Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
— Кто их знает! — ответил человек в кожаном пальто. — Во дворе или ушли в гости. Нынче суббота, вернее всего — в гостях.
— А вы кто будете?
— А я заезжий. С обеда здесь, жду машину. — Человек поглядел на нас; был он в летах: лоб его перерезали глубокие морщины, в черных волосах виднелась седина. — Постояльцев привели? Раздевайтесь, места хватит, устроимся.
— Откуда вы знаете, устроятся товарищи или нет? — строго спросила девушка. — Вы же здесь не хозяин.
— Как-нибудь разместимся, — усмехнулся заезжий. — С машиной что-нибудь? — спросил он водителя.
Как заезжий догадался, что именно этот вечно сонный парень и есть водитель, я не мог понять.
— С машиной, чтоб ей! — водитель лениво сплюнул. — Кто-то машины гробит, а я отвечай. Сукин сын, Васька! «Поезжай, — говорит, — все в порядке». Чтоб ему! — водитель хотел выругаться, но комендантша сурово взглянула на него, и он замолк.
— Тем более оставайтесь, — сказал человек в кожаном пальто, — починим Васькину машину.
— Легко сказать — оставайтесь, — что-то соображая, проговорила девушка. — Но, между прочим, идти больше некуда.
— Ничего, как-нибудь устроимся, — успокоил я ее.
— Конечно, устроитесь, — сказала она, — но как? Устроиться легко, а условия? Вам нужны условия, а тут… Ладно, посидите, я сейчас приду, — и комендантша вышла, сердито хлопнув дверью.
Теленок отчаянно замычал. Заезжий, слушая объяснения водителя, вытащил из печки горшок с пойлом и поставил за перегородку. Теленок кинулся к горшку и начал бестолково, торопливо пить теплое молоко, разбрызгивая его и топоча ногами.
— Э-э, дурашка? — ласково сказал заезжий. — Разве так едят, дурашка, а? — он погладил теленка, и тот вдруг утих и стал пить спокойно.
— Так, значит, только в этом и поломка? — выслушав водителя, сказал заезжий. — Починим!
— Это вам не примус! — обиделся водитель.
— Тем более починим.
— Деталей нет. Кочергой валик не заменишь! — язвительно проговорил Петр, наш второй шофер, ловкий и проворный парень с чубом, озорными, сощуренными глазами и странной, вечно блуждающей усмешкой.
— Найдем детали, найдем!
— Видал я таких чудотворцев! — Петр усмехнулся и вдруг, увидев кого-то в окне, сорвался с места и ушел.
Через несколько минут вернулась комендантша с худенькой, маленькой женщиной лет тридцати пяти.
— Вот и хозяйка, — сказал заезжий.
— Здравствуйте, ребятки! — хозяйка говорила с нами так, словно мы были давнишними ее знакомыми. — Напоил теленка? — обратилась она к заезжему.
— Напоил.
— И на том спасибо. Вот она говорит: условия, — хозяйка задержала на комендантше ласковый взгляд смешливых серых глаз. — А я ей: ты, мол, доченька, ступай отдохни. За день-то закрутилась, поди! Поживут, не обидятся. Я им сейчас самовар вскипячу, молока у соседки выпрошу, чего там! Иди, доченька, иди, не беспокойся — будут условия!
—«Доченька!» — нахмурилась девушка. — Доченька доченькой, а этих товарищей ты мне, мать, обеспечь, понятно? А вы, — она подозрительно посмотрела на человека в кожаном пальто, который снова возился с примусом. — Вы бы хоть из вежливости предъявили документы.
Заезжий вынул из кармана красную книжицу. Комендантша прочла и, почтительно козырнув, отдала документ.
— Прошу прощенья, но порядок, сами понимаете…
— Понимаю, — сказал заезжий.
— Так вот, значит, товарищ майор, — обратилась девушка ко мне, — все, значит, будет в полном порядке. Я хозяйку информировала. А вы, может быть, пойдете ко мне? — комендантша как-то боком посмотрела на нашу спутницу, совсем юную и курносую девицу — она служила переводчицей в дивизии, куда мы направлялись.
Наша спутница отказалась: ей не хотелось отбиваться от компании.
— Все-таки мужчины, неловко, — сурово сказала комендантша.
— Мужчины? — девушка усмехнулась. — Как раз к мужчинам я и привыкла. Мне с ними легче.
Комендантша укоризненно покачала головой и, попросив меня в случае чего обращаться прямо к ней, — понятно? — пожелала спокойной ночи и ушла.
— Строга-а! — сказал заезжий. — Сколько ей лет?
Хозяйка, хлопотавшая около самовара, сказала, что комендантша лет двадцати, не больше, но что она — человек, как бы сказать, самостоятельный… Ничего кроме этого к биографии ушедшей девушки хозяйка прибавить не могла.
«Добрая хозяйка», — подумал я и вслух спросил:
— Часто к вам наезжают?
— Гости-то? А каждую ночь человек шесть бывает. Да все хорошие люди идут: тот одно починит, другой — другое, которые керосину оставят. Пожалуй, вздуть лампу-то? Темно стало.
— Не надоели вам гости? — поинтересовался я. — Стесняем, хлопот из-за нас…
— Господи! Или мы истуканы?! — хозяйка с недоумением посмотрела на меня. — Или мы не русской породы? Конечно, иной раз будто и невмоготу становится, да как же можно? Ведь мой муж, поди, тоже не одну ночь в чужих избах ночевал. И скучно без вас. Привычка, что ли?
— А где ваш муж? — подала голос наша девушка.
— Муж-то? Да вот он идет, мой накостыльник. Эко стучит! По всей деревне слышно.
Действительно, в сенях послышалось постукивание.
Услышав знакомый звук, теленок снова высунул морду из-за загородки и замычал, на этот раз благодушно.
Хозяйка открыла дверь, и в избу вошел высокий, худой мужчина на костылях.
— Славно ты бегаешь, Иван Андреевич, — сказал заезжий.
— Куда тебе, постукивает вовсю! — хозяйка взяла костыли из рук мужа, сняла с него пиджак, шапку. — Набегался, сядь.
Я подвинулся на лавке, давая место пришедшему. Однако прежде, чем сесть, хозяин проковылял к загородке и легонько щелкнул теленка в лоб.
— Поили? — спросил он.
— Поили, поили, садись! — крикнула хозяйка. — Гостей нам бог послал.
— А-а, ну, здорово, ребята! Закурим, что ли? — предложил хозяин.
— Мы закурили, и мне вдруг показалось, что я очень давно сижу в этой новой, еще пахнущей смолой избе, и что теленок с рыжеватенькой мордой и глупыми круглыми глазами, доверчиво лизавший мою руку, знает меня с первого дня своего рождения. Вспомнилось что-то далекое и милое: детство, родной дом, яблоневый отцовский сад…
— Да, такие-то они, дела, ребятки! Был Иван пулеметчиком, стал Иван хромым, — как бы продолжая начатый разговор, сказал хозяин и пересел поближе к заезжему, под лампу.
Я увидел молодое, чисто выбритое лицо, лоб и умные, печальные глаза.
— Почти готово, — с облегчением ответил заезжий. — Одну машину починю, завтра — за другую. С рассветом встанем, а? — он посмотрел на дремлющего водителя.
— Все равно не починим, — сонно ответил водитель.
Третий мой спутник, старший лейтенант, адъютант заместителя командира дивизии, молчаливый положительный молодой человек, рассматривал шашку в восточных ножнах с серебряной насечкой.
— Какой может быть разговор? — начальственно сказал он. — Нечего пессимизм разводить! Встанем с рассветом!
Водитель засопел и ничего не ответил.
— Он вам, ребятки, все починит, у него золотые руки, — заступническим тоном сказала хозяйка. — Иван, а Иван, я к Марфе сбегаю, молока им принесу, а уж вы тут, — попросила она меня, — распорядитесь чаем.
Я было занялся чайной посудой, но девушка, переодевавшаяся за перегородкой, крикнула:
— Чай я соберу! — и вышла, одетая в свежую гимнастерку с погонами.
Над левым карманом мы увидели медаль.
— Вона что! — удивился хозяин. — Да ты никак, девушка, из храбрецов?
— Тоже храбрая! — отмахнулась девушка.
— А что? И правильно, храбрая! — с гордостью вставил адъютант. — Наша дивизия сорок два дня ходила рейдом по немецким тылам, а она все время была с нами. Фрицев допрашивала таких, что твоя колокольня! И конину ела.
— А я обожаю конину, — заметил заезжий.
— Обожаю! — саркастически усмехнулся адъютант. — Может, и обожаете, да только если она соленая. А вы попробуйте поесть эту самую конину две недели без соли и без хлеба, тогда небось перестанете обожать.
— Две недели — пустое дело! — Заезжий вытер тряпицей примус. — Готово. Ну и повозился я с этой чертовщиной! Две недели, говорю, — чепуха! Я целый месяц одной соленой треской питался, вот это — скучное занятие! Фу, упарился! — Он снял кожаное пальто: на смятом пиджаке ярко блеснули орден и Золотая Звезда.
— Как вас звать, девушка? — обратился он к переводчице.
— Нина, — ответил за нее адъютант. — Может быть, ее весь корпус знает! А у нас в корпусе Героев не один десяток! — прибавил он с важностью.
— Возможная вещь, — сказал хозяин. — У нас под Воронежем были санитарками девки, ох, знаменитые девки! Я мужчина, как видите, не малорослый. И как она меня на себе два километра тащила — не пойму! Ногу мне, конечно, отрезали, но уж это ее, конечно, не касается.
