Николай Вагнер - Преодоление
На другой день Василий вместе с ребятами вернулся в районный центр. После каникул вновь начались занятия. Ученики стали забывать о походе на Гидрострой, их впечатления постепенно угасли, как это бывало и после многих других экскурсий, а Василию все так же ярко помнились картины стройки.
С каждым днем его сильнее тянуло в этот шумный, многолюдный мир, где все думали об одном и том же большом деле и не только думали, а творили его.
Ни с кем не посоветовавшись и не написав об этом Любе, которая тогда училась в Москве, Василий уволился из школы и уехал в Речной. Два с лишним года работал он на арматурном дворе, пока не вернулась из Москвы Люба.
И вот теперь Василий снова возвращался из старого районного города, но уже не арматурщиком, а преподавателем вечернего института, который открылся в Речном, Василий женился. Люба, его жена, должна была приехать следом, после того как он получит квартиру. Только это и позволило уговорить Любу. Ни за что не хотела забираться в глушь. «А разве это глушь?» — спрашивал себя Василий, вышагивая по бетонной ленте тротуара, разглядывая свеженькие дома, читая вывески на школах, магазинах и даже — ателье мод!
Но все это не было для него главным. Смысл города составляла стройка. На юго-западе сооружался текстильный комбинат, крупнейший в Европе. Туда катили тяжелые самосвалы, до краев наполненные жидким бетоном, туда, богатырски пофыркивая, тянули грузовики платформы с громоздкими конструкциями. Город учился жить большой жизнью.
Наступил вечер. Когда Василий подошел к гостинице, фасады домов уже заслонили солнце и его оранжевые отсветы поблекли. Идти в помещение не хотелось, но надо было позаботиться о предстоящем ночлеге, и Василий открыл дверь.
В гостинице все было как прежде — по-домашнему. На низкой деревянной подставке стояла кадушка с фикусом. Его стебли широко раскинулись, протянув тяжелые листья к потолку, опустив их к проходу, где лежала красная дорожка. На столе дежурной горела лампа под пестрым матерчатым абажуром. Ксения Александровна, тетя Ксеня, как называли ее постояльцы, встретила Василия словно дорогого гостя.
— Милости просим, Василий Иванович, с утра ждем. Проходите на второй этаж, в седьмую комнату. Там еще жилец. Петр Иванович Норин. Да вы знаете его, наверное. Снабженец с Разъезда. Его все тут знают. Человек культурный. Уживетесь. Одному-то скучней.
Петра Норина Василий застал за бритьем. Тот стоял у письменного стола и старательно массировал электрической бритвой плотные розовые щеки; не выключая бритвы, кивнул:
— Проходите, проходите. Чемодан можно в шифоньер. И пальто. Для мелочей есть тумбочка. Вон та.
Взгляд Норина был тяжелым, неподвижным. Можно было подумать, что Норин, с добродушной улыбкой, открытым лицом, светлыми, зачесанными назад волосами, существует сам по себе, а его глаза, на редкость для блондина — карие, живут своей, особой жизнью. Они не согласовывались с выражением лица, с тем, что говорил и как поступал Норин.
Василий разделся, прошел на середину комнаты. Она была удобной — квадратной, с двумя окнами на одну сторону. Обстановка располагала к уюту: письменный стол, два кресла, две деревянные кровати, зеркало. Он выдвинул ящик тумбочки, раскрыл дверцу и захлопнул ее.
— Жить можно! — сказал из своего угла Норин. — Вы надолго?
— Думаю, что навсегда.
— Любопытно! — Норин кончил бриться, смочил лицо одеколоном. — Ну, давайте знакомиться. Норин Петр Иванович.
Василий назвал себя.
— Опять любопытно. Два Ивановича в одном номере.
— Любопытного тут мало. Пять лет назад на стройке было пятьдесят Ивановых и столько же Иванов Ивановичей.
— И снова любопытно! — рассмеялся Норин. — Откуда эта статистика? Вы же первый день в городе.
— Первый после перерыва…
— Курите? — перебил Норин, протягивая нарядную коробку сигарет «Фемина». — После перерыва, говорите?
— Да, я здесь работал. Арматурщиком.
— Рядовым арматурщиком?
— Не совсем — бригадиром.
— Любопытно. Ну и что же, решили возвратиться на свой пост?
— Нет. Буду работать в институте. Преподавателем математики.
— Что-то я вас не пойму. Работали арматурщиком, теперь преподаватель… За это время вы закончили институт?
— Это случилось гораздо раньше. Я еще до стройки работал в школе. А вот потянуло… — Василий помедлил. — Молод был. Романтика!
— Был молод! Вы и сейчас — настоящий жених.
— Куда там!
— Значит, уже обкрутили!
— Сам обкрутился. Третий год…
— Да, поторопились. А впрочем… — Норин притушил сигарету, встал и расправил широкую грудь. Он был высок, грузен, но выглядел молодо. Ему нельзя было дать и тридцати. — Жена, наверное, красивая? — спросил он между прочим, скорее утвердительным тоном, и протянул руку к спинке кровати, на которой висел галстук. — Молодая? — Взгляд Норина задержался на Василии, и в глазах на какую-то секунду сверкнули веселые огоньки.
— И молодая, и, говорят, красивая. Но разве в этом дело?
— Э-э, Василий Иванович! К чему скромничать? С красивой женой приятно… пройтись. Но за красивой женой всегда найдутся и охотники. — Норин расхохотался. — Не беспокойтесь, вас это не касается. Брюнеты, да еще голубоглазые, нравятся женщинам, — заключил Норин, укладывая бритву в футляр. — Не хотите ли поужинать? В ресторан пускают до десяти.
— Можно в ресторан, — охотно согласился Василий. Никаких запасов в дорогу Люба ему не дала. Да и уезжал он, когда она была на работе.
Норин и Василий вышли на улицу, освещенную желтыми шарами фонарей. Повсюду ярко светились окна. «Как в настоящем городе, — подумал Василий, — но воздух — не городской».
Где-то совсем близко, за домами, была река, чуть дальше разлившаяся в море. Даже бульвар, по которому они шли, назывался Приморским. И это на Урале, а не где-нибудь на черноморском побережье Кавказа! Все здесь дышало молодостью и новизной. Василию приятно было идти по этому городу и сознавать, что здесь он будет жить.
Словно отвечая его настроению, Норин сказал мечтательно:
— Неплохо бы обосноваться в Речном. Вы знаете, Василий Иванович, мне этот городок, как говорят, пришелся. Не Москва, конечно, зато и не наш поселок. Там пойти некуда. Ни ресторана, ни клуба. Народ — какой-то серый. Правда, платят неплохо и сам себе хозяин.
Ресторан помещался в отдельном одноэтажном здании. Стены его почти полностью состояли из стекла. Поверх плоской крыши, на фоне черного неба, горела голубая неоновая надпись: «Волна».
Норин окинул взглядом зал.
— Сядем к Машеньке, — сказал он Василию и направился, тяжело и величаво, к свободному столику. — Здесь, конечно, нет никаких цыплят табака или барашка чанахи, — насмешливо продолжал он, усаживаясь в кресло. — Самая простая пища. Зато всегда есть «три звездочки».
Он протянул Василию меню, а сам повернулся к ярко разрисованной ширме, которая скрывала вход на кухню. Завидев официантку Машеньку, он поманил ее пальцем.
Засияв улыбчивым круглым лицом, она подошла к столику.
— Опять к нам пожаловали? Что принести?
— По бифштексу с луком. Не возражаете? — спросил он Василия. — Пару бутылок минеральной, сыр. И побыстрей, милочка. Договорились? — вкрадчиво сказал Норин, чуть коснувшись ладонью Машиной спины.
Она рассмеялась, посмотрела лукаво.
— И норму тоже?
— А как же? Двойную.
Через час Норин и Василий, благодушно настроенные, вышли на улицу. Небо пестрело бледно горящими звездами. Воздух был влажен и легок — чувствовалась близость разлившегося на многие километры моря.
— Может быть, дойдем до пристани? — спросил Василий. — Не заваливаться же спать в эту пору.
— Давайте лучше сюда, вниз по проспекту. Здесь ближе. Правда, выйдем не к морю, а к реке, но зато… — Норин пытливо посмотрел в глаза Василию и неожиданно спросил: — Как вы насчет женской компании?
— В каком смысле?
— В прямом, конечно. Здесь живут настоящие нимфы. Это днем они неотесанные, а… Не усложняйте, Василий Иванович. Ни один нормальный мужчина не откажется поболтать с хорошенькой девушкой.
Они прошли еще немного вперед. Василий смотрел на их собственные тени, которые двигались впереди, приближались к фонарным столбам, становились уродливыми, короткими, вновь вытягивались на светлом бетонированном тротуаре, и думал о Любе, о том, как устроится их жизнь в Речном.
— Вот и общежитие. — Норин кивнул на четырехэтажное выбеленное здание. — Может быть, все-таки заглянем на полчасика? Побалагурим. В картишки перекинемся. Здесь есть некая Катюша. Общительная. Причем их как раз двое. Вторая, должно быть, посерьезнее. Ей-богу, наша нравственность не пострадает.
Норин остановился и запрокинул голову. В ярком свете окна вырисовывался силуэт девушки. Норин сдернул шляпу и стал размахивать ею. Девушка исчезла.
