Кира Михайловская - Переводчица из «Интуриста»
Дверь закрывается за ним. Я остаюсь одна. Мне становится почему-то тревожно.
12Поздно вечером он снова приходит ко мне. Тогда ни с того ни с сего тревога моя исчезает. Я становлюсь спокойной. Величественно смотрю на парня, величественно опускаюсь на стул, величественно поворачиваю голову. А он не замечает. Рассказывает о московской премьере, иронизирует, посмеивается. Наконец мне это надоедает.
— Ну а все-таки, для чего вы пришли сюда? — прерываю я его.
— Для чего? — Парень смотрит на меня удивленно.
— Да, для чего?
— Я не знаю, для чего. Не знаю. Захотел увидеть — и пришел.
Вот здорово! Значит, это можно так просто. Захотел увидеть — и пришел…
И действительно. Что особенного в том, что одному человеку захотелось встретиться и поговорить с другим человеком?
Я говорю парню:
— Как вас зовут?
Оказывается, зовут его Юрий. Оказывается, он студент и в этом году заканчивает институт. Он будет архитектором. В Москве он в командировке и скоро уезжает в Ленинград.
— Подумайте, — говорит мне Юрий внезапно, без всякой связи с нашим разговором. — В Ленинграде живет три миллиона человек. Представляете, три миллиона! Да мы никогда не встретились бы с вами, не зайди я к вам сегодня, сейчас. А вы спрашиваете, для чего?
Пытаюсь представить: три миллиона человек, шесть Дворцовых площадей во время демонстрации, десять стадионов во время состязаний — столпотворение. Нет, ни за что не встретились бы!
— Хотите чаю?
— Какой там чай! Идемте на улицу!
— Поздно.
— Нисколько!
Я надеваю плащ и, уже когда повертываю ключ в замке, вдруг сомневаюсь: а может, не стоит? Уличное знакомство. А, ерунда!
Я и раньше нравилась некоторым ребятам. Правда, все они были какие-то недотепы. Еще в школе я дружила с мальчишкой из нашего класса. Он был отличник. Очень высокий. Все ребята в нашем классе звали его Гусь. Не знаю, за что. Меня это обижало, а он не обращал на это никакого внимания. Очень здорово он знал математику и всегда давал мне списывать. Когда мы оставались вдвоем, всегда получалось так, что я говорила, а он слушал — он был молчаливый человек. Он учил меня кататься на коньках, но так и не выучил. Я все время падала. Мы перестали встречаться, когда кончили школу.
В университете я встретила Вадима. Он был старше меня на два курса, и познакомились мы с ним на картошке. Он любил улыбаться. Даже когда мы ссорились, он и тогда улыбался. Я думала, что знаю о нем все, а он взял однажды и уехал куда-то в Казахстан. Не сказал ничего, не попрощался… Потом из Казахстана он прислал мне письмо и стихи. Начало стихов я не помню, а кончались они так:
И вот настал счастливый день,
Цветешь, под сень маня…
Увы, неверная сирень
Цветет не для меня…
Стихи мне понравились. Мне никто раньше не писал стихов. Из них и из письма я поняла, что Вадим был влюблен в меня. Ответить ему я не могла. На конверте не было обратного адреса.
Были и еще ребята, которым я нравилась. Но никогда я так не радовалась этому, как сейчас. Может быть, потому, что все удивительно совпало в этот день: моя успешная работа, хорошее настроение, хороший вечер и то, что сейчас рядом со мною шагает Юрий.
Женщина в платке, низко сдвинутом на лоб, протягивает нам первые цветы:
— Молодой человек, фиалки, первые фиалки…
Я тяну Юрия за рукав, но он уже останавливается, берет три букетика и складывает их вместе. Потом лезет за деньгами в карман и пересчитывает мелочь на своей ладони. В другом кармане денег нет вовсе. Мы стоим уже несколько минут около женщины, и люди обходят нас. Мне почему-то стыдно, что у Юрия нет денег, и я краснею. Но ему не стыдно. Он отделяет один маленький букетик и сует его вместе с мелочью женщине. Два других отдает мне. Я не знаю, что сказать, не знаю, что принято делать в таких случаях. С другими было просто, и я даже не помню, что говорила. С другими и цветы было покупать не стыдно. Можно было даже купить пополам. Здесь — нельзя. Не знаю почему.
К женщине с цветами подходят двое ребят с красными повязками на рукаве. Мы уходим, и Юрий говорит мне:
— Дружинники. Вот чего я не понимаю! Почему студенты, служащие, рабочие должны превращаться в милиционеров? Может быть, милиционеры на это время превращаются в колхозников и едут убирать урожай в близлежащие колхозы? Не лучше ли, если каждый будет делать свое дело: милиция — охранять порядок, студенты — учиться, а колхозники — работать на полях?
И правда! Как это разумно: каждый делает свое дело. Мне это и в голову никогда не приходило. Смотрела на дружинников и еще восхищалась: общественность на страже порядка.
Я смотрю на Юру исподтишка, сбоку. У него плохо выбритая темная щека, и мне это начинает нравиться: никакого пижонства. Человек не успел побриться, и это его не смущает. Он все равно идет по Москве и говорит о пустяках. Останавливается возле дерева. Эти деревья растут вдоль всей дороги, и на каждой ветке каждого дерева уже закипают туго спеленатые почки.
Юрка прыгает, задевает кончиками пальцев ветку, но не успевает заломить ее. Тогда он сбрасывает плащ:
— Держите!
Он разбегается и прыгает еще раз. В руке остается недлинный темный прутик. Он протягивает прутик мне.
— Зачем вы сорвали?
— А для чего тогда и растут деревья?
— Но если бы все так думали, то и деревья бы не росли.
— Не все так думают.
Мы прощаемся в дверях гостиницы. Юрий не задерживает мою руку в своей. Он коротко пожимает ее и улыбается:
— Встретимся в Ленинграде.
«Простите», — говорит кто-то на ломаном русском языке. «Позвольте пройти», — по-фински говорит Аарне.
Я пропускаю Аарне и киваю Юрию головой.
Я вхожу в гостиницу.
— Минутошку.
Аарне задержался у столика портье и догоняет меня на лестнице. Он шагает через две ступеньки, подавшись вперед коренастым телом.
— Как дела, Ася?
— Хорошо. Что слышно?
— Все превосходно. Говорят, завтра будет хороший день.
13Сегодня — хороший день. Правда, дождь льет с утра. Моет мостовые, памятники, дома. Ну и пусть льет! Все равно сегодня — прекрасный день.
Сегодня встал Асикайнен. Он вышел к завтраку, и мы все шумно приветствовали его дружным: эхей! Он улыбался, был, по-моему, очень рад, а проходя мимо меня, положил на плечо мне руку и сказал тихо: «Спасибо, девочка». Я оглянулась, хотела спросить, за что это он благодарит меня, но он уже прошел на свое место.
Сегодня наконец мы получаем очки для Лео. Мы поехали на завод сразу после завтрака. И господин Микколайнен очень волновался в дороге, не потерял ли он квитанцию. Он беспрестанно вынимал ее, рассматривал и снова засовывал в бумажник.
— Так вы думаете, что они не подведут? — спрашивал он у меня.
— Ни в коем случае!
— Но ведь они могут ошибиться и сделать, предположим, не к сегодняшнему дню, а к завтрашнему. А завтра мы уже будем в Хельсинки. Как же быть?
— На наших заводах не ошибаются, — мужественно соврала я. — Если сказали, что сделают, значит, сделают.
Господин Микколайнен закивал головою. Он согласился со мною. Раз обещали, значит, сделают.
Нас провели в кабинет главного инженера завода и предложили подождать. Я уже сама начала волноваться: будут ли готовы очки и подойдут ли они Лео? В кабинет вошла молодая женщина и попросила квитанцию. Господин Микколайнен засуетился, полез в карман, достал оттуда бумажник и начал искать квитанцию. Её не было. Он вытряхнул содержимое бумажника на стол. Выпали железнодорожные билеты, удостоверения личности, финские деньги, несколько фотографий, аккуратно скрепленных у края. Он начал шарить в карманах. Руки у него, по-видимому, дрожали, так как он никак не мог попасть во внутренний карман и повторял растерянно:
— Куда же она запропастилась?
— Вы не волнуйтесь, господин Микколайнен. Вам и без квитанции выдадут, — пыталась я успокоить его.
— Как это без квитанции? Что значит без квитанции? Ведь она же у меня была, и вы сами ее видели. И Лео видел.
— Я не видел, — равнодушно сказал Лео.
— Ах, Лео, что ты говоришь? Ты же сам брал ее у меня там, в машине.
— Я брал, но не видел.
— Ах, Лео, не говори глупостей. Только не говори глупостей!
— Господин Микколайнен, вы, наверное, сунули квитанцию в карман пальто. Ведь вы были в пальто.
Микколайнен бросился к вешалке, пошарил в кармане пальто и достал оттуда квитанцию.
— Вот. Я же говорил вам, что она была. А вы говорили — «без квитанции».
Он сел, вытирая лоб носовым платком, а молодая женщина ушла. Мы остались ждать. Лео сидел, устремив напряженный взгляд в окно. А Микколайнен медленно и аккуратно складывал в бумажник все, что вытряхнул из него раньше: деньги, билеты, фотографии.
— Вот, я обещал показать вам наш дом. Вот, — он протянул мне небольшую любительскую фотографию.
