Леонид Пантелеев - Республика Шкид
Ударил гром.
Сашка подошел к окну, закрыл лицо руками и съежился.
– Виктор Николаевич! – визгливо прокричал он. – Я не могу идти. У меня мать больная… Я не могу.
Пантелеев стоял возле Сашки, стиснув зубы и руки.
– Извините, Виктор Николаевич… – начал было он.
– Нет, без извинений. Отправляйтесь вон из школы, а через месяц пусть зайдут ваши матери. Скажите спасибо, что я не отправил вас в реформаторий.
И, повернувшись, он зашагал в апартаменты Эланлюм.
Пантелеев проводил его взглядом и, хлопнув по плечу Сашку, сказал:
– Идем, Недотыкомка.
* * *
– Домой я идти не могу, – сказал Сашка.
– И мне не улыбается, – хмуро пробасил Пантелеев.
Они сидели во дворе, на сосновой поленнице, где накануне разговаривали с Эланлюм.
День клонился к концу. Серые тучи бежали по небу, обгоняли одна другую и рассыпались мелкими каплями дождя.
Сашка сидел, как женщина, сомкнув колени и подперев ладонью щеку. На коленях у него лежал маленький серый узелок.
В узелке было два носовых платка, книжка афоризмов Козьмы Пруткова и первый том «Капитала».
Сашка сжал руками узелок, поднял голову и вздохнул.
– Чего вздыхать? – сказал Ленька. – Вздохами делу не поможешь. Надо кумекать, что и как. Домой ведь не пойдем?
– Нет, – вздохнул Сашка.
– Ну, так надо искать логова, где бы можно было кимарить.
– Да, – согласился Сашка.
Товарищи задумались.
– Есть, – сказал Ленька. – Эврика! Во флигеле под лестницей есть каморка, хряем туда…
Они встали и пошли к флигелю. В лестнице, по которой они вчера поднимались на крышу, несколько ступенек провалилось, и образовалась щель.
Товарищи пролезли через нее и очутились в узкой темной каморке. Ленька зажег спичку… Желтоватый огонек млел и мигал в тумане. Оглядев помещение, товарищи поежились.
Кирпичные стены каморки были слизисты от сырости… Коричневый мох свисал с них рваными клочьями… На полу были навалены старые матрацы, рваные и грязные… Ноги вязли в серой, слипшейся от сырости мочале…
– Комфогт относительный, – сказал Пантелеев, и, хотя произнес он это с усмешкой, голос его прозвучал глухо и неприятно.
– Противно спать на этой гадости, – поморщился Сашка и ткнул ногой в мочальную груду.
– Что же делать? Ничего, брат, привыкай.
Ленька, которому приходилось в жизни ночевать и не в таких трущобах, подав пример, подавил отвращение и опустился на мокрое, неуютное ложе.
За ним улегся и Сашка.
Немного поговорили. Разговоры были грустные и все сводились к безвыходности создавшегося положения.
Потом заснули и проспали часов шесть. Разбудили яркий свет и грубый голос, будивший их. Сламщики очнулись и вскочили.
В отверстие на потолке просовывалась чья-то голова и рука, державшая фонарь.
– Вставай, вставай! Ишь улыглысь…
Это был Мефтахудын.
Товарищи окончательно проснулись и сидели, уныло позевывая.
– Жалко тебе, что ли? – протянул Ленька.
– Ны жалко, а ныльзя… Выктор Николайч сказал: обыщи вэсь дом, если сыпят – витащи.
– Сволочь, – пробурчал Сашка.
– И ваабще здесь спать нельзя.
– Почему нельзя? – спросил Пыльников.
– Сыпчики ходят.
– Какие сыпчики? – удивился Сашка.
– Сыпчики… С шпалырами и вынтовками.
– Сыщики, наверное, – решил Ленька. – Он нас запугать хочет. Нет, Мефтахудын, – обратился он к сторожу. – Мы отсюда не уйдем… Идти нам некуда.
Мефтахудын немного посопел, потом голова и рука с фонарем скрылись, и сапоги татарина застучали по лестнице вниз.
Товарищи снова улеглись. Засыпать было уже труднее. В каморку пробрался холод, сламщики дрожали, лежа под Сашкиным пальто и под двумя рваными, мокрыми тюфякями.
– Разведем огонь, – предложил Ленька.
– Что ты! – испугался Пыльников. – Тут солома и все… Нет, еще пожар натворим.
– Глупости.
Ленька вылез из-под груды матрацев и принялся расчищать мочалку, пока не обнажился грязный каменный пол.
Тогда он положил на середину образовавшегося круга небольшой пучок мочалы и зажег спичку. Просыревшая насквозь мочала не зажигалась.
– У тебя нет бумаги? – спросил Пантелеев.
– Нет, – ответил Сашка, – у меня книги, а книги рвать жалко.
Ленька порылся за пазухой и вытащил бумажный сверток.
– Это что? – спросил Сашка.
– Генрих Гейне, – протянул Ленька жалким голосом и в темноте грустно улыбнулся.
Он скомкал один лист и поджег его. Пламя лизнуло бумагу, погасло, задымилось и снова вспыхнуло.
– Двигайся сюда, – сказал Ленька.
Сашка подвинулся.
Они сожгли почти весь перевод Гейне, когда на лестнице раздались шаги. Ленька обжег ладони, в мгновение погасив костер.
В отверстие снова просунулась рука с фонарем и на этот раз уже две головы. Раздался голос Сашкеца:
– Эй вы, гуси лапчатые! Вылезайте!
Пыльников и Пантелеев прижались к стене и молчали.
– Ну, живо!
– Лезем, – шепнул Ленька.
По одному они вылезли через отверстие на лестницу. Вылезли заспанные и грязные, облипшие мокрой мочалой и соломой.
Ничего не сказали и стали спускаться вниз.
Сашкец и Мефтахудын проводили их до ворот. Сашкец стоял, всунув рукав в рукав, и ежился.
– Нехорошо, дядя Саша, – сказал Пыльников.
– Что ж делать, голубчики. – распоряжение Виктора Николаевича, – ответил Алникпоп. И, затворяя калитку, добавил: – Счастливо!
На улице было холодно и темно.
Фонари уже погасли, луны не было, и звезды неярко мигали в просветах туч.
Сашка и Ленька медленно шли по темному большому проспекту. Прошли мимо залитого огнями ресторана.
– Сволочи, – буркнул Сашка.
Это относилось к нэпманам, которые пировали в этот поздний ночной час.
Ребята уже чувствовали голод.
Дошли до Невского. На Невском ночные извозчики ежились на козлах.
– Идем назад, – сказал Ленька.
– Стоит ли? – протянул Сашка. – Все равно спать не дадут.
– Ни черта, идем.
Снова пришли к зданию Шкиды.
Предусмотрительный Мефтахудын закрыл ворота, пришлось пролезать сквозь сломанную решетку, запутанную колючей проволокой.
Никем не замеченные, залезли под лестницу и заснули.
* * *
Утром по привычке проснулись в восемь часов. Когда вышли во двор, в Шкиде звонили к чаю. Нежаркое солнце отогревало землю, роса на траве испарялась легким туманом.
За дровами, с веревкой и топором в руках, вышел Мефтахудын. Он вытер ладонями лицо, посмотрел на восток и зевнул.
Увидев мальчишек, подошел.
– Что, в флыгэли начивали?
– Нет, – испугался Сашка. – Нет. Мы не в флигеле…
Мефтахудын засмеялся.
– Знаем я, сам видел, как лезли.
Потом посмотрел на небо и добавил:
– А минэ што – жалко, что ли. Я свой дэла сдэлал.
Ленька хлопнул татарина по плечу.
– Знаю!
Когда Мефтахудын ушел, он предложил:
– Пойдем в Шкиду…
Они поднялись в школу и прошли на кухню… Староста и дежурный напоили их чаем, позвали Янкеля и Япошку.
– Ну как? – сочувственно спросил Японец.
– Плохо, – ответил Ленька. – Больше гопничать нельзя. Холодно.
– Д-да, – протянул Янкель. – А вы все-таки поскулите у Викниксора, – может, разжалобится.
Напившись чаю, сламщики, по совету товарищей, пошли к заведующему.
– Войдите! – крикнул он, когда они постучались к нему.
Ребята вошли и остановились у дверей.
– Вам что?
– Простите, Виктор Николаевич…
– Нет… Я сказал: из школы вон. Мне таких мерзавцев не нужно.
Повернулись, чтобы уйти.
– Впрочем… Если вставите стекла, то…
– То?
– То… Можете через месяц вернуться в школу.
– Спасибо, Виктор Николаевич.
Вышли… Сделалось совсем грустно и тяжело.
– Это что же значит? – проговорил Ленька. – Если не вставим стекла, так и совсем можем не являться? Так, что ли?
– Видно, так, – вздохнул Пыльников.
– Надо мыслить, где достать денег. Стекла вставлять, как видно, придется.
Они снова вышли во двор.
– Идем на улицу, – сказал Сашка.
Прекрасный весенний день не доставил им обычного удовольствия. Шли медленно – куда глаза глядят.
– Что-нибудь надо продать, – сказал Сашка.
– Да, – согласился Пантелеев. – Надо что-нибудь продать… А что?
Оба задумались.
Шли мимо Юсупова сада.
– Зайдем, – предложил Ленька.
Зашли, уселись на скамейку…
В саду весна чувствовалась ярче, чем на улице. Набухали почки, и на берегу освободившегося от льда пруда пробивалась первая травка.
Сламщики сидели и думали.
– У меня есть одна вещица, – покраснев, заявил Ленька.
– Какая вещица?
– Зуб.
Он снял кепку и, отогнув подкладку, вытащил оттуда что-то маленькое, завернутое в бумажку.
