Иван Шутов - Апрель
— Нет, господин полковник, — ответил Александр Игнатьевич, — не будет. Мост на Шведен-канале строится силами самых квалифицированных рабочих мостоотряда, и по проекту вы можете видеть, что он не нарушит городского ансамбля. Он зазвучит не только в тон с окружающими его зданиями и улицами, но внесет и свою ноту в общую гармонию. Каким образом будет достигнуто это созвучие? В древности считали, что каменные мосты более всего родственны городу: через реки Рима, Флоренции, Венеции и других старинных городов Европы переброшены величественные каменные мосты. А мы строим железный мост. Такие мосты отличаются некоторой сухостью формы, но решетки, парапеты, фонари смягчат эту сухость, облагородят ее. Мы создадим красивое и монументальное сооружение, рассчитанное на долгие годы.
— И все это за месяц? — удивился Жюльен де Ланфан.
Хоуелл прикрыл улыбку ладонью.
— Возможно, господин майор Лазаревский, — заговорил он после непродолжительной паузы, — является инженером, сочетающим в себе отличные американские качества: он рекордсмен, инженер, хорошо делающий свой бизнес, умеющий выжать из рабочих все, что они могут дать.
— Ни то, ни другое, ни третье, господа, — ответил Александр Игнатьевич. — Вас, господин капитан, и присутствующих здесь представителей союзного командования, очевидно, смущают скоростные методы стройки. Вам кажется, что если мост строится в предельно сжатые сроки, то работы проводятся топорно, грубо. Это — заблуждение. Принцип, которым руководствуется советский инженер, — отнюдь не стремление выжать из рабочих пот, а прежде всего — взять от техники все, что она может дать. Это же стремление характерно и для советских рабочих, которые в большинстве своем являются передовиками и новаторами социалистического производства. Обращусь к фактам. Советские мостостроители задолго до войны опрокинули традиционные нормы и пределы стройки мостов. Темпы строительства Крымского моста в Москве беспрецедентны. Монтаж моста Челси в Лондоне, по своему типу приближающегося к Крымскому, длился свыше полугода. Монтаж Питсбургского моста в Америке, речной пролет которого намного короче и уже Крымского, продолжался девять месяцев. А наши строители-стахановцы собрали огромный мост, требовавший чрезвычайно сложной и точной работы, в небывало короткий срок. Таковы факты, господа. Вся суть здесь не в бизнесе, не в потогонной системе, не в коммерции, а в новом отношении советского человека к труду. Я приведу примеры, как работает один из самых квалифицированных строителей моста — клепальщик Андрей Самоваров…
Александр Игнатьевич рассказал о методе Самоварова: о подготовке вспомогательных работ, о самой клепке, о соответствующем расположении инструментов во время работы и значительной экономии времени в результате этого.
Хоуелл внимательно слушал, делая заметки в книжке.
— У меня нет больше вопросов, — проговорил Джон Дир, когда Александр Игнатьевич умолк.
— У меня тоже, — в тон ему сказал Жюльен де Ланфан.
В открытое окно вдруг ворвались звуки музыки. Александр Игнатьевич подошел к окну, намереваясь его закрыть.
К скверу у комендатуры подкатил грузовик. На машине стояло несколько человек. Один из них, высокий и светловолосый австриец, выкрикивал в рупор призывы, другой растягивал синие мехи алого аккордеона. Это была агитационная бригада, которая проводила работу на улицах города.
Возле грузовика собралась большая толпа. Светловолосый запел под аккомпанемент аккордеона:
Лети, моя песня, до самых небес,
Как сокол, свободный от пут!
Да здравствует гений всемирных чудес —
Могучий и творческий труд!
Лети, моя песня, опять и опять,
Греми над землей, как труба!
Да здравствует жизни всесильная мать,
Владычица мира — борьба!
Греми, барабан, батальоны сзывай
На трудный, но славный поход!
С пилой и лопатой в шеренге шагай,
Все в мире создавший народ!
Вслушавшись в громко звучащие на улице слова песни, Хоуелл язвительно улыбнулся.
— Кто говорил, что австрийцам плохо живется? Они распевают серенады.
Александр Игнатьевич закрыл окно. Жюльен де Ланфан, быстро схватив мелодию, стал тихо ее мурлыкать. Джон Дир сердито взглянул на него.
— Позвольте мне задать вопрос капитану Хоуеллу, — обратился к председателю генерал Карпенко.
— Я слушаю вас, господин генерал-майор, — насторожился Хоуелл.
— Я вспоминаю ваши выступления на предыдущих заседаниях комендатуры, господин капитан, где вы горячо заверяли нашего командующего и меня в искренних ваших союзнических чувствах ко всем начинаниям советского командования. Я не намерен входить в психологические мотивы вашего противодействия строительству на Шведен-канале, но мне кажется странной неприязнь к нашей работе, направленной на то, чтобы город как можно скорее освободился от развалин. Разве не лучше будет, когда их вовсе не станет?
Хоуелл заговорил, не глядя на генерала:
— Позвольте, господин генерал, ответить мне по-солдатски прямо. Я не дипломат, поэтому не собираюсь облекать свои мысли в форму, приятную для оппонента. Ваше строительство противоречит интересам Соединенных Штатов! Почему? Да потому, господин генерал, что вы начинаете не вместе с нами, не посоветовавшись с нами, а самостоятельно, на свой риск и страх. Это не по-союзнически! Один-единственный мост в огромном полуразрушенном городе — я не буду подбирать более удобных слов — это жалкое кустарничество. Тогда как, выработав совместный план помощи Европе, мы могли бы предпринять более эффективные меры и по приведению города в благоустроенный вид. Я повторю свою мысль: начав раньше союзников, вы тем самым стремитесь снискать популярность у недальновидных обывателей, не более.
— В вашем ответе, господин капитан, — спокойно начал Карпенко, — больше темперамента, чем логики. Если бы с такой горячностью, как сейчас, вы отстаивали перед своим командованием идею посильной помощи городу, я не сомневаюсь в том, что дело было бы сдвинуто с мертвой точки. Время идет, господин капитан. Истек год, как на улицах Вены отгремели выстрелы. Мы первыми пришли в этот город, выполняя свой союзнический долг. Наши солдаты, а не ваши поливали своей кровью эти камни Мы погасили здесь пожары, зажженные боями. Поэтому мы и считаем своим моральным долгом сделать для города все, что в наших силах. Мы не возражаем против совместной работы. Мы приветствуем сотрудничество. Но мы не можем бесконечно ждать, пока вы составите планы «эффективной помощи». Пятилетний план восстановления и развития хозяйства Советского Союза вошел в действие. Мы, советские люди, живем теми темпами, что и наша страна. И действуем по своим планам. Есть хорошее советское понятие — соревнование. Мы начали — начинайте и вы. Догоняйте нас и перегоняйте: соревнование не исключает этого, а предусматривает. Мост на канале — не первый, построенный нами в Вене. И вы это прекрасно знаете, господин капитан. Мир должен ознаменоваться строительством, очищением земли от развалин войны. Человек — это строитель и созидатель, творец. Наш долг — призвать к созиданию людей, которым мы помогли освободиться от проказы фашизма, вселить в них уверенность, что мир — благо, добытое на долгие годы, подчеркиваю: годы строительства и созидания.
Хоуелл попросил слово для возражения. Сквозь стекла окон и скороговорку Хоуелла с улицы доносилась призывная песня:
Пусть мертвые мертвым приносят любовь
И плачут у старых могил.
Мы живы, кипит наша алая кровь
Огнем неистраченных сил.
Греми, барабан, батальоны сзывай
На трудный, но славный поход!
С пилой и лопатой в шеренге шагай,
Все в мире создавший народ.
«Ледоход, — думал Александр Игнатьевич. — Лед идет, а вы, господа, думаете его задержать…»
Глава третья
Дом по Грюнанкергассе, в котором жили Лазаревские, принадлежал Эрнсту Лаубе. Это был обычный для старого района Вены дом — трехэтажный, серый, со сводчатой аркой входа в небольшой, вымощенный известняковыми плитами двор. Здесь всегда тихо. Такие чистенькие и уютные дворы любят посещать бродячие певцы и музыканты.
У глухой стены соседнего дома, увитой плющом, приютилась, вся в диком винограде, небольшая беседка. В левом углу — окованная фигурными железными полосами дубовая дверь в подвал; над нею на ржавом кольце висит маленький бочонок, как бы напоминающий о том, что назначение подвала — хранить вино. Невдалеке от подвала вскопана земля для цветника; здесь стоят стол и два дубовых стула с вырезанными на спинках сердцами. За подвалом наружная деревянная лестница ведет в мансарду. По ее карнизу вечерами бродят огненноглазые кошки. Мансарда запущена, там никто не живет. Над входной аркой висит железный остов фонаря с остатками позеленевших стекол. Когда этот фонарь освещал двор? Пятьдесят лет тому назад? Сто? Дом старинный, и фонарь ему ровесник.
