хорошей квартире и ищет, чтобы кто-то… И если у тебя, может, Варе неудобно…
Марийка со смехом перебила:
— Опоздал ты, парень, хорошая душа! Со вчерашнего дня Варя уже перебралась ко мне. И ей очень удобно…
Она вдруг замолчала и почему-то пристально посмотрела в лицо Мечика. Парень был искренне увлечен желанием помочь Варе.
— Почему ты так смотришь на меня? — спросил он.
— Тебе кажется. Не смотрю. А вообще — спасибо тебе, Мечик!
В последнее время Марийка стала внимательно присматриваться к своим подругам и товарищам, каждый раз открывая в них что-то новое, какие-то черты, которые еще недавно были словно скрыты от нее. Иногда она глубоко задумывалась над поступком кого-то из них, иногда делала очень интересные для себя выводы.
Девушку начало волновать поведение Нины Коробейник. Каждый раз припоминала Марийка случай на лыжной прогулке, лицо подруги, на котором можно было прочитать и боль, и ненависть. Ненависть к кому? К ней, Марийке… Четко помнились слов Нины, преисполненные злобы.
Почему же раньше Нина была другой? А может, и тогда она была такой? Может, Марийка просто не видела того, что так выразительно проявилось у подруги теперь?
В скором времени ученица убедилась, что это были не случайные взрывы оскорбленного самолюбия. Нина стала похожей на колючего ежа, к которому нельзя притронуться. Все, что касалось Марийки, раздражало Нину. Уже и речи не было про бывшие дружественные, сердечные отношения между ними. С болью Марийка все большее убеждалась, что теряет подругу.
