Вениамин Каверин - Перед зеркалом
— Так вы не думаете, что ученые когда-нибудь найдут средство вечной жизни, мадам?
— Возможно. Но я уже не успею им воспользоваться.
— Это не имеет значения для вас.
— Почему?
— Потому что вас все равно ждет евангельская вечная жизнь.
Она засмеялась.
— Может быть. Во всяком случае, мне хотелось бы умереть, не затрудняя друзей. Не в Бонифачо, а в Париже.
— Почему?
— Ну, не знаю. И потом, я не умру, пока не закончу твой портрет. Люди будут смотреть на него и думать о тебе.
— Мне бы хотелось, чтобы они думали и о моих сестрах, мадам.
...Это было на четвертом сеансе. Все уже, кажется, установилось. Ей удалось связать два пятна, на которых держался весь холст, — лицо и рука, упавшая на колени. Она уточнила цвета — белый довела до розового, а в красном погасила резкость.
Перед окончанием работы она обычно откладывала ее, чтобы холст мог подсохнуть, а потом только поправляла отдельные места. И она уже подумывала об этом, когда два светло-розовых крыла стали раскрываться на холсте, как бы поддерживая лицо Жозефа.
Он смотрел на нее, приоткрыв рот. Он что-то спросил. Елизавета Николаевна не ответила. Он согнулся, опустил плечи — некогда было исправить позу. Она поспешно выдавливала и смешивала краски, она не отходила, а отбегала, чтобы взглянуть на холст, и сразу же возвращалась. Все снова перестраивалось, еще приблизительно, неточно. Еще неизвестно было, что выйдет из этих крыльев, но Елизавета Николаевна уже работала над ними, с красными пятнами на щеках, энергично, быстро. Все до сих пор было не то и не так. Лицо осветилось, глаза стали глубже, смуглота на провалах щек потеплела. Детские, прозрачные крылья писали сами себя, и вообразить портрет без них было уже невозможно.
Когда он уехал, она не сразу принялась за обед. Голова немного кружилась, ей захотелось полежать, и она устроилась в тени шалаша на одеяле. Парусник шел зигзагами против ветра — должно быть, в Сардинию.
Она долго следила за ним, потом закрыла глаза. Она думала, видела, вспоминала...
Париж.
Милый мой, родной, я без конца перечитываю твою телеграмму, я никому не сказала о ней — сама не знаю почему. Из суеверия?
Положила ее в кармашек платья и время от времени достаю, перечитываю или просто, не вынимая, касаюсь рукой. Я скрывала от тебя, что очень больна, но теперь, когда я знаю, что скоро увижу тебя...
(Письмо не датировано)
Послесловие
Понадобилась сильная лупа, чтобы прочитать эти случайно попавшие ко мне письма, — почерк был неразборчивый, обгоняющий мысли, небрежный.
Несколько замечаний:
Работая над подготовкой текста к печати, я узнал много нового о Елизавете Тураевой, которой принадлежали письма, и Константине Карновском, которому они адресованы. Эти сведения дополнили книгу.
Я отобрал лишь самые значительные из писем.
Лица, упомянутые в письмах, были извещены о находке и согласились на публикацию, однако при условии, что их фамилии будут изменены. Это не коснулось деятелей, оставивших заметный след в русской и мировой культуре первой четверти двадцатого века.
Пользуясь правом романиста, я дополнил переписку немногими сценами.
1965—1970
1
Дражайший (лат.).
2
Сказал (лат.).
3
В курсе (фр.)
4
Жизнь моя (лат.)
5
Всегда такой же (лат.).
6
Пивная (фр.).
7
Отказ.
8
Да будет моя рана смертельна (ит.).
9
Лошадиное сердце (фр.).
10
Печень (фр.).
11
Публичный дом (фр.).
12
Живописный (фр.).
13
Ширма (фp.).
14
Исполнилось то, что мне суждено (фр.).
15
Молчание отдаляет больше, чем расстояние (фр.).
16
Курочек (прозвище проституток) (фр.).
