Валерий Брумель - Не измени себе
— Вентилятор, телефон, холодильник… Девочки, наверное, ходят?
Я подтвердил:
— Пачками!
Бывшая жена указала на мой аппарат:
— А это что за штука?
— Балалайка!
Она опять усмехнулась:
— Переночевать мне где-нибудь найдется?
Я указал на кожаный диван:
— Вот, можешь здесь!
Людмила спросила:
— А разрешат?
— Попрошу.
Весь день моя бывшая супруга носилась по магазинам в надежде, что на периферии подвернется нечто интересно; поздно вечером явилась в больницу снова. Дежурные сестры были предупреждены, ее пропустили.
С порога она сразу попросила:
— Закажи такси часов на пять. Рейс в шесть ноль-ноль.
Я принялся названивать по телефону, все время было занято. Тем временем Людмила расстелила на диване постель, которую для нее приготовили заранее.
— О-ох! — с облегчением влезла она под простыню. — Самое лучшее в жизни — это сон! — И, повернув ко мне голову, спросила: — Правда?
Я не ответил, так как заказывал по телефону такси. Заказав на пять утра, положил трубку, сказал ей:
— Все в порядке.
Она удовлетворенно кивнула и отвернулась от меня.
Потушив свет настольной лампы, я откинулся на подушки.
— Как сын?
Она сразу ответила:
— Здоров. По-прежнему на пятидневке…
Помолчав, я, почему-то волнуясь, поинтересовался:
— А ты?
Людмила не поняла:
— Что я?
— Делаешь?
— Развлекаюсь.
— Я серьезно.
— И я серьезно.
— Не работаешь?
Она беспечно ответила:
— На полставке, как раньше.
Между нами вновь повисла тяжелая тишина. Я не выдержал:
— Зачем ты все-таки приехала?
Людмила спокойно сказала:
— Я же сказала, не знаю.
Я лежал с открытыми глазами, глядел в потолок. По нему время от времени скользил свет от автомобильных фар. Я подумал: «Все повторяется. Опять так же, как со Светланой в Леселидзе. Все было и ушло. Как вода в песок».
Я попытался вспомнить прежнее тепло к этой женщине — своей бывшей жене, — ничего не вышло. Она была чужая…
Утром Людмила разбудила меня.
— Может, ты меня проводишь?
Она была уже одета. Я накинул халат, взял костыли. Мы тихо прошли коридором больницы, вышли на улицу. У входа ждало такси. Было очень рано, только светало, меня пробирала легкая дрожь.
Людмила открыла заднюю дверцу машины и вдруг, точно что-то вспомнив, обернулась ко мне.
— Да, — произнесла она, — совсем забыла. Ты ребенка не хочешь взять?
Я напряженно спросил:
— Насовсем?
— Да.
Я тоскливо понял — вот зачем она приезжала. Помолчав, я тихо сказал:
— Возьму. Как встану на ноги, возьму.
— Счастливо. — Она захлопнула за собой дверцу и, сидя в машине, чуть помахала мне рукой.
Такси понеслось в сторону аэродрома… Мои дела пошли на поправку. Наступило сращение, наверху нога полностью удлинилась. За один раз, без отдыха (уже без костылей — на двух палках) я мог пройти более трех километров. Но это не приносило радости. После отъезда Людмилы мне сразу стало очень тоскливо. Я уже начал привыкать к больнице, и надо же было жене появиться.
Как-то Калинников пришел ко мне в палату. Он сразу подметил мое подавленное состояние.
— Что такой невеселый? — осторожно поинтересовался он. — Все у вас идет хорошо, скоро выпишем.
Я неопределенно отозвался:
— Да так…
И вдруг ни с того ни с сего выложил ему историю своего развода. Про то, как удачно складывалась жизнь и как все вдруг сломалось. Мне давно хотелось выговориться, и поэтому меня словно прорвало…
Доктор серьезно выслушал меня. Наконец сказал:
— У меня не легче было… Только не это главное.
— А что?
Он твердо ответил:
— Дело.
Я усмехнулся:
— Где же мне его теперь взять?
— А прыгать? — улыбнулся Калинников. — Или вы больше не собираетесь?
Я спросил:
— Зачем же вы меня так… жестоко успокаиваете?
Доктор нахмурился:
— Не понял?
— Допустим… допустим, я снова начну тренироваться. Затрачу массу воли, сил, нервов, энергии. Я это могу. Но если смотреть правде в глаза, тем, кем я был до катастрофы, мне уже никогда не стать.
Калинников молчал, ждал, что я скажу дальше.
— Два метра… Пусть два десять, ну, максимум, два пятнадцать! Больше мне не прыгнуть! После такой травмы — нет! А два пятнадцать на международной арене — результат ниже среднего, понимаете? Стоит ли из-за такой чепухи копья ломать?
Доктор спокойно сказал:
— Стоит.
— Зачем? Надо уходить. И именно сейчас, когда еще жива в памяти людей моя прежняя слава и когда тебя все жалеют. Будут говорить: «Если бы не авария, он бы два сорок перепрыгнул!» А так выйду в сектор, и что — смех трибун, в лучшем случае сочувствие прежних болельщиков. Ведь так же?
Глядя в пол, Калинников сказал:
— Если бы я заботился о том, как выгляжу в глазах окружающих, наверняка бы ничего не добился. Вы меня понимаете?
— В смысле?
— Меньше надо думать о себе, больше о своем деле.
Я с горечью воскликнул:
— Да какое же это дело, если от него никому проку не будет?
Доктор убежденно заверил:
— Будет.
— Какой?
— Если вы прыгнете хотя бы два метра, я первым стану преклоняться перед вами. Первым!
— Почему? — удивился я.
— Сейчас объясню.
Калинников замолчал, раздумывая, барабанил пальцами по столу.
— Когда я вижу таких упорных, целеустремленных людей, каким вы были до катастрофы, — наконец сказал он, — во мне возрастает психоэнергетический потенциал. «Значит, и я, — говорю я себе, — могу сделать еще больше, чем до этого». Казалось, наступил предел человеческих возможностей, а он его преодолел. Значит, и передо мной не должно существовать неразрешимых трудностей. И так все люди. Каждый проецирует ваши рекорды на свои собственные возможности, раздвигает их рамки. Иногда слышишь: чего в этом спорте мудреного? Ногами дрыгать? Скакать головой вниз? Не согласен. Это стимулятор. Большой стимулятор миллионов людей. А вы говорите — не дело!
Я молчал. Мне было неловко. Я, который жил спортом, никогда так не думал о нем.
Калинников поднялся со стула, добавил:
— Люди более всего нуждаются не в здоровье — чаще всего оно у них есть, — а в духовной поддержке. Им нужно постоянно напоминать, что единственный выход из того или иного затруднения или несчастья — бороться с ними. Другого пути нам не дано. А вы, за судьбой которого следит масса людей, прыгнув на свои два метра, очень поможете им в этом. Не изменив себе, вы преодолеете определенный барьер в сознании многих людей. Всего хорошего!
Он направился к дверям, но перед тем, как выйти, доктор улыбнулся мне и сказал:
— Кстати, именно поэтому я вас в взял вне очереди!
Я вдруг понял, зачем люди во все века искали и продолжают искать пресловутый смысл жизни. Не только ради истины. Нет… Для счастья. Человек, который только что исчез за дверьми, попросту подарил мне его. Подарил, может быть, сам об этом и не догадываясь.
Через полмесяца, проходя за день до пяти километров, я стал передвигаться с одной палкой. Нога срослась, удлинилась не на три с половиной сантиметра, а на целых четыре, манипуляции с аппаратом были закончены, мою голень Калинников поставил на фиксацию. Он сказал мне:
— Выписать вас можно уже через две недели, но советую побыть здесь еще месяц. Не ради перестраховки, а для того, чтобы выйти от нас без палок, на двух собственных и не хромая. Подходит такой вариант?
Я не возражал. Наоборот, как многие больные, втайне я уже побаивался расставаться с аппаратом.
С его помощью можно было не только двигаться, но и заниматься штангой. Правда, пока с малым весом. Но мне на первых порах хватало и этого — мышцы мои за три года бездействия заметно одряхлели, дыхание никуда не годилось. В небольшом спортивном зале при больнице я понемногу начал приводить себя в порядок: подскоки на одной ноге, приседания, подтягивания, отжимания от пола, та же штанга, гантели, эспандер, резиновый бинт, волейбол на улице — все это было абсолютно безопасно проделывать в аппарате. Я не представлял, как теперь обойдусь без него.
В ежедневных тренировках, к которым я приступил, незаметно минул месяц. За это время я значительно окреп — организм быстро набирал утраченную силу.
Однажды под вечер в палату быстро вошел Калинников с медсестрой.
— Ну что? — весело спросил он. — Снимаем?
Я испугался:
— Аппарат?
— Да!
— А может, еще повременим?
Доктор нахмурился:
— Воля ваша, хоть всю жизнь в нем ходите. Только если я говорю пора, значит, пора.
Я поинтересовался:
— Опять операцию?
Он улыбнулся:
— Да вы что? Мы прямо здесь в две минуты!
